* * *
Бумер сначала подумал, что они с Эллен Черри займутся любовью внутри индейки – в задней ее части или на угловой двуспальной кровати с пружинным матрасом, розовым постельным бельем и покрывалом в тон, которые обычно убирались в специальное место прямо под кроватью. Однако у Эллен Черри были другие соображения. День был погожий и солнечный, стояла первая неделя весны, машин на дороге почти не было, а в округе почти не видно людей. Вот ей и захотелось заняться приятным супружеским делом на открытом воздухе, на фоне пробуждающейся к жизни растительности под голубым весенним небом.
– Мы устроим пикник, – заявила она и положила в бумажный мешок пачку крекеров, коробочку сардин, банку консервов "Свинина с бобами", баночку пикулей, сыр чеддер, открывалку для консервов, нож и ложечку. Бумер отправил им вслед четыре банки холодного пива. Держась за руки – она маленькая, он – высоченный, она – гибкая, как тростинка, он – прихрамывающий, – они зашагали по берегу речушки. Этот берег находился в тени, поэтому здесь было на пару градусов прохладнее, чем казалось путешественникам внутри микроавтобуса. Поэтому молодожены поспешили вернуться с берега к залитому солнечным светом холму. Выпустив руку жены, Бумер пошел вперед: проверить, нет ли тут змей, а они, надо сказать, вполне могли вовсю здесь ползать, пробудившись от долгой зимней спячки. Вооружившись толстенной палкой, Бумер раздвигал попадавшиеся ему по пути кусты и пучки травы. Время от времени, все еще продолжая подыскивать удобное местечко для пикника, он оглядывался через плечо на Эллен Черри и пристально смотрел на нее, как он обычно делал перед тем, как заняться с ней любовью, словно она была не она, а заново обнаруженный затерянный континент.
Как это благородно с его стороны, подумала Эллен Черри, что он пытается защитить ее! В ее представлении мужчины-южане славились именно таким подкупающим джентльменством. Надежные, как киногерои, вежливые, как чай, учтивые, как соискатели работы в эпоху финансового кризиса. И все же под поверхностью этой нежной и гостеприимной лагуны угрожающе шевелили своими злобными клешнями свирепые лангусты. Ревнивцы и задиры, даже наиболее образованные и воспитанные из них – адвокаты, психологи, банкиры, – регулярно ввязывались в потасовки с мордобоем, зачастую по причине самого невинного флирта. Обычно это случалось на шикарных вечеринках, где осушались целые моря бурбона. И все потому, что мужчины-южане оказались пойманы в ловушку дурно пахнущей заводи маскулинной этики, классического мужского имиджа, из которого большая часть населения в основном благополучно выросла. Нет, конечно, их кодекс чести давал в виде осадка рыцарский шарм, но и способствовал бабуинскому соперничеству, мешавшему им расслабиться прежде, чем они напьются до полного беспамятства. Их сила была лишь фасадом, поскольку проистекала из правил и традиций, а не из знания собственной личности и своих внутренних ресурсов. Они были бумажными тиграми, эти белые мальчики-южане, однако Эллен Черри все же предпочитала их, а не мужчин-латиносов. Эти парни – мексиканцы, пуэрториканцы и даже некоторые итальянцы – абсолютно не обладали чувством юмора в отношении себя. Они буквально взрывались от гнева по поводу оскорблений столь ничтожных, что любой женщине, чтобы разглядеть таковые и убедиться, что это именно оскорбления, наверняка потребовался бы как минимум микроскоп.
Что касается мужчин-греков, то Эллен Черри уже склонялась к тому, что эти одним миром мазаны с латиносами. Но тут ее муж-англосакс, который, как она только что пришла к выводу, был гораздо предпочтительнее многих жителей Средиземноморья, большинства южноамериканцев и всех художественных критиков вместе взятых, помахал палкой, чем прервал ход ее размышлений.
– Посмотри-ка сюда, моя куколка! – позвал ее Бумер, указывая на отверстие в склоне холма чуть ниже скального выступа. – Здесь пещера.
Верно, пещера. Привыкшая разглядывать пейзажи в своей обычной манере, то щурясь, то широко раскрывая глаза, то фокусируя взгляд, то делая его нарочито размытым, приводя в действие зрительную игру для того, чтобы перетянуть садовую мебель Господа Бога из веранды одной сетчатки в другую, Эллен Черри скорее всего не заметила бы ее. Но с другой стороны, и обычный турист также прошел бы мимо, не обратив на пещеру внимания, поскольку пещера эта была небольшой, а ее входное отверстие частично скрыто зарослями можжевельника и осыпью сланца.
Когда супруги взбирались вверх по склону, ко входу в пещеру, оба думали примерно об одном и том же. Дневной ветерок крепчал, и, несмотря на весну – по календарю, во всяком случае, – было довольно холодно. Так что от одной только мысли о том, что придется раздеться, спина тотчас покрывалась мурашками. Хотя кто знает, вдруг пещера окажется теплой, станет для них чем-то вроде уютной гавани, куда они смогут направить каноэ своей плоти. В общем, они будут заниматься любовью, так сказать, на лоне природы, но примерно в тех же комфортных условиях, что и в салоне индейкомобиля.
Естественно, Бумер настоял на том, что для начала сам разведает, что там внутри. Поскольку склон холма был крутым, солнечный свет попадал в пещеру под углом.
– Пещера неглубокая, и в ней очень пыльно, но на вид вроде бы все нормально, – сообщил, убедившись, что змей или медведей, поджидающих той минуты, когда в пещеру войдет его аппетитная женушка, там нет.
Эллен Черри опустилась на четвереньки и последовала за мужем.
Оказавшись внутри, они смогли выпрямиться во весь рост. Однако в пещеру они пришли вовсе не за тем, чтобы стоять, выпрямившись во весь рост.
– Ты когда-нибудь занимался спелеологией? – спросила Эллен Черри, выкладывая из сумки еду.
Бумер прекрасно знал, что такое спелеология, потому что герой романа Треваньяна "Шибуми", его любимого шпионского триллера, был исследователем пещер.
– Это экзотическая форма прелюбодеяния или же то, чем могут заниматься люди, состоящие в законном браке? – тем не менее вопросом на вопрос ответил он.
Эллен Черри поставила на одеяло банку с пикулями. Ясно как божий день – Бумер просто валяет дурака. Несмотря на его буйное хвастовство – она это знала, – ее молодой муж был скорее застенчив, чем нагловат.
– Понимаешь, – наконец произнесла она, – некоторые женатые мужчины – очень опытные спелеологи. – С этими словами Эллен Черри взяла его за левую руку, провела язычком по пальцу с обручальным кольцом, после чего сняла этот залог нерушимого брачного союза. Протест Бумера тотчас утонул в радостном рыке – это Эллен Черри еще раз, в знак награды, вновь провела язычком все по тому же пальцу.
Задрав юбку до пояса и приспустив трусики на несколько соблазнительных дюймов вниз, она быстро засунула кольцо себе во влагалище и немного подтолкнула вглубь, чтобы убедиться, что оно надежно спрятано. После чего с видом фокусника, демонстративно засунувшего кролика к себе в цилиндр, щелкнула резинкой трусов и объявила, что Бумер может попытать счастья в спелеологических изысканиях там, где сочтет нужным.
Вскоре гулкие своды пещеры огласило сопение, ахи, вздохи, шлепки обнаженных животов друг о друга, легкое клацанье золота об эмаль зубов (это супруги передавали соленое обручальное кольцо изо рта в рот) и почти различимая ухом вибрация ее крошечного сталактита.
Бумер тотчас заблудился среди жуков-светляков и шелковистых шорохов летучих мышей. Он ощущал, как вниз по стволу его исследователя, подобно минеральному раствору в вечность подземного озера, стекает горячая струйка. В этих полостях побывали и другие исследователи, в чем Эллен Черри призналась сама, но Бумера утешало то, что он был первым художником, которому довелось пройтись своей кистью по стенам этой вагинальной пещеры Ласко.
Ох, ах, ух – все эти проявления пещерной, первобытной любви были как раз для него, подумал он. Эта восхитительная пещера внутри пещеры, это палеолитическое междуножное святилище, эта святая святых, это дивное погружение в глубину трахальной тьмы. С какой неодолимой силой они смотрели друг другу в глаза, их взгляды переплетались, как спасательное снаряжение открывателей Карлсбада. Бумеру казалось, что они застряли в узкой расщелине, которая в любое мгновение может одним броском вытолкнуть их в сказочный, неведомый зал с многоцветными колоннами и органными трубами сталактитов. Но, увы, неожиданно с губ Эллен Черри сорвалось слово, которое имело на него тот же эффект, как если бы он лбом наткнулся на сталактит.
– Иезавель! – прошептала она.
– Что?
– Пожалуйста, дорогой, назови меня Иезавелью!
– О боже, только не это! – подумал Бумер. – Этого еще не хватало, всяких извращенческих штучек.
Бумер ничего не ответил и лишь усилил мощь возвратно-поступательных движений.
– Ну, давай же, дорогой!
– Уфф! – Господи, зачем ей это? Трюк с обручальным кольцом – придумка, конечно, замечательная, но это…
– Ну давай же! Назови меня Иезавелью!
– Ну ты даешь, Эллен Черри! – произнес вместо этого Бумер и развил еще большую скорость. Однако дражайшая половина продолжала упорствовать, и Бумер был вынужден предупредить супругу, что если они и дальше будут спорить, то он утратит эрекцию. Та и без того уже была не столь безупречна, как в самом начале их любовных игр. – Иезавель! – тем не менее прорычал он.
– Не слышу.
– Иезавель! – На этот раз энтузиазма в библейском имени прозвучало еще меньше, чем в первый.
Эллен Черри впилась ногтями мужу в ягодицы и укусила в плечо.
– Повтори еще раз, Бумер!
Вопреки здравому смыслу – Господи, неужели замужние женщины всегда ведут себя так? – он крикнул более громко и отчетливо:
– Иезавель!
– Иезавель! Иезавель! – повторило эхо, прогрохотав в маленькой пещерке подобно игральной кости, ударяющейся о стенки стаканчика.
Вонзив ногти еще глубже, Эллен Черри дугой выгнулась навстречу мужу. И как страдающий ожирением голубь, издала приглушенный стон.
– Иезавель! – рявкнул Бумер. – Проститутка, дешевая потаскуха, Иеза-блядская-вель!
И в следующее мгновение вырубился. Что касается Эллен Черри, то ее оргазм получил необходимый динамический уклон, который в классическом театре обещает публике либо катастрофу, либо бессмертие, либо и то, и другое одновременно.
Разумеется, никакой публики в крохотной пещерке, затерявшейся среди исчезающей американской дикой природы, не было.
Или все-таки была?
Они лежали молча, почти не касаясь друг друга, погрузившись в посткоитальную негу, граничащую с легким смущением. Каждый ждал, что первым нарушит молчание не он, втайне надеясь, что, когда этот второй заговорит, его или ее слова прозвучат ободряюще и нежно, без тени стыда или укора и без намека на оболганную царицу, жившую в девятом веке до нашей эры. Они могли бы пролежать так, пожалуй, до самого захода солнца, если бы не странные звуки. Минуты через три-четыре после того, как смолкли их сексуальные крики и всхлипы, где-то в глубине пещеры раздалось какое-то шебуршание.
Эллен Черри замерла. Бумер резко принял сидячее положение и начал лихорадочно шарить руками вокруг себя в поисках своей дубинки.
Звуки послышались снова – шорох, а за ним такой же самый звук, какой издавал рабочий башмак Бумера, когда того валила с ног усталость и он подволакивал свою изуродованную ногу. Глаза Эллен Черри расширились, но уже отнюдь не для каких-нибудь там эротических игр. Ее верный защитник – муж-южанин – повернулся в ту сторону, откуда донесся звук. В самом широком своем месте пещера была примерно футов двадцать. Да, свет проникал сюда слабовато, однако задняя стена была хорошо видна. Здесь не было никаких лазеек, и негде было спрятаться – будь то человеку или зверю. И все же… Бумер только сейчас заметил в левом углу пещеры крохотную нишу, этакую половую щель. Находилась она почти под самым потолком, примерно футах в восьми над полом, и поэтому заглянуть туда не представлялось возможным. В нише вряд ли могло прятаться какое-то животное, хотя, предположил Бумер, парочка змей вполне могла избрать эту нишу своим жилищем.
Однако звуки никоим образом не напоминали змеиное шипение, как не было в них сходства с шагами призрака Индейца Джо. Представьте себе, если пожелаете, что некая наивная юная девушка согласилась принять предложение некоего пожилого джентльмена полюбоваться его гравюрами. Представьте себе, как с полки снимают обтянутую в кожу увесистую книгу, как переворачивают ее плотные страницы. Далее представьте себе, как та же юная девушка в нервозном состоянии опрокидывает бутыль с квартой мескаля, которым тот самый, отнюдь не юный джентльмен усиленно потчует ее, как из неволи высвобождается пресловутый мескалевый червячок, неизменный атрибут этого напитка, как он возвращается к жизни и устраивает в корзинке кукурузных хлопьев настоящую революцию. Вот такого рода звуки прозвучали под сводами пещеры.
Возвращается к жизни… Примерно такое самое ощущение испытали и наши молодожены – как они потом признались друг другу – в то мгновение, когда услышали эти звуки, звуки, вызвавшие у них ассоциацию с возвращением к жизни. Однако понять, что же именно возвращалось к жизни, им так и не удалось. Это было нечто зловещее, куда более зловещее, нежели перспектива встретиться с выползающей из ниши жирной, клацающей клыками рептилией. Молодожены торопливо натянули одежду, схватили свои принадлежности для пикника и как ошпаренные выскочили вон из каменной берлоги.
Всю обратную дорогу до шоссе они непрестанно оборачивались, опасаясь возможной погони, и только благополучно оказавшись внутри индейкомобиля, смогли рассмеяться.
– На тебе только один носок, – заметила Эллен Черри.
– Это счастье, что я успел натянуть хотя бы один, – ответил Бумер. – А ты успела-то трусы надеть?
– Конечно. Кем ты меня считаешь? Я что, Иезавель какая-нибудь?
Они внимательно посмотрели друг на друга, затем захихикали и крепко обнялись.
– Выходит, я оставил носок в виде жертвы пещерному божеству, – сказал Бумер.
– Если мне не изменяет память, дорогой, ты эти носки три дня не менял.
– О Боже! Верно. Каков святотатство! Нам надо поскорее сматываться из этого места!
Обмениваясь шуточками, они отъехали уже на довольно приличное расстояние и лишь тогда почувствовали себя в полной безопасности. Однако они пребывали в состоянии такого сильного возбуждения, что не сразу вспомнили, что помимо заскорузлого от пота носка они оставили в пещере красивую серебряную ложечку и жестянку бобов со свининой.
* * *
Примерно через четверть часа после того, как супруги торопливо покинули пещеру, в нише возобновилось прежнее шуршание. Но теперь к нему прислушивались Грязный Носок, Ложечка и Жестянка Бобов.
– Я боюсь, – призналась Ложечка.
– Нам здесь некого бояться, – отозвался Грязный Носок. Его очень позабавила мысль о том, что какой-нибудь гадюке вдруг захочется наброситься на старый фиолетовый носок. Вот окажись сейчас в пещере пусть даже маленькая собачонка, дело приняло бы куда более серьезный оборот.
– Ш-ш-ш, – прошипела Жестянка Бобов. – Вы слышите эти вздохи? Что бы там сейчас такое ни просыпалось, оно просыпается медленно, поскольку сон его был долог, очень долог.
Жестянка Бобов оказалась права. Действительно, минуло уже две тысячи весен с тех пор, как это нечто пробуждалось последний раз. Для того чтобы прервать столь продолжительный сон, видимо, понадобилось кое-что посильнее обычного весеннего равноденствия. Истинной причиной пробуждения стал любовный акт, совершенный мистером и миссис Петуэй. Ему сопутствовало знакомое и высоко почитаемое имя, произнесенное несколько раз и громким эхом прогремевшее под гулкими сводами пещеры. О да, Иезавель была хорошо известна тем, кто спал долгим сном в уютной нише пещеры. Вот уж кто мог дать исчерпывающий ответ на вопросы о раскрашенной блуднице, которые мучили Эллен Черри.
Они, например, могли бы очень многое поведать о культе Ваала. Слово "Ваал" на древнесемитском языке означало "хозяин" или "муж". Бог, который в Библии именуется Ваалом, обладал статусом божества, потому что являлся супругом Астарты. А Иезавель поклонялась именно Астарте.
Кто же такая Астарта? Она была богиней древнесемитского пантеона, точнее, Богиней с Большой Буквы, Богиней Плодородия, Светочем Мира, древнейшим и ! наиболее почитаемым божеством всей истории человечества. Алтари в ее честь воздвигались еще в эпоху неолита, ее следы найдены практически во всех индоевропейских цивилизациях. С ней вряд ли мог тягаться даже "Бог", который сегодня известен под именем Яхве (его имя еще ошибочно пишут как "Иегова") – выскочка и самозванец, взявшийся гораздо позже, которому было далеко до ее популярности. Астарта была матерью самого Бога, а также прародительницей всего на свете. Почитаемая за свою плодородную натуру, этакая родительница и кормящая мать (единственное ее качество, не встречавшее возражений у патриархов), она была властительницей как созидания, так и разрушения, являя собой, по словам одного ученого, "бездну, бывшую источником и основой всего сущего".
В Финикии, родной стране Иезавели, имя этой богини звучало как Астарта. В Вавилоне ее называли Иштар. В Индии – Кали. В Древней Греции ее знали под именем Деметры (в юном варианте – Афродиты).
Если вы ведете происхождение от англосаксов, то ваши далекие предки славили ее как Остару. Если от скандинавов – то Фрею. В Древнем Египте она носила имя Исиды, а кроме того, ассоциировалась с Нут, Хатор или Нейт.
О, эта Богиня имела множество имен и играла немало разных ролей! Она была девственницей, невестой, матерью, шлюхой, колдуньей и судией – и все в одном лице. У нее было больше фаз, чем у соседки нашей родной планеты – Луны. Обратную сторону Луны она знала как свои собственные пять пальцев. Там она делала покупки.
Поскольку эта Богиня была изменчива и игрива; поскольку она смотрела на природный хаос с такой же любовью, как и на природный порядок; поскольку ее нежная женская интуиция часто вступала в противоречие с трезвой мужской рассудочностью; поскольку утробная магия ее дочерей с незапамятных времен затмевала фаллическую мощь ее сыновей, презренные жрецы племени бродячих евреев примерно четыре тысячи лет назад устроили против нее заговор. В результате появилось то, что большинству из нас известно как западная цивилизация. Жизнь по-прежнему зарождается в женском чреве, бодрая эрекция по-прежнему оборачивается вялой немощью, когда превосходящая мужскую женская сексуальность в ней не нуждается. Однако теперь мужчины прибрали божественные каналы в свои руки, и хотя власть эта в значительной степени иллюзорна, их законы, общественные институты и самое изощренное оружие существуют в основном для того, чтобы всячески поддерживать эту иллюзию.