Удивительным образом этот закон не распространяется на первый фарвей гольф-поля, когда он примеривается, готовясь выполнить первый удар. Каждый раз он видит эту картину словно в ее первозданной свежести. Стоя здесь, на земляной площадке ти, в своих огромного размера белых туфлях для гольфа с шипами на подошве фирмы "Фут-джой", в синих хлопчатобумажных носках, вытаскивая из сумки за длинную, стальную, сужающуюся книзу ручку драйвер "Рысь", он снова ощущает себя необыкновенно высоким - таким, каким ощущал себя когда-то давно, на деревянном настиле баскетбольной площадки, когда после первых нескольких минут игры, по мере того как он набирал скорость, а его рывки и прыжки становились все мощнее, сама площадка ужималась до игрушечных размеров, до размеров теннисного корта, потом стола для пинг-понга, и вот его ноги уже машинально покрывают знакомые расстояния, вперед-назад, вперед-назад, и кольцо с нарядной юбочкой сетки ждет не дождется, когда он положит в него мяч. Так и в гольфе - любые расстояния, а здесь это сотни ярдов, исчезают, как по волшебству, стоит сделать всего несколько элегантных ударов, если, конечно, тебе удалось поймать за хвост эту внутреннюю магию игры. Тем и привлекает его гольф, что дарит ему надежду достичь совершенства, снова и снова ощутить абсолютную невесомость и свободу движений, и время от времени это и правда случается, случается в реальном трехмерном пространстве, от удара к удару; но затем он вновь становится заурядным человеком, тужится, из кожи вон лезет, чтобы случилось чудо, чтобы одолеть заветные десять ярдов, хочет оседлать удачу, и волшебство уходит - уходит непринужденность, что ли, чувство тайного сговора с неведомой силой, ощущение, что ты сильнее, чем ты есть на самом деле. Но когда стоишь на ти, это ощущение само возникает в тебе, откуда-то берется, хотя в остальное время ты и не подозреваешь о его подспудном существовании, и ты чувствуешь, что тебе все по плечу, все возможно - можно пройти весь круг без помарок, и не запороть двухфутовый удар, и не увести правый локоть, и не загрести вудом, и не перестараться с айроном; вот он перед тобой - первый фарвей, слева пальмы, справа вода, как на плоской цветной фотографии. Все, что от тебя требуется, - сделать простой, без выкрутасов, замах и проткнуть эту картинку точно посередине мячом, который в секунду ужимается до размеров булавочной головки, по тончайшему туннелю устремляясь в бесконечность. Если получится - игра твоя.
Но когда он делает пробный замах, в груди что-то екает, и по странной ассоциации он вспоминает о Нельсоне. Парень, как заноза, засел у него в мыслях. Он готовится ударить по мячу, и грудь сдавливает страшная тяжесть, но у него нет терпения ждать, когда отпустит, и он бьет вкривь, слишком много силы вкладывая в правую руку. Уходит мяч как будто прилично, но постепенно все больше забирает вправо и наконец пропадает из виду где-то возле вытянутого грязного пруда.
- Боюсь, наш мяч в гостях у крокодила, - огорченно говорит Берни. Берни его партнер в этом круге.
- Переиграем? - предлагает Гарри.
Возникает небольшая заминка. Эд Зильберштейн спрашивает Джо Голда:
- Что скажешь?
Джо говорит Гарри:
- Почему-то мы никогда не просим переиграть - несправедливо получается.
И Гарри ему отвечает:
- Так то вы - инвалидная команда! Надо иметь силенки по мячу стукнуть как следует. Вот у нас на первом драйве всегда переигровка. Такая у нас традиция.
Эд ворчит:
- Энгстром, как ты сможешь когда-нибудь показать, на что способен, если мы будем с тобой нянчиться и разрешать тебе переигрывать?
Тут вступает Джо:
- Ты думаешь, с таким пузом он еще на что-то способен? А я так думаю, весь его недюжинный потенциал ушел в прямую кишку.
Под их шуточки Кролик достает из кармана другой мяч, устанавливает его на ти и, сделав жестковатый укороченный замах, посылает его - без риска, но и без шика - по левой стороне фарвея. Хотя не совсем без риска - кажется, мяч ударился о что-то твердое и, подпрыгивая, откатился к пальме.
- Прости, Берни, - говорит он. - Я еще не разыгрался.
- А я волнуюсь? - роняет Берни и долей секунды раньше, чем Гарри, успевает опуститься на сиденье рядом с ним, нажимает ногой на электрическую педаль. - С твоей-то силой да с моим умом мы сделаем этих недотеп, как малых детей.
Берни Дрексель, Эд Зильберштейн и Джо Голд все старше Гарри - и ниже ростом, и в их компании он, как правило, чувствует себя комфортно. В их глазах он огромный швед - они и зовут-то его всегда по фамилии, Энгстром, - забавный ручной гой, розовокожий, необрезанный шматок американской мечты. Он, в свою очередь, ценит в них умение трезво смотреть на вещи; их отношение к жизни какое-то более мужское, в них больше печальной мудрости, меньше сомнений и неуверенности. Их многовековая история, засунув все мыслимые и немыслимые страдания поглубже в карман, знай себе шагает вперед. Пока карт везет их по упругой блестящей траве к мячам, Гарри спрашивает Берни:
- Что скажешь о шумихе вокруг Дейона Сандерса? Видел сегодняшнюю газету? Сам мэр Форт-Майерса за него расшаркивается.
Берни на дюйм передвигает сигару во рту и говорит:
- Не по-человечески все это, так я считаю. Они же сами выдергивают этих черных ребят неизвестно откуда, создают им сумасшедшую рекламу, делают из них миллионеров. А потом еще удивляются, почему у них мозги набекрень.
- В газете пишут, толпа не давала полицейским увести его. Он набросился на какую-то продавщицу - та будто бы сказала, что он стянул серьги. Он даже успел ей разок двинуть.
- Насчет Сандерса я не знаю, - говорит Берни, - но вообще во многом виноваты наркотики. Кокаин, к примеру. Эта зараза теперь на каждом углу.
- И что люди в них находят? - недоумевает Кролик.
- Известно что, - говорит Берни, останавливая карт и пристраивая сигару на краю пластмассовой полочки, куда ставят стаканчики или жестянки с пивом, - мгновения счастья. - Он готовится к удару, скрючившись над мячом в своей ужасной стойке - ступни ног составлены слишком близко, лысая голова чуть не у колен, то есть все распределение веса идет с точностью наоборот, поза самая нелепая - и стукает по мячу четвертым айроном - только руки мелькают. Правда, мяч летит ровно и приземляется на пологом скате грина на расстоянии простенького чипа. - Есть два пути к счастью, - продолжает он свою мысль, снова усевшись за руль. - Можно добывать его потом и кровью, вкалывая день за днем, как вкалывали мы с тобой, а можно с помощью химии - рвануть напрямик. А мир сегодня устроен так, что ребятки, о которых мы говорим, выбирают короткую дорогу. Долгий путь кажется им слишком долгим.
- М-да, что тут скажешь, он и правда ох какой долгий! А главное, вот ты, допустим, осилил его, прошел до конца, и где ж оно, счастье?
- Где-то там, позади, - соглашается напарник.
- Меня ведь почему еще так задевают истории со всякими сандерсами, - говорит Кролик, пока Берни на полной скорости гонит по солнечному фарвею, лавируя между попадавшими на землю сухими ветками и кокосовыми орехами, - потому что я в свое время успел вкусить этого самого счастья. Я о спорте. Все орут, болеют за тебя, все тебя обожают. Так бы и разорвали на кусочки.
- Видно, что вкусил, невооруженным глазом видно. Даже в том, как ты машешь клюшкой. Правда, боюсь, на этот раз ты угодил прямо под пальму. Тебе придется нелегко, дружище.
Берни останавливает карт - чуть ближе к мячу, чем хотелось бы Гарри.
- Мне кажется, я смогу выбить его хуком.
- Не надо рисковать. Выбей чипом. Не зря ведь Томми Армор советует в такой ситуации: не бойся сделать лишний удар, зато следующий с гарантией приведет тебя на грин. Не слишком рассчитывай на чудо.
- Да брось. У тебя по очкам уже порядок. Дай попробую вытащить его, а? - Ствол у пальмы точно гигантская косица. Она слабо шелестит, будто дышит на него, и он улавливает едва различимый запах - милый запах чердака, где свалены высушенные временем школьные тетради и любовные письма. Во Флориде, если присмотреться повнимательнее, всюду видишь следы смерти. Взять те же пальмы - они растут за счет того, что нижние ветви отмирают и отваливаются. Раскаленное солнце невероятно ускоряет все жизненные циклы. Гарри встает в стойку, бедром почти касаясь шершавого зубчатого ствола, взмахивает пятым айроном и мысленно представляет красивую дугу - результат его чудо-удара и ликующий, от радости за его удачу, вопль Берни.
В действительности, из-за того, что мешает дерево, а может, и Берни с картом, задуманный хук у него не получается, мяч летит влево по прямой и, стукнувшись о верхушку следующей пальмы на краю фарвея, камнем падает вниз, в раф. Впрочем, флоридский раф - это вам не раф на севере; просто линялая мягонькая трава, всего на полдюйма выше, чем на фарвее. Здешнее поле специально приспособлено для дряхлеющих стариканов. Тут тебя на каждом шагу поддерживают под локотки.
Берни вздыхает.
- Упрямец, - ворчит он, пока Гарри усаживается на свое место. - Вы, ковбои, почему-то думаете, что стоит вам только пальцами щелкнуть, и все ваши желания исполнятся. - Гарри понимает, что "ковбои" - это те же "гои", просто приятель не хочет его обидеть.
От мысли, что он, Гарри, может, и правда заблуждается и препятствия не исчезнут сами собой, стоит ему щелкнуть пальцами, - к нему снова возвращается внутренняя боль и предчувствие судьбы, как там, в аэропорту. Когда он готовится к третьему удару, рассудив, что восьмой айрон подойдет в самый раз, неодобрение Берни наливает его руки свинцовой тяжестью, и из-за этого в его ударе нет нужной хлесткости и мяч не долетает десять ярдов.
- Прошу прощения, Берни. Бей свой чип и получай свой пар. - Но Берни не справляется с чипом - опять он машет руками и непонятно куда торопится, и они оба получают по шести, тем самым проигрывая лунку Эду Зильберштейну, который, как водится, набирает буги. Эд Зильберштейн - сухопарый бухгалтер-пенсионер из Толидо, с темным ежиком волос и узким, выдвинутым вперед подбородком, отчего все время кажется, что на лице его блуждает улыбка; выше десяти футов у него и мяч-то от земли вроде никогда не поднимается, но что ни удар, то ближе к лунке.
- Ну, ребята, вы даете, с Дукакиса пример взяли? - подначивает он их. - Надо ж так глупо продуть!
- Не трогай нашего Дука, - говорит Джо. - При нем у нас была честная власть - совсем не плохо для разнообразия. Бостонские политиканы не могут ему этого простить. - У Джо Голда два винных магазина в каком-то заштатном массачусетском городишке под названием Фрамингем. Он коренастый, белобрысый, словно присыпанный морским песочком, и носит очки с такими толстыми стеклами, что кажется, будто глаза его мечутся из стороны в сторону в двух маленьких аквариумах и того гляди выскочат наружу. Джо и его жена Бью (Бьюла, если полностью) - их соседи по кондо, на удивление тихие; даже непонятно, чем они там у себя занимаются, чтобы за все время не донеслось ни единого звука.
Эд говорит:
- В решающий момент он взял и скис. А ему надо было не дрейфить, прямо так и заявить: "Да, я либерал и, если хотите знать, горжусь этим".
- Ну да, только как бы это сошло ему с рук на Юге и Среднем Западе? - парирует Джо. - И Калифорния с Флоридой немногим лучше - кишмя кишат старыми маразматиками, а им только одно требуется: "Все налоги отменяются". Остальное их не волнует.
- Да, те еще избиратели, - соглашается Эд. - Но он ведь не на них делал ставку. Взбудоражить бедняков - вот на что он рассчитывал. Ладно, Энгстром, оставь в покое свой трехфутовик. Я и так уже записал тебе шестерку.
- Ничего, мне полезно попрактиковаться, - отвечает Гарри и бьет по мячу и смотрит, как тот замирает у левого края лунки. Сегодня явно не его день. Да будет ли теперь когда-нибудь его день? Уже пятьдесят шесть - сдает он, еще как сдает! Собственный сын, и тот больше не может находиться с ним в одной комнате. Помнится, Рут однажды назвала его ходячей смертью.
- Он поставил на так называемых демократически настроенных рейганистов, - продолжает свою мысль Джо. - Но штука в том, что никаких демократов-рейганистов в природе не существует, а есть просто твердолобые тупицы, которые руками и ногами держатся за свои предрассудки. Только здесь, на Юге, я начинаю понимать, где зарыта собака. Все дело в черных. Через сто тридцать лет после Эйба Линкольна республиканцам удалось прищучить негров - это победа такого масштаба, что не оставляет ни одному из демократических кандидатов в президенты ни малейшего шанса, разве только им поможет очередной массовый спад производства или совсем уж грубый прокол типа Уотергейта. Но Олли Норт не спешит сделать им такой подарок. Даже Рейган, уж на что без царя в голове, и тот не оплошал. Взгляните правде в лицо: подавляющее большинство американцев до смерти боится негров. Это самое главное, нутряное, это корень всего.
После двадцатилетней давности эпизода с Ушлым Кролик испытывает к неграм смешанные чувства, поэтому всякий раз, когда в разговоре затрагивается эта тема, он предпочитает держать язык за зубами.
- А ты как думаешь, Берни? - спрашивает Гарри напарника, пока они с ним наблюдают, как двое других из их четверки подают со второй ти на 136-ярдовой лунке с паром три (тут же, неподалеку от подернутого пеной пруда). Берни ему кажется самым здравомыслящим из этой троицы - он самый флегматичный и немногословный. Несколько лет назад он перенес какую-то операцию на открытом сердце, после которой так до конца и не оправился. В движениях он неловок, у него эмфизема и горбато-сутулая спина, вообще он весь какой-то обвисший - такими обычно становятся толстячки после того, как, вняв рекомендациям врача, сбросят вес. Цвет лица у него довольно-таки паршивый, нижняя губа в профиль расслабленно оттопыривается.
- Я думаю так, - говорит Берни, - что Дукакис пытался говорить с американским народом как с интеллигентными людьми, но мы же к этому не готовы. Буш говорил с нами как с недоумками, и это мы скушали за милую душу. Мыслимое ли это дело - присяга на верность, да-да, вы не ослышались - мыслимое ли это дело, в наше-то время? И кто же до такой глупости додумался?.. Эйлс и иже с ним, те, кто возглавлял президентскую кампанию, засунули его в рекламу пива: вперед, вперед, к сияющим вершинам! - Последние слова Берни пропел чуть дрожащим голосом, но умилительно верно. Кролик очень ценит в евреях эту их способность дать волю мимолетному порыву. Они и во время своей еврейской пасхи поют - он знает, потому что Берни и Ферн как-то в апреле брали их с собой на седер, как раз перед самым их отъездом назад в Пенсильванию. Пасха, песах: ангел смерти пролетел мимо. Гарри никогда раньше не понимал значения этого слова - пасха. Да минует меня чаша сия - Берни заканчивает свою мысль: - А насчет Буша возможны два варианта - либо он верил в то, что говорил, либо нет. Честно сказать, не знаю, что хуже. Мы таких, как он, называем пишер, засранец.
- Дукакис все время ходил с таким видом, будто его жуть как обидели, - осторожно вставляет Кролик. Это предельная откровенность, на которую у него хватает духу, косвенное признание, что он единственный из их четверки голосовал за Буша.
Не исключено, что Берни об этом догадывается. Он говорит:
- По моему разумению, после восьми лет с Рейганом гораздо больше людей должны были бы чувствовать себя обиженными, чем их на поверку оказалось. Если бы нашелся способ притащить всех американских бедняков к избирательным урнам, социализм был бы нам всем гарантирован. Но людям нравится мечтать о богатстве. Это и есть гениальное изобретение капиталистической системы: ты либо уже богат, либо жаждешь разбогатеть, либо считаешь, что ты этого, несомненно, заслуживаешь.
А Кролику нравился Рейган. Нравился его глухой голос, улыбка, широкие плечи, привычка во время долгих пауз слегка покачивать головой, нравилось, как он безмятежно воспарял над фактами, сознавая, что в науке управлять есть вещи поважнее голых фактов, и то, как ловко умел он изменить курс, неустанно повторяя, что ни на йоту не отклоняется от генеральной линии, - взял и вывел войска из Бейрута, захотел - закорешился с Горби, захотел - раздул до небес национальный долг. Забавное совпадение, но при нем мир стал чуточку лучше - лучше для всех, кроме самых безнадежных, отчаявшихся неудачников. Коммунисты разбежались в разные стороны, только Никарагуа еще упирается, но и там он их приструнил как следует. Было в нем какое-то волшебство. Человек из мечты. Осмелев, Гарри произносит:
- При Рейгане все жили как под наркозом, понимаешь?
- А тебе самому операцию делали? Настоящую, без дураков?
- Вообще-то нет. Гланды в детстве. Аппендицит, когда служил в армии - вырезали на случай если меня пошлют в Корею. А меня взяли и не послали.
- Мне три года назад делали шунтирование - четыре шунта сразу.
- Да, Берн, я помню. Ты мне рассказывал. Зато теперь ты в отличной форме.