- Там есть еще Музей игрушечных железных дорог, - вносит свою лепту Джо Голд. - А прямо напротив Музея Ринглингов есть Музей Белма: "Автомобили и музыка прошлых лет" - так, кажется, он называется. Больше тысячи разных музыкальных аппаратов, представляешь? Старинные автомобили, начиная с 1897 года, - я и не думал, что тогда уже были машины. Ты же сам занимаешься машинами, так, Энгстром? И ты, и сын твой. Вы с ним там просто обалдеете.
- Не знаю, не знаю, - неуверенно мямлит Гарри, не находя слов, чтобы передать им ощущение хмурой тучи, которое неотступно сопровождает Нельсона и омрачает радость от любой вылазки.
- Гарри, слушай сюда, это тебе интересно, - встревает Эд. - При том, что ты получаешь семь очков - два сверх пара с учетом гандикапа - на одиннадцатой, где ты поднял мяч, и, так и быть, шесть на шестнадцатой, где ты запузырил в воду два мяча, ты набрал ровно девяносто. Не так уж ты плохо сыграл, как могло показаться! Чуток поаккуратней с драйвами и долгими айронами, и ты будешь стабильно выходить из девяноста.
- Никак мне было не врубиться, не пошло и все, хоть ты тресни, - сетует Гарри. - Не пошло. - Его мучает невысказанный вопрос, который его так и подмывает задать своим все понимающим друзьям-евреям: что они думают о смерти? Вместо этого он спрашивает их: - Ладно, а что вы думаете о катастрофе, ну, того лайнера, "Пан-Ам"?
Ему отвечают не сразу.
- Бомба, не иначе, - говорит Эд. - Раз кожаные сумки и чемоданы насквозь прошиты стальными осколками, а обломки раскидало по Шотландии на пятьдесят миль, ничего кроме бомбы тут быть не может.
- Всё эти арабы, - вступает Джо Голд. Его скачущие за стеклами очков глаза загораются патриотическим огнем. - Эх, если только мы получим доказательства, наши Ф-111-е тут же возьмут курс на Ливию. А по-настоящему нам надо было бы жарить прямо в Их-ран и всыпать старой гадине Хомейни по первое число.
И все-таки в их репликах нет обычного для них задора; Гарри невольно смутил их своим "политическим" вопросом, хотя сам-то он о политике думал меньше всего. Но так устроены евреи: о чем бы ни сообщили в газетах, они все переводят на свой Израиль.
- Я не об этом, - уточняет он. - Как, по-вашему, что при этом чувствуешь? Ты себе сидишь, летишь, и вдруг самолет взрывается.
- Ну, что ты встрепенешься, я тебе гарантирую, - замечает Эд.
- Ничего они не почувствовали, - говорит Берни тактично, уловив в голосе Гарри нотки личного беспокойства. - Ничего, ноль. Миг - и все кончено.
Джо продолжает гнуть свое:
- Знаешь, как говорят в Израиле, знаешь, Энгстром? "Если нам суждено иметь врагов, Господи, пусть это будут арабы".
Гарри уже слышал эту шутку, но делает вид, что ему смешно. Берни замечает:
- По-моему, Энгстрому пора сменить напарника. Я действую на него угнетающе.
- Ты тут ни при чем, Берни. Я с самого утра в угнетенном состоянии.
Клуб "Девятнадцать" славится великолепным ассортиментом разных солененьких угощений "под пиво", которые подают здесь на фарфоровых блюдах с монограммой Вальгалла-Вилидж - вензель из двух "В" цвета морской волны. Жареный арахис, миндаль, фундук - это как везде, но тут еще попадаются малюсенькие соленые палочки, крендельки, тыквенные семечки и хрустящие завитушки наподобие кукурузных чипсов, только тоньше и острее на вкус в тот блаженный миг, когда язык перекатывает их во рту подальше к коренным зубам, чтобы там с хрустом их все разом размолотить. Его спутники, то один, то другой, лишь изредка берут щепотку соленого ассорти, но вскоре оказывается, что блюдо опустело, - Кролик уминает за троих.
- Учти, это голый натрий, - остерегает его Берни.
- Угу, зато для души какая услада, - отвечает Гарри, и для него в этом замечании содержится та предельная степень религиозности, на какую он только способен вслух отважиться. - Кто созрел еще по кружечке? - спрашивает он. - Проигравшие угощают.
У него появляется желание кутнуть: мрачное настроение мало-помалу растворяется, как капля дегтя в мягком спиртовом растворителе. Он жестом подзывает официанта и заказывает еще четыре пива и блюдо "солененького". Официант, молодой, похожий на фавна, латиноамериканец с серьгой побольше, чем у Нельсона, и с золотыми цепочками на запястьях сдержанно кивает: должно быть, Гарри кажется ему громадной бело-розовой тушей, насквозь пропитанной водой, которую соль удерживает в организме. Вообще вся их четверка, по-видимому, производит впечатление компании шумной и, может статься, плохо управляемой: безобразные старые гринго. Очередная капля дегтя. На Гарри опять наваливается тоска. Даже лучшие часы и минуты во Флориде не идут в сравнение с тем, как славно проводили они время, когда под вечер собирались на дружескую попойку в добром старом клубе "Летящий орел" в округе Дайамонд - тогда Бадди Инглфингер не женился еще на долговязой чокнутой девице-хиппи по имени Валери и не переехал в Ройерсфорд, а Тельма Гаррисон была еще не настолько больна волчанкой, чтобы избегать общества, а Синди Мэркетт еще не растолстела и Уэбб не развелся с ней, потому что после всего этого собираться уже было не с кем. Тут во Флориде все так осторожничают, будто с двух кружек пива можно грохнуться наземь и сломать бедро. Не штат, а хрустальная ваза.
- Твой сын играет в гольф, да? - спрашивает его Джо.
- Не сказал бы. Характера не хватает. Или времени, как он говорит. - И, кроме того, мог бы добавить Кролик, он сам по-настоящему никогда и не звал его с собой.
- А что он делает, как любит проводить время? - допытывается Эд. Они же все, понимает вдруг Гарри, расспрашивают его исключительно из вежливости. Заказав еще по одной, он вышел за пределы обычной приятельской непринужденности, преступил негласные правила этой, девятнадцатой, лунки. Их ведь, поди, заждались уже дома темпераментные престарелые женушки. Пора узнать последние сплетни. Почитать письма от сознающих свой сыновний и дочерний долг преуспевающих чад. Поколдовать над счетами. Поштудировать Тору.
- Любит меня за пояс заткнуть. Доказать, какой он удалец, - отвечает Гарри. - Пропадает где-то со всяким бруэрским сбродом, гуляет, как сопляк неженатый. Не вижу я, чтоб ему что-то доставляло особую радость. Он и спортом-то никогда не занимался.
- Тебя послушать, - замечает Берни, - так можно подумать, что из вас двоих он отец, а ты сын.
Кролик охотно соглашается; вторая кружка подействовала на него ободряюще - его будто посетило озарение.
- Вот-вот, к тому же проштрафившийся. Так он меня и воспринимает: старый несовершеннолетний правонарушитель. Жена его с ним мается, судя по всему. - Как это у него вырвалось? Да и правда ли это? Помогите же мне, мужики! Растолкуйте мне, как ухитрились вы подчинить себе и секс и смерть и больше себя этим не мучить? Но его уже несет: - Вся эта семейка, включая ребятишек, сплошные нервы. Никак не пойму, что у них там происходит.
- А твоя жена, она-то знает, что происходит?
Это его-то дуреха знает! Он оставляет вопрос без внимания.
- Не далее как вчера вечером я пытался поговорить с ним, поговорить спокойно, и что же? У него один разговор - знай себе поносит "Тойоту". Поносит компанию, которая нас кормит, без которой и он сам, и его отец, и проходимец дедуля так и остались бы навек босяками, но ему до этого дела нет, весь изнылся: ах, зачем "тойоты" не "ламборгини"! Господи, что ж так пиво-то быстро кончается? Ну и погодка, как в Сахаре!
- Гарри, тебе не надо больше пить пиво.
- Тебе надо идти домой и рассказать родным про Музей Белма. Б-е-л-м. Я знаю, как надо произносить, только мне не выговорить. Все какие угодно старые автомобили. Еще без рулевого колеса. И даже без передач.
- Скажу вам честно, ребята, я вообще-то не такой уж заядлый автомобилист. Да, я езжу на машинах, торгую ими, но я в них не смыслю ни уха ни рыла. По мне что одна, что другая - все одинаковые. Если едет, значит, хорошая, не едет - барахло.
Кроме него, все начинают подниматься со своих мест.
- Приходи завтра на поле с внучкой. Дашь ей первый урок. Так, деточка, опусти головку вниз, теперь медленно отводим клюшку…
Это Берни; а вот и Эд Зильберштейн вступает со своими наставлениями:
- Укорачивай замах, Гарри, тебе надо над этим поработать. Зачем задирать клюшку выше плеч? Весь удар вот где, на уровне срамного места. Не зря мне гольфист-профессионал советовал: представь, что этим местом и бьешь. Очень дельный совет, я тебе точно говорю.
Они услышали его безмолвный крик о помощи, его мольбу об утешении и поддержке и ради него, Гарри, захлопотали, вопреки обыкновению, на чисто еврейский манер - так по крайней мере ему кажется, пока он сидит и слушает их.
Берни, оторвавшись от стула, склоняется над Гарри - землистого цвета кожа, обвисшая шея вся в глубоких, заполненных тенью, складках.
- У нас есть одно выражение, - говорит он, глядя вниз. - Цорес. Так я думаю, дружище, это ты сейчас и имеешь. Пока еще не по полной программе, но все-таки цорес.
Приятно отупев от алкоголя - в груди, будто где-то очень далеко, легонько жалит, обгоревший кончик носа чуть пощипывает, - Гарри вовсе не намерен двигаться, хотя весь мир вокруг пребывает в неустанном движении. Два бойких, себе на уме, студентика, которые весь день поджимали их на поле, теперь наяривают в видеоигры по соседству с комнатами отдыха - трели, свист пуль, писк, блеяние. На экране появляются и исчезают разноцветные движущиеся роботы. Он вдруг видит свои белые пальцы с большими полукружьями у основания ногтей, которые рассеянно шарят по дну блюда, словно пытаясь подцепить вензель "ВВ". Пусто, все съедено. Он не может вспомнить, приносил ли официант новую порцию орешков. Абсолютной уверенности у него в этом нет.
Джо Голд - грива песочного цвета волос, увеличенные стеклами глаза мечутся туда-сюда в почти квадратных рамках очков - чуть подается вперед, будто собирается ввинтить ноги в песок бункера, и говорит:
- Специально для тебя - еврейский анекдот. Абрам встречает Исака после того, как они друг друга давно не видели, и спрашивает: "Сколько же у тебя детей?" А Исак ему отвечает: "Ни одного". Тогда Абрам говорит: "Ни одного?! Так где же ты берешь поводы для расстройства?"
Они смеются каким-то ускоренным смехом - сразу вспоминаешь рекламу пива, снятую ускоренной съемкой. Их балагурство, да еще в таком дружном, слаженном исполнении, звучит для Гарри грозным напоминанием, что он бездарно провел этот день и что теперь ему надо торопиться, торопиться наверстать, как тогда, когда он, опаздывая, бежал сломя голову в школу, а в животе у него холодело и мелко подрагивало. Те трое, возвращаясь наконец к своему незыблемому семейному распорядку, на прощание хлопают его по плечу, спине и даже слегка треплют за загривок, словно желая растормошить его, вывести из ступора.
В этой Флориде, думает он, даже в дружбе есть какая-то зыбкость, недолговечность, потому что любой знакомый каждую минуту может ни с того ни с сего передумать и купить себе квартиру в другом кондоминиуме или еще того чище - взять да и помереть.
Клюшки и туфли остаются в клубе до следующего раза. Кролик шагает в своих видавших виды мокасинах, до того растоптанных, что ступни болтаются в них, как будто даже не соприкасаясь с кожей, шагает напрямик, пересекая парковку, и исчерченный полосами подъездной путь, и зеленое покрытие островка общественного транспорта на территории Вальгаллы, к корпусу Б. Он открывает наружную дверь своим ключом, набирает на панели код, стоя в узком междверном проеме, где за ним наблюдают две встроенные телекамеры, открывает на себя дверь - при этом звучит не примитивный зуммер, а "динь-динь-динь", точно пожарная машина возвращается с вызова, - и поднимается в лифте на пятый этаж. Он входит в 413-ю, его дом вдали от дома, и застает честную компанию - Дженис, Пру и ребятишек; все четверо играют в карты, вернее, играют трое, а Рой сжимает в ручонке карты и ждет, когда мать скажет ему, что делать дальше. Лицо у него осовелое, наверное, весь день состоял из одних обманутых надежд и разочарований. Они так радостно приветствуют Гарри, словно он явился избавить их от скуки, но он сам чувствует себя так, будто его били палками, и единственное его желание - поскорей лечь и чтобы тело его растворилось в блаженной прострации. Он спрашивает:
- А где Нельсон?
Зря спрашивает, особенно при детях. Дженис и Пру обмениваются взглядами, после чего Пру берет инициативу в свои руки:
- Он взял машину и поехал по делам.
Здесь у них только одна машина - "камри", "селика" осталась в Пенн-Парке. Это себя оправдывает, поскольку практически все необходимое - лекарства, журналы, парикмахерскую, купальные принадлежности, мячики для тенниса - можно найти, не выезжая за пределы Вальгаллы. Продуктовая лавка есть в корпусе В, но там дерут, как в аэропорту, поэтому Дженис обычно ездит запастись провиантом раз в неделю в "Уинн-Дикси", что на бульваре Пиндо-Палм, в полумиле от дома. Также раз в неделю они заезжают в свой банк в центре Делеона на торговой площади в двух кварталах от моря, где постоянно мурлычет фоновая музыка, причем не только внутри, но и снаружи; должно быть, в кронах деревьев спрятаны динамики. Ну, и раз-два в месяц они совершают вылазки в кинотеатр в огромном торговом центре на бульваре Палметто-Палм, то есть удаляются от дома мили на две. Но вообще машина целыми днями стоит невостребованная на своем парковочном месте, потихоньку покрываясь ржавчиной и белыми шлепками птичьего помета.
- И что ж это у него тут за дела, хотел бы я знать?
- Перестань, Гарри! - вступает Дженис. - Мало ли какие у людей могут быть надобности. Ты пьешь одно пиво - он другое. Потом ему нравится какая-то особая нить чистить зубы, не обычная, круглая, а плоская, в виде ленточки. И вообще он любит прокатиться; ну невмоготу ему сидеть в четырех стенах, что ж тут поделаешь?
- Это всем невмоготу, - назидательно говорит он. - Однако это не повод угонять чужие машины - люди находят другой способ с собой справиться.
- Что-то вид у тебя сегодня измученный. Проиграл?
- И как ты догадалась?
- Да ты всегда проигрываешь. Эта троица евреев, с которыми он играет, - объясняет Дженис невестке, - они каждый раз выставляют его на двадцать долларов.
- В тебе говорят предрассудки, ты рассуждаешь точь-в-точь как твоя мамаша. Да будет тебе известно, я выигрываю не реже, чем проигрываю.
- Что-то не припомню. Они нарочно заговаривают тебе зубы, мол, какой ты распрекрасный игрок, а сами прибирают к рукам твои денежки.
- Вот ведь дурья башка! Один-то из них играл со мной в паре - и тоже потерял двадцатку.
На что она невозмутимо - ну копия ее мамаша! - и словно бы в пространство говорит:
- Не исключено, что он получит ее обратно. У них одна шайка-лейка.
Тут до него доходит, что она нарочно говорит гадости и несет околесицу, лишь бы увести разговор подальше от Нельсона с его беспардонным, таинственным исчезновением.
Джуди зовет его:
- Дедушка, поиграй с нами вместо Роя. Он даже карты держать не умеет, только всем мешает!
Рой не преминул тут же представить доказательство, с размаху шмякнув карты на круглый стеклянный столик, в точности так же, как утром он швырнул ложку.
- Не хочу играть, - сказал он с отчетливостью говорящей куклы - были раньше такие куклы: потянешь сзади за веревочку, и она тебе выдает какую-нибудь короткую фразу.
В ту же секунду Джуди свободной от карт рукой задает ему трепку. Она кулаком дубасит его по плечам, по шее и в ответ на его протестующий ор втолковывает ему:
- Ты все нам испортил. Теперь никто играть не может. А я как раз должна была выиграть, у меня уже почти все черви были на руках и пиковая дама!
Пру аккуратно кладет веер своих карт на стол лицом вниз, а другой рукой, длинной, покрытой пушком любящей рукой, притягивает к себе орущего малыша и прижимает его к груди; тогда Джуди закипает от ревности, глаза у нее краснеют, как у всех женщин за миг до того, как они решают пустить слезу, и она опрометью выбегает в спальню Гарри и Дженис.
Пру силится улыбнуться, но и у нее вид порядком измученный.
- Все устали, все расстроены, - говорит она немного нараспев поверх макушки Роя, чтобы Джуди ее тоже услышала.
Дженис встает, чуть пошатнувшись. Она задевает ногой стеклянный столик, и высокий стаканчик рядом с оставленными ею картами, до середины наполненный кампари, вздрагивает - багряный круг, качнувшись, возвращается на место, - и он почему-то вспоминает давешний пруд, куда скакнул мяч Эда. На ней снова ее теннисное платье. Высохшие потеки пота на боках и под мышками проступают контурно, как материки на сильно вылинявшей географической карте.
- Наверно, мы переоценили их силы, - объясняет она Гарри. - Сначала мы отправились за покупками, целую гору всего накупили, потом перекусили в "Бургер-кинге", вернулись домой, и Пру на два часа увела их плавать и играть в шафлборд, а потом еще мы с Джуди пошли на корт и постучали мячиком.
- Получается у нее? - интересуется он.
Дженис смеется, словно ей странно слышать такой вопрос.
- Представь себе, да, и здорово получается. Будущая спортсменка, по твоим стопам пойдет.
Кролик входит к себе в спальню. Если бы они с Дженис были одни, он бы сейчас лег, поводил бы глазами по одной-другой странице исторической книги, которую жена подарила ему на Рождество, потом закрыл бы глаза, отгородился веками от трескотни пичуги, облюбовавшей норфолкскую сосну за окном, и покорно уступил бы великой тяжести бытия. Но Джуди его опередила, первая захватила его собственную двуспальную кровать с нефритово-зеленым покрывалом. Она лежит свернувшись калачиком и пряча лицо. Он пристраивается с краешку, и она подвигается, утыкаясь в него коленками. Он любуется ее волосами, непостижимым протеиновым их совершенством, длинными светлыми прядями, которые на солнце приобретают интенсивный апельсиновый оттенок и блеск.
- Давай-ка отдохнем немного, а то сегодня вечером еще бинго, - говорит он.
- Если Роя возьмут, я не пойду, - заявляет она.
- Не цепляйся так к Рою, - увещевает он ее, - парнишка-то он, в общем, неплохой.
- Нет, плохой. Не дал мне выиграть. У меня была уже пиковая дама, и туз червовый, и валет, и еще несколько червей, а он взял и все испортил, а мамочка думает: ох, как мило! Все ему, все для него - как только он родился, а все потому, что он мальчишка!
- Нелегко тебе, - соглашается он. - Я знаю, сам через это прошел, только у нас было наоборот - у меня была сестра, а не брат.
- И ты злился на нее, да? - Она отрывает от лица сложенные руки и смотрит на него натертыми зелеными глазами.