- Понимаешь, начинку делают из маленьких нежных лимончиков, лаймов, - этот сорт растет только на островах Флорида-Кис, около южного побережья Флориды. Никакой другой климат им не подходит - слишком холодно и вообще не то.
Она, так и быть, уступает, но, отщипнув кусочек-другой хрустящей корочки, теряет к пирогу всякий интерес, так что ему, раз уж он сам нахваливал, самому и приходится отдуваться, хотя он уже отведал орехового пирога с доброй порцией орехового пломбира. Чем ближе завершение ужина, тем заметнее ощущается отсутствие Нельсона. Дженис и Пру берут по чашечке кофе без кофеина. Поглощенные своими мыслями, изнывающие от нетерпения поскорей остаться наедине и поговорить друг с другом, они молча смотрят, как Гарри расправляется с Джудиным десертом. В каком-то смысле обжорство - тоже спорт, упражнение на растягивание. …И тепло в животике. Официантка в золотой плиссировке наконец приносит чек, и когда он подписывает его, указав свой корпус и номер квартиры, он чувствует себя точно всемогущий бог, по собственной прихоти раздающий направо-налево громы и молнии; сумма появится в ежемесячном банковском уведомлении уже в следующем году, когда мир, надо полагать, далеко уйдет вперед. Каким раздувшимся от сытости чувствует он себя, делая шаг навстречу вечернему воздуху! Он плывет, как башенка из мороженого по поверхности кофе глясе, в сопровождении выводка домочадцев. Гарри несет Роя, который уснул еще за столом, Дженис и Пру с двух сторон держат Джуди за руки и в награду за ее примерное поведение во время долгого и скучного ужина разрешают ей повиснуть между ними, как на качелях, и терпеливо пыхтят от напряжения, пока она весело хихикает.
Между корпусами А и Б несколько фонарей - на высоких, блестящих, гладких алюминиевых столбах, - как ни странно, разбиты: видать, и тут хулиганье не дремлет, только и ждут, когда охранники ослабят бдительность, начнут клевать носом - и тогда айда на штурм оплота пенсионеров. Через эту брешь в освещении с черного теплого неба на них обрушиваются звезды. По ночам к Флориде возвращается что-то от ее давнего субтропического прошлого, когда человек не подчинил еще себе все несметные богатства этого плоского полуострова. Здесь испытываешь невольное волнение, как на палубе корабля; в воздухе растворены запахи соленого океана, прелых пальмовых листьев, болотистых топей. Звезды здесь не такие, как везде: мокрые, жирные. И бермудская трава какая-то странная, будто спутанное рыхлое мочало, и каждая травинка отливает темным металлическим блеском; закругленные головки разбрызгивателей прячутся в газоне - не отыщешь. Искусственный покров, натянутый человеком на голое тело природы, настолько тонок, что в нем без конца образуются прорехи - через них-то и вывинчиваются наружу броненосцы - нелепые, диковинные создания, которые на рассвете появляются откуда ни возьмись прямо посреди бульвара Пиндо-Палм, да там и остаются, распластанные колесами первого утреннего потока машин, несмотря на все их ухищрения и защитные механизмы: в момент опасности бедняги свертываются в шар. Гарри - шеей он чувствует влажное дыхание Роя, голова мальчика словно камень у него на плече - смотрит вверх, в усыпанное драгоценностями небо и думает: Нигде нет жалости и сострадания. Неистовые жирные звезды готовы сорваться вниз с опрокинутого небосклона, и бездонные глубины галактической бездны на какой-то миг заставляют поверить, будто тебя подвесили вверх ногами. Вход в корпус Б заманчиво сияет в темноте желтоватым светом междверной клетушки. Все пятеро Энгстромов один за другим протискиваются внутрь, и каждого из них гнетет одна мысль - Нельсона нет с ними. Теснясь и толкаясь, они проходят в дверь с охранным устройством, поднимаются в лифте, идут по серебристо-персиковому коридору - все это, пряча смущение в улыбках и избегая смотреть друг другу в глаза.
Пока мать укладывает братишку, Джуди, не теряя времени, занимает плацдарм перед телевизором и берется за дело - с "Чудесных лет" она перескакивает на "Вечерние заседания суда", а оттуда на какой-то фильм с дубиной Депардье, без которого не обходится теперь ни одна французская картина, на этот раз речь идет о неком человеке, который объявляется в некой деревне и присваивает себе имя и биографию другого человека, а заодно и его жену. Поддавшись минутному порыву, молодая вдова, одинокая и всеми отринутая, решает признать в нем своего мужа, и такой поворот событий будоражит Гарри; и почему нет закона, чтобы мы все раз эдак в десять лет меняли свою биографию, а с ней и семью? Но Джуди уже неймется, она переключается на другой канал, потом на третий, и в конце концов Пру кричит на нее и велит ей укладываться спать на диване - взрослые, чтобы ей не мешать, уйдут из гостиной, хотя почему нужно было упрямиться, когда бабушка с дедушкой по доброте душевной предлагали ей устроиться в собственной комнатке, это выше ее, Пру, понимания. Девочка ударяется в слезы, и всем как-то становится легче, словно невысказанное, но разделяемое всеми ощущение, что ими пренебрегают, наконец нашло выход.
- Ложись-ка и ты, милый, - говорит Дженис. - На тебе лица нет. Мне после кофе будет не уснуть, так что мы с Пру немного поболтаем в кухне.
- Кофе-то вроде был без кофеина? - Он уже предвкушал, как они улягутся и он ощутит подле себя ее маленькое, крепенькое, загорелое тело; теперь, когда в доме полно народу, они ни на секунду не могут остаться наедине. Воспоминания разбередили его. Для ее пятидесяти двух попка у нее еще что надо. Вот Тельма, та по этой линии стала в последнее время сильно сдавать.
- Заказываешь одно, а что тебе приносят, никогда не знаешь, - находится Дженис. - Я сильно подозреваю, что теперь наливают что попало, а потом говорят, мол, да-да, без кофеина, лишь бы от них отстали.
- Не засиживайтесь допоздна. - И, повинуясь какому-то наитию, чтобы немного ее ободрить, он добавляет: - Не волнуйся, ничего с ним не стряслось, закатился куда-нибудь и ловит кайф.
Пру вскидывает на него удивленный взгляд, как если бы он сказал что-то такое, о чем по идее не может знать.
Он торопится пояснить:
- Уж не знаю почему, на меня и на "тойоту" он реагирует одинаково - как бык на красную тряпку.
И снова никто не пытается ему возразить.
Фантазии и домыслы, связанные с Америкой, породили две прямо противоположные точки зрения, которые в конце концов сошлись в одном, привнеся в радужные мечты изрядную толику настороженности - читает он, лежа в кровати. Книга историческая - подарок Дженис на Рождество, и кстати, автор тоже женщина - о роли голландцев в Войне за независимость: кто бы мог подумать, что у них была какая-то особая роль. Согласно одной точке зрения Америка была чересчур велика, чересчур разобщена, чтобы со временем стать единой страной; слишком большие расстояния не позволяли обеспечить надежную связь между всеми ее частями. Стоило ему прочесть это предложение, как он самого себя почувствовал необъятным, растянутым в пространстве и времени и напрочь утратившим связь со всеми частями своего тела. Чем хороша история - чуть возьмешь в руки книгу, немедленно клонит в сон, лучше всякого снотворного. Он возвращается на несколько строчек выше, на той же странице, - там вчера вечером он вычитал одно забавное рассуждение. Климат в Новом Свете, как утверждает популярнейший в то время французский трактат, переведенный в 1755 году на голландский, таков, что склоняет людей к праздному безделью; они могут обрести там счастье, но твердость духа - никогда. Америка, заверяет нас сей ученый муж, "была создана для счастливой жизни, но не для имперского величия". Другой ученый европеец информирует читателей, что у коренных жителей, индейцев, "органы деторождения весьма невелики", а "сексуальная потенция незначительна".
Может, будь Нельсон повыше ростом, он был бы счастливее. Но ведь рост сам по себе тоже ничего не гарантирует. Вон Гарри вымахал будь здоров, а что толку? Иногда размеры собственного отражения в примерочной магазина или в большом, во всю стену, оконном стекле его самого ошеломляют. Вернее, пугают: это ж надо столько места в мире занимать собою. Он заставляет себя одолеть еще несколько страниц: Надежды на прибыльную торговлю… Битва на море… запутанный вопрос… усиление напряженности… нейтральные торговые суда… французы яростно… Разногласия в провинциях… Конвоирование без каких-либо ограничений - как casus belli - стало бы еще одним испытанием национального эго. Он дважды перечитывает это последнее предложение, прежде чем до него доходит, что он не имеет даже отдаленного понятия, о чем, собственно, речь. Мысль бегает по кругу, замыкается и снова возвращается на круг, как во сне. Он выключает свет. И в ту же секунду, как по волшебству, под дверью загорается узкая щелочка света, будто фосфоресцирующая шкала радиопередатчика, из которого доносятся негромкие звуки. Он слышит приглушенные голоса Дженис и Пру, звякает стакан, шаги, а спустя еще какое-то время треск зуммера, и снова шаги - быстрые, торопливые, женский голос с теми нервозными нотками, какие невольно проскальзывают, когда говоришь в домофон, подспудно не доверяя технике, и наконец последнее, что он захватывает краем своего беспокойного, растянутого в пространстве и времени сознания, прежде чем оно окончательно выключается, - звук открываемой двери, голос Нельсона, басовитый на фоне женских голосов, и, совсем уже из сна, - смех, их общий смех.
* * *
Надрывные завывания - это большие уродливые косилки с барабаном впереди, управляемые молодыми парнишками, взялись за работу на гринах. Беспокойные, навзрыд, крики чаек. Норфолкская сосна - промежутки между ветвями идеально выверены, как между тонкими железными прутьями, подпирающими перила его балкончика. Поразительно. Он все еще во Флориде, все еще жив. По-утреннему прохладный, солоноватый воздух с залива проникает через оставленную на ночь двухдюймовую щель в раздвижной застекленной двери. Дженис спит рядом. От ее тела исходит тепло, маленько с душком; ночная испарина прилепила сзади к шее несколько темных завитков. Там, у шеи, седых волос меньше всего - сокровенное гнездышко ее прежнего, шелковисто-брюнетистого образа. Спит она на животе, повернув голову в сторону от него, и если ночь выдается холодная, стягивает с него одеяло и подворачивает под себя, а если жаркая, откидывает и наваливает на него - якобы во сне, не нарочно. Кролик вылезает из их огромной двуспальной кровати, идет в ванную комнату с розовой ванной и душем и справляет малую нужду в розовый же унитаз. Он садится на стульчак - так получается тише, струйка стекает по передней стенке. Он чистит зубы, но с бритьем решает погодить - его распирает любопытство, а пока он будет бриться, Дженис может улизнуть, смешаться с остальными, как это ей уже не раз удавалось. Он снова юркает в постель, стараясь не беспокоить ее, но втайне рассчитывая, что от шелеста простыней и мягких колыханий матраса - без этого никак - она, может, и сама проснется. Убедившись, что ей все нипочем, он тихонько тормошит ее за плечо.
- Дженис? - шепчет он. - Золотко?
- Ну что? Не трогай меня, отстань, - доносится откуда-то из подушки.
- Ты во сколько вчера легла?
- Не знаю, не смотрела. В час.
- Где все-таки болтался Нельсон? Как он вам объяснил?
Она не отвечает. Хочет, чтобы он подумал, будто она снова провалилась в сон. Он не спешит, выжидает. Нежно поглаживает ее по плечу. Та французская картина по телевизору вчера вечером, кусочек из которой он успел ухватить, очень его взбудоражила - сама идея жены-незнакомки: раз-два и вот ты уже влез в ее жизнь, пристроился рядышком с ее маленьким, теплым, загорелым телом. Жена, которую знаешь не больше, чем первую встречную шлюшку, - не в этом ли главная прелесть отношений между мужчиной и женщиной? Все так же не поворачивая головы, она говорит:
- Гарри, еще раз меня тронешь - убью.
Он призадумывается и затем решает пойти в контрнаступление.
- Где его черти носили? - требовательно вопрошает он.
Она перекатывается на спину, поняв, что сопротивление бесполезно. Ее дыхание отдает вчерашним табаком. Вообще-то считается, что курить она бросила, но стоит поблизости оказаться Нельсону с его "Кэмелом" или Пру с ее "Пэл-Мэлом", как она снова хватается за сигареты.
- Он и сам толком не знает. Так, гонял туда-сюда. Говорит, ему нужно было проветриться, душно, говорит, в этой вашей Флориде, как в карцере.
А парень-то прав: здешняя жизнь вся сводится к нескольким узеньким тропочкам, которые ты сам же и протоптал. Одна к "Уинн-Дикси", другая к кинокомплексу и магазинам в торговом центре на Палметто-Палм, еще две к доктору и к гольф-клубу - и обратно. Как-то так получается, что между этими тропками вроде бы ничего и нету, пальмы да пальмы, все одинаковые, да кактусы, да жаждущие напиться газоны, да голый солнцепек; гостиницы, где ты не живешь, и пляжи, куда тебе вход закрыт; есть еще так называемая внутренняя Флорида, сердце полуострова, до которого никак не сподобишься добраться, потому что в сущности незачем. В Пенсильвании, по крайней мере в округе Дайамонд, все пути-дороги надежно вымощены памятью, все хожено-перехожено и нет таких мест и закоулков, где бы раньше ты уже не бывал.
Облизнув губы и поморщившись так, будто у нее саднит в горле, Дженис продолжает:
- Он ехал по 41-му до - как его, Нейплса? - там он зашел перекусить, потому что ужасно проголодался, и позвонил нам, но телефон не отвечал, не зря я тогда хотела подождать, не уходить сразу из дома, но ты же заявил, что умираешь с голоду…
- Ну, правильно. Давай вини во всем меня.
- Да я ни в чем тебя не виню, милый. Мы ведь не только из-за тебя сорвались с места. Детей надо было чем-то занять, они уже все извелись, ну, я и подумала: что бы ни было, жизнь продолжается, сходим поужинаем, отвлечемся; но сам посуди, каково мне было слышать, что он таки звонил - звонил, наверно, в ту самую минуту, когда мы только вышли за дверь, и в результате он со скуки накачался пивом - там, в этой дыре, и делать-то больше нечего - и на обратном пути немножко сбился с пути, пришлось ему поплутать, бедняге, ты же знаешь, как это бывает, если проскочишь поворот на Пиндо-Палм: едешь потом и едешь, все вроде одинаковое, никаких ориентиров.
- У меня просто нет слов, - говорит Гарри. Он чувствует, как гнев закипает у него в груди, и от возмущения даже садится. - Никому ничего не сказать, вот так взять и исчезнуть неизвестно куда - на сколько? восемь часов? Совсем с ума спятил. Он всегда был с приветом, но это чистой воды помешательство. Лечиться ему надо, вот что.
- Он приехал абсолютно трезвый, - миролюбиво говорит Дженис, - привез нам в подарок крокодильчиков, знаешь, такие маленькие, сувенирные? Мы с Пру от неожиданности расхохотались. По одному детям и даже один персонально для тебя - представляешь, стоит стоймя, а в лапках клюшка для гольфа? - Она откидывает одеяло у него с колен и кладет руку на ширинку его пижамы, на то, что там под ней дремлет. - Привет, как поживаем? Что-то давненько вы к нам не наведывались.
Но теперь он не в настроении. Он нешутейно шлепает ее по руке, натягивает на себя одеяло и бурчит:
- Мы к вам наведывались, забыли? Перед Рождеством.
- Задолго перед Рождеством, - говорит Дженис, глядя прямо перед собой, и на мгновение его охватывает шальная надежда, что она сейчас снова приспустит одеяло и без лишних разговоров нырнет головой туда, откуда была только что изгнана ее рука, - в точности как Тельма, с которой он тайком встречался последние десять лет и которая чуть не с порога приветствовала его именно таким образом; но у Дженис это не в чести. Иногда, правда, случалось, но сперва ей надо было хорошо надраться, а он ее такой терпеть не мог: что-то мутное и неуправляемое подымается в ней тогда, что-то опасное, разрушительное - не только для него, для жизни вообще. - Ну, как знаешь, было бы предложено, - говорит она, имея в виду, что попомнит ему этот отказ, если потом ему вдруг самому приспичит, и выбирается из постели со своей стороны кровати. Ночная рубашка у нее задралась к поясу, и, прежде чем она успевает ее одернуть, он наслаждается видом упругих белых ягодиц над загорелыми ляжками. Понимая, что провинился, он слушает, как она спускает воду в туалете и как с яростным шумным напором вырывается струя из включенного душа. Он представляет себе совершенно отчетливо, как она выглядит, вылезая из-под душа: голова в прозрачной шапочке, попка порозовела, а спереди все в белом бисере, будто подернуто росой, - и ему становится жаль, что они оба, он и его маленькая смуглявенькая жена, его упрямая пугливая дуреха, Спрингерова дочка, вынуждены жить в мире, где простые и понятные природные сигналы по большей части не принимаются в расчет. Здесь во Флориде им неизбежно приходится проводить вместе больше времени, чем раньше, и как же они с этим справляются? Очень просто - повернулись друг к другу спиной и обзавелись слоновьей кожей. Он три-четыре раза в неделю играет в гольф, а у нее есть ее теннис, ее курсы, ее какие-то личные дела. Когда она выходит из ванной в махровом халате, он все еще в постели - читает про козни британцев против голландских купеческих кораблей и про настоятельную потребность для Франции заново отстроить свой обветшалый флот, для чего надобен был балтийский лес, доставляемый голландскими судами, - на случай если вдруг Дженис захочется еще раз попробовать его растормошить, но к этому времени на другом конце квартиры уже проснулись дети и Пру знай успевает по-матерински озабоченно их одергивать.
- Давай попробуем сегодня посвятить день Джуди и Рою, - предлагает Гарри. - А то они у нас тут совсем приуныли, тебе не кажется?
Она не отвечает, подозревая какой-то подвох. В его словах ей слышится укор Нельсону за то, что он пренебрегает своим родительским долгом. Возможно, правильно слышится. Какой из Нельсона отец? Всю жизнь цеплялся за мамочку с папочкой, до сих пор отучиться не может! А если в процессе формирования личности своевременно с биологической точки зрения не удается сломать сложившийся стереотип, то (это Кролик не сам придумал, вычитал где-то) так с ним всю жизнь и проживешь до самой смерти. Он спрашивает:
- О чем это вы с Пру все время секретничаете?
- Так, ничего, женский вздор, - говорит она, деловито поджав губы. Почему-то когда Дженис одевается, у нее на лице всегда такое потешно сосредоточенное, строгое выражение. Даже если весь наряд - брюки да блузка, чтобы прошвырнуться в "Уинн-Дикси", она напоследок одаривает зеркало взглядом, в котором читается суровый приговор и мужественная готовность не дрогнув встретить худшее.
- Ну ладно, коли так, - уступает он, давая понять, что разговор окончен, и зная прекрасно, что именно поэтому Дженис захочет его продолжить.
И точно, она тут же выпаливает:
- Пру очень беспокоится за Нельсона. - Тут она слегка запинается, нужные слова на ум не идут - от усиленной мозговой деятельности у нее аж кончик языка высунулся наружу и уперся в верхнюю губу.