- У тебя какой-то патологический интерес ко всему этому, - сказала она.
- К смерти? Что же тут патологического? - сказал он, и голос его прозвучал неожиданно громко в пустом зале. - Совершенно естественный интерес к совершенно естественному явлению. Как тебе известно, нам всем суждено умереть.
- Но смаковать смерть - противоестественно, - возразила она, повернувшись к нему. Он смотрел на нее с усмешкой.
- Не принимай меня всерьез, - сказал он, - я ведь уже предупреждал тебя. Пойдем-ка, я покажу тебе символ материнского чрева, который я тут нашел. Надо будет показать его Фишу. Он грозится опубликовать в журнале "Исследования по эпохе викторианства" статью под названием "Символ матки в произведениях Беатрис Поттер". Ему надо помешать.
Дункан потащил ее в угол зала. Сперва в быстро меркнущем свете зимнего дня она не могла рассмотреть того, что лежало под стеклом. На первый взгляд это было похоже на груду камней. Потом она увидела, что это скелет, кое-где покрытый кожей, он лежал на боку, подтянув колени к подбородку. Скелет окружали глиняные горшки и бусы; он был маленький, как ребенок.
- Этот - старше пирамид, - сказал Дункан, - он сохранился, погребенный в песках пустыни. Когда мне окончательно осточертеет жить, я пойду и зароюсь в песок. Или в книги. Но у нас город слишком сырой, здесь все гниет.
Мэриан наклонилась к витрине. Было что-то жалкое в чахлой фигурке с выступающими ребрами, ссохшимися ногами и выпирающими ключицами - совсем как на фотографиях узников концентрационных лагерей или голодающих в малоразвитых странах. У нее не возникло желания прижать скелетик к груди, но она почувствовала к нему щемящую жалость.
Подняв голову и взглянув на Дункана, она вздрогнула от ужаса: он тянул к ней руку. В соседстве с мумией его худоба наводила на неприятные ассоциации, и Мэриан невольно отодвинулась.
- Успокойся, - сказал он, - я не покойник, восставший из гроба. - Он погладил ее по щеке и грустно улыбнулся. - Беда в том, что, прикасаясь к живой человеческой плоти, я не могу сосредоточить свое внимание на ее поверхности, а углубляюсь мысленно внутрь. Пока думаешь только о коже, все в порядке, но стоит подумать о том, что под ней…
Он наклонился, чтобы поцеловать ее. Она повернулась, приникла головой к плечу его зимнего пальто и закрыла глаза. Сейчас он казался ей еще более хрупким, чем обычно, и она боялась слишком крепко его обнять.
Паркетный пол затрещал, Мэриан открыла глаза и встретила строгий, сверлящий взгляд служителя в синей форме, подошедшего к Дункану.
- Прошу прощения, сэр, - сказал он вежливо, но твердо, трогая Дункана за плечо, - в зале мумий целоваться запрещено.
- Извините, - сказал Дункан.
Они пошли назад через лабиринт коридоров и комнат и очутились на главной лестнице. Из галереи на противоположной стороне выбежали школьники со складными стульями; увлеченные этим бурным потоком, Мэриан и Дункан под громкий топот маленьких ног, среди взрывов оглушительного смеха, спустились вниз по мраморным ступеням.
Дункан предложил пойти выпить кофе, и теперь они сидели за грязным квадратным столиком кафе в окружении нарочито мрачных студентов. Мэриан так привыкла связывать кофе с обеденным или кратким утренним перерывом в конторе, что она поневоле ждала появления за столиком рядом с Дунканом троицы дев.
Дункан помешал ложкой свой кофе.
- Хочешь сливок? - спросил. он.
- Нет, спасибо, - сказала Мэриан, но тут же подумала, что сливки питательны, и подлила немного в свою чашку.
- Знаешь, по-моему, мне следует переспать с тобой, - непринужденно сказал Дункан, кладя ложку на стол.
Мэриан внутренне сжалась. Она оправдывала то, что происходило между нею и Дунканом (а что, собственно, между ними происходило?), тем, что все это, на ее взгляд, было абсолютно невинно. В последнее время ей стало казаться, что невинность как-то неопределенно связана с одеждой: границы определялись воротником и длинными рукавами. Оправдываясь перед собой, она обычно воображала, как будто говорит об этом с Питером. Вот он ревниво скажет: "До меня дошло, будто ты встречаешься с каким-то тощим студентом?" А она ответит: "Перестань, Питер, это абсолютно невинные встречи. Ведь мы с тобой поженимся через два месяца". Или через полтора. Или через месяц.
- Перестань, Дункан, - сказала она, - это невозможно. Ведь я через месяц выхожу замуж.
- Это твое личное дело, - сказал он. - И меня оно не касается. Я о себе забочусь, а не о тебе.
- Вот как? - она невольно улыбнулась. Все-таки поразительно, до какой степени он не считается с ней!
- Конечно, не о тебе. Меня привлекает сама идея. Ты лично не пробуждаешь во мне ни любви, ни даже желания. Но мне кажется, что ты женщина опытная и к таким вещам относишься со знанием дела и разумно - словом, трезво и спокойно. В отличие от некоторых. А мне будет полезно наконец разделаться с моими сексуальными затруднениями.
Он насыпал на стол сахар и указательным пальцем чертил по нему узоры.
- С какими именно?
- Возможно, во мне дремлет гомосексуалист? - он на секунду задумался. - Или гетеросексуалист? Так или иначе, что-то во мне дремлет. Не знаю отчего. Конечно, я уже не раз пробовал, но каждый раз меня одолевали мысли о бессмысленности этого шага, и у меня пропадала охота. Когда доходит до дела, мне хочется лишь одного: спокойно лежать и смотреть в потолок. Когда мне надо писать курсовую, я думаю о сексе, а когда наконец затащу - по обоюдному согласию - какую-нибудь девицу в уголок или под куст и начинаю делать все, что положено, и кульминация уже близка, мне в голову вдруг лезет мысль о курсовой. Я знаю: и то, и другое нужно лишь для того, чтобы переключиться и отвлечься, но от чего отвлечься - этого я не понимаю. К тому же все мои партнерши слишком интересуются литературой, потому что слишком мало читают. Всякому, кто много читает, известно, что подобные сцены изображались в литературе неоднократно и всем надоели до тошноты. Как можно дойти до такой банальности? Когда я вижу, как девица обмякает, напрягается, ею овладевает страсть, я думаю: очередная имитация. И у меня всякий интерес пропадает. Или еще хуже - меня разбирает смех. А они устраивают сцены.
Он стал задумчиво облизывать свои липкие пальцы.
- А почему ты считаешь, что со мной будет иначе?
Мэриан почувствовала себя опытной, искушенной женщиной, этакой медсестрой. "Мне не хватает только крепких туфель, крахмальных нарукавников и кожаного саквояжа со шприцем", - подумала она.
- Может, и с тобой будет то же самое, - сказал он. - Но поскольку я тебе все рассказал, ты хотя бы воздержишься от сцен.
Они замолчали. Мэриан размышляла над его словами. Значит, ему безразлично, кто будет его партнершей. Довольно оскорбительно для женщины. Но почему же она не чувствует себя оскорбленной? Напротив, ей хочется оказать ему помощь, чуть ли не медицинскую. Может быть, сосчитать ему пульс?
- Ну что ж… - начала она и замолчала. Интересно, слышал ли кто-нибудь их разговор? Она огляделась и встретилась глазами с крупным бородатым мужчиной, сидевшим за столиком у дверей. Мэриан подумала, что он похож на преподавателя антропологии. Но через секунду она узнала в нем одного из приятелей Дункана. Блондин, сидевший рядом с ним, спиной к Мэриан, был, вероятно, второй сосед.
- Тут, между прочим, "твои родители", - сказала она.
Дункан повернулся.
- Да, - сказал он, - пойду поздороваюсь.
Он встал, подошел к их столику и сел. Они пошептались, потом Дункан вернулся.
- Тревор спрашивает, не хочешь ли ты прийти к нам обедать, - сказал он тоном маленького мальчика, который передает вызубренное наизусть поручение.
- А ты хочешь, чтобы я пришла? - спросила Мэриан.
- Я? Конечно. Пожалуй… Почему нет?
- Тогда передай, - сказала она, - что я с восторгом принимаю приглашение.
Питер был занят сегодня предстоящим процессом, а Эйнсли проводила вечер в клинике.
Дункан пошел передать ее ответ. Через минуту оба его приятеля ушли, а Дункан с хмурым видом вернулся к Мэриан.
- Тревор очень обрадовался и помчался домой готовить - говорит, ничего особенного, обыкновенный обед. Нас ждут через час.
Мэриан улыбнулась, но тут же в отчаянье закрыла рукой рот: ей вдруг пришло в голову, что она ведь почти ничего не ест.
- Как ты думаешь, что он приготовит? - спросила она чуть дыша.
Дункан пожал плечами.
- Вот уж не знаю. Он любит жарить на большом огне, и у него все сгорает. А что?
- Понимаешь, - сказала Мэриан, - я многого не ем. Во всяком случае, в последнее время я очень многое перестала есть. Например, мясо, яйца, некоторые овощи.
Казалось, Дункана это ничуть не удивило.
- Хорошо, - сказал он. - Только имей в виду: Тревор гордится своим умением готовить. Я лично к этому равнодушен и готов каждый день есть котлеты. Но Тревор оскорбится, если ты не попробуешь всех его блюд.
- Но он еще сильнее оскорбится, если меня вырвет, - сказала она мрачно. - Может, мне лучше не идти?
- Нет, нет, пойдем, там что-нибудь придумаем, - сказал Дункан не без злорадного любопытства.
- Извини, но я не виновата: ничего не могу с собой поделать.
"Может, сказать, что я на диете?" - подумала она.
- Ты что, представительница современной молодежи, бунтующей против всего общепринятого? - предположил Дункан. - Хотя начинать бунт с протеста против общепринятых продуктов питания - не самый распространенный подход. А впрочем, почему нет? - размышлял он вслух. - Процесс поглощения пищи всегда казался мне весьма нелепым видом деятельности. Я бы охотно обошелся без еды, но, говорят, чтобы жить, нужно есть.
Они встали, надели пальто.
- Что касается меня, - сказал он, когда они шли к выходу, - я бы предпочел получать питание прямо в кровь. Я уверен, что это можно устроить, надо только найти опытных специалистов…
22
Когда они вошли в дом, где жил Дункан, Мэриан сняла перчатки, сунула руку в карман пальто и повернула кольцо бриллиантом внутрь: выставлять напоказ обручальное кольцо было бы невежливо по отношению к приятелям Дункана, которые пусть неверно, но с такой трогательной готовностью истолковали ситуацию. Потом она вообще сняла кольцо. Потом подумала: "Что же я делаю? Ведь через месяц я выхожу замуж. Зачем это скрывать?" - и надела кольцо. Потом решила: "Но ведь я никогда больше не увижу их, стоит ли все усложнять?" Она снова сняла кольцо и спрятала его в кошелек.
Тем временем они поднялись по лестнице и остановились у дверей квартиры, собираясь войти; тут дверь открылась, и на пороге показался Тревор, он был в фартуке и благоухал специями.
- Я слышал, как вы поднимались, - сказал он, - входите. Боюсь, вам придется несколько минут подождать. Мне очень приятно, что вы пришли… э… - его бледно-голубые глаза вопросительно смотрели на нее.
- Мэриан, - сказал Дункан.
- Ну конечно! - подхватил Тревор. - Вот теперь мы по-настоящему знакомы. - Он улыбнулся, и на каждой щеке у него обозначились ямочки. - Сегодня у нас самый обычный обед, ничего особенного.
Он нахмурился, втянул в себя воздух, испуганно вскрикнул и опрометью бросился на кухню.
Мэриан оставила свои сапоги за дверью, на газете; Дункан отнес ее пальто к себе в комнату. Она прошла в гостиную, озираясь, где бы ей пристроиться. Ей не хотелось садиться ни в лиловое кресло Тревора, ни в зеленое - Дункана (она боялась, что он не будет знать, куда себя деть, когда вернется), ни на пол, среди вороха бумаг (вдруг она перепутает страницы чьей-нибудь диссертации?). Фиш был забаррикадирован в своем красном кресле: на ручки кресла он положил доску и что-то сосредоточенно писал на чистом листе. У его локтя стоял полупустой стакан. В конце концов Мэриан устроилась на ручке зеленого кресла и положила руки на колени.
Из кухни вылетел сияющий Тревор с подносом, на котором стояли хрустальные бокалы с хересом.
- Спасибо, это прелестно, - вежливо сказала Мэриан, принимая херес. - Какой красивый бокал!
- Не правда ли? Это фамильный хрусталь. Старинный. Сейчас такой красоты не встретишь, - сказал он, задумчиво глядя ей в правое ухо, словно видел в нем панораму незапамятнодревнего, быстро исчезающего прошлого, - особенно у нас в Канаде. Я считаю, что все мы должны сделать что-то для сохранения красоты. Вы согласны?
При появлении хереса Фиш отложил перо и уставился на Мэриан, но не на ее лицо, а на живот, где-то в районе пупка. Это ей не понравилось, и, чтобы отвлечь его, она сказала:
- Дункан рассказывал мне, что вы занимаетесь творчеством Беатрис Поттер. Интересная тема.
- Что?.. Ах, да… Я подумывал о Беатрис Поттер, но принялся за Льюиса Кэрролла - это значительнее и глубже. Знаете, девятнадцатый век в наше время нарасхват.
Он откинул назад голову и закрыл глаза; сквозь густую черную бороду его речь звучала монотонно, как церковное пение.
- Разумеется, каждый знает, что "Алиса" - книга о сексуальном кризисе личности, но это - пройденный этап, об этом уже многое сказано, и мне хочется затронуть более глубокие пласты. Что мы увидим, если внимательно присмотримся к этому сочинению? Маленькая девочка спускается в кроличью нору - нору, наводящую на интересные ассоциации, - и, как бы возвращаясь к эмбриональному состоянию, пытается найти себя, - он облизнул губы, - найти себя как женщину. Это все понятно. Тут вырисовываются некоторые схемы. Да, вырисовываются схемы. Ей демонстрируют одну за другой различные сексуальные роли, но она как будто не в состоянии принять ни одну из них: у нее полное торможение. Она отвергает материнство, когда младенец, которого она нянчит, превращается в поросенка; она негативно реагирует на роль Королевы, то есть роль доминирующей женщины, чей вопль "отрубить ему голову?" есть не что иное, как призыв к кастрации. А когда Герцогиня подъезжает к ней со своими искусно замаскированными лесбийскими пассами, иногда так и хочется спросить: а может, Льюис все это сознавал? Так или иначе, на пассы Герцогини Алиса тоже не реагирует. И сразу после этой сцены - помните? - она разговаривает с Черепахой, закованной в свой панцирь и полной жалости к самой себе, - типичный предподростковый типаж! А потом идут наиболее прозрачные сцены, да, наиболее прозрачные, когда у Алисы удлиняется шея и ее обвиняют в том, что она змея, которая губит яйца - помните? - ведь это разрушительная роль Фаллоса, и она с возмущением отвергает эту роль. А ее негативная реакция на Гусеницу с задатками диктатора - Гусеницу шести дюймов росту, с важным видом восседающую на шляпке идеально круглого гриба, символизирующего женское начало и обладающего способностью увеличивать и уменьшать рост человека - что я считаю особенно интересной подробностью. И, разумеется, мы сталкиваемся здесь с навязчивой идеей времени, с безумием явно циклического, а не линейного характера. Таким образом, Алиса примеряет несколько обличий, но отказывается сделать окончательный выбор и к концу книги так и не достигает того, что можно было назвать зрелостью. Правда, в "Зазеркалье" она делает некоторые успехи: вы помните…
Кто-то приглушенно, но совершенно явно хихикнул. Мэриан вскочила. Дункан стоял в дверях - вероятно, он появился уже давно.
Фиш открыл глаза, моргнул и хмуро поглядел на Дункана, но возразить не успел: в комнату влетел Тревор.
- Фиш, конечно, опять распространяется о своих кошмарных символах? - сказал он. - Я такого литературоведения не признаю; по-моему, самое главное - это стиль писателя, а Фишер ударяется во фрейдизм, особенно когда выпьет. Он порочен. Кроме того, он отстал от науки, - добавил он язвительно. - Современная точка зрения на "Алису" сводится к тому, что это прелестная детская книжка, не заслуживающая серьезного внимания. У меня почти все готово. Дункан, ты не поможешь накрыть на стол?
Фишер не двинулся с места и из глубин своего кресла наблюдал, как они составляют рядом два карточных столика, осторожно пристраивая ножки в промежутках между кипами разбросанной по полу бумаги, передвигая бумаги по мере необходимости. Потом Тревор постелил на оба столика белую скатерть, а Дункан стал расставлять тарелки и серебро. Фиш поднял свой стакан и одним глотком осушил его содержимое. Заметив по соседству еще один стакан, он опорожнил и его.
- А теперь прошу к столу! - объявил Тревор.
Мэриан встала. Глаза у Тревора блестели, на мучнисто-белых щеках от нервного возбуждения выступили красные пятна. Прядь светлых волос свисала клином на его высокий лоб. Он зажег стоявшие на столе свечи и, обойдя гостиную, потушил торшеры. Затем убрал доску с кресла Фиша.
- Вы, э… Мэриан, садитесь вот здесь, - сказал он и скрылся в кухне. Она села на указанный стул и попыталась придвинуться ближе к столу, но ей это не удалось - мешали ножки. Она оглядела закуски: обед начинался с креветочного салата. Для начала недурно, но что еще ей предложат? Стол изобиловал серебром, значит, перемен будет много. Она с любопытством отметила старинную, затейливую серебряную солонку и изящное фарфоровое украшение в виде букета, поставленное между двумя подсвечниками. На столе были и живые цветы: в овальном серебряном блюде плавали хризантемы.
Тревор вернулся, сел в кресло - поближе к кухне, - и обед начался. Дункан сидел напротив Мэриан, а Фиш - слева от нее, то ли в дальнем конце стола, то ли во главе его, смотря как считать. Мэриан порадовалась отсутствию электрического света: это облегчало ее положение. Она еще не знала, как будет справляться со своими проблемами, если таковые возникнут. На Дункана, по всей видимости, надеяться не приходилось: он ел с отрешенным видом, механически пережевывая пищу, глядя на пламя свечи, отчего глаза его, казалось, слегка косили.
- Какое красивое серебро! - сказала она Тревору.
- Да, да, не правда ли? - он улыбнулся. - Все серебро фамильное, как и фарфор. Фарфор, по-моему, тоже божественно красив - никакого сравнения с современными штампованными изделиями.
Мэриан внимательно посмотрела на свою вилку, украшенную затейливым орнаментом из цветов, фестонов, завитушек и зубчиков.
- Прелестно, - сказала она. - Боюсь, я вам доставила слишком много хлопот.
Тревор просиял: Мэриан явно попала в точку.
- Какие там хлопоты! Хорошо и красиво питаться - это очень важно, так я считаю. Большинство людей ест только для того, чтобы поддерживать свои силы. Я против этого. Вам нравится соус? Он собственного приготовления. - Не дожидаясь ответа, Тревор продолжал: - Я не признаю готовые соусы, они все на один вкус. Я покупаю свежий хрен на рынке возле набережной, но, конечно, достать в этом городе свежие креветки почти немыслимо…