Теперь очень странно выглядела голова торта - лысая и безглазая, но с ухмыляющимся ртом. Мэриан промыла шприц и наполнила его шоколадным кремом. Нарисовала нос и два больших глаза, добавила брови и ресницы. Для пущего эффекта провела шоколадным кремом линию, которая отделила одну ногу от другой, и такие же линии провела между туловищем и прижатыми к нему руками. С волосами пришлось повозиться. Мэриан построила сложную прическу из многочисленных кудряшек и локонов, покрывавших лоб и даже спускавшихся на плечи.
Глаза все еще оставались пустыми. Мэриан решила сделать их зелеными. Выбирать приходилось между зеленым, красным и желтым, поскольку других цветов у нее не было, - и, найдя еще одну зубочистку, Мэриан с ее помощью заполнила пустые глазницы зеленой массой пищевого красителя.
Теперь надо было украсить торт серебряными шариками, купленными в супермаркете. Два шарика пошли на зрачки, несколько штук составили узор на розовом платье; еще несколько Мэриан воткнула в прическу своей дамы. Теперь ее творение было похоже на старинную фарфоровую статуэтку. Мэриан пожалела, что не купила свечей; впрочем, на торте для них уже не осталось подходящего места. Да в них и не было нужды: торт выглядел вполне законченным.
Ее создание смотрело на нее, как кукла, - с тем же пустым выражением нарисованных глаз; их оживлял лишь умненький блеск серебристых шариков-зрачков. Работая, Мэриан веселилась вовсю; однако теперь, глядя на свое создание, она задумалась и погрустнела. Сколько труда она вложила в эту даму, - а что теперь с ней станет?
- Вид у тебя восхитительный, - сказала ей Мэриан, - и очень аппетитный, и тебя с аппетитом слопают; такая уж твоя судьба, ты лакомый кусочек…
При мысле о еде желудок ее содрогнулся. Ей стало жаль свое творение, но теперь поздно было что-то менять. Судьба кремовой куклы - и ее судьба - была решена. На лестнице уже слышались шаги Питера.
Мэриан мельком подумала о том, каким ребенком, какой глупышкой она, наверно, выглядит сейчас в глазах любого трезвого человека. Во что она играет? Но она сразу испуганно напомнила себе, что это испытание, проверка; она поправила выбившуюся прядь волос и решила, что, если Питер назовет ее ребенком и глупышкой, она ему поверит, она примет его точку зрения, и, когда он вдоволь посмеется над ней, они мирно выпьют чаю с тортом.
На лестнице появился Питер, и она задумчиво улыбнулась ему. Нахмуренный лоб и упрямо выставленный подбородок означали, что он все еще сердит. Костюм вполне соответствовал сердитому настроению: строгий, хорошо сшитый пиджак, довольно официальный, но зато галстук пестрый, с преобладанием мрачного коричневого цвета.
- Что все это зна… - начал он.
- Питер, пойди в гостиную и посиди минутку, ладно? Я приготовила тебе сюрприз. А потом мы поговорим, если захочешь, - она снова улыбнулась.
Он был настолько озадачен, что позабыл о необходимости хмуриться; должно быть, он ожидал, что она станет смущенно извиняться. Однако он послушно ушел в гостиную и сел на диван. Мэриан на минуту задержалась в дверях и с нежностью поглядела ему в затылок. При появлении настоящего, реального, солидного Питера страхи, мучившие ее накануне, начали казаться ей глупой истерикой, а побег к Дункану - дурацкой попыткой улизнуть. Она уже не помнила, как выглядит Дункан. Питер вовсе не был ее врагом, он был самым обычным человеком, ничем не хуже других людей. Ей захотелось погладить его по голове, успокоить, сказать, что все будет в порядке. Если уж кто-то из них ненормален, так это Дункан.
И все же, глядя Питеру в спину, она почувствовала что-то зловещее в том, как он держит плечи. Должно быть, он сложил руки на груди. А лицо, которого она не видела сейчас, могло выражать бог знает что - могло даже принадлежать другому человеку. Будущие убийцы тоже носят одежду из хорошего материала, а под одеждой у них тоже настоящие, вполне обыкновенные тела; завтра газеты могут написать еще об одном маньяке, который, сидя у окна, поджидал случая подстрелить прохожего, - но ведь еще вчера ты, может быть, встречала этого маньяка на улице. Или других таких маньяков. Посмотришь днем: сидит он на диване, вполне нормальный; но это ничего не значит. Стоит поверить внешнему облику, принять его за истинную суть - и заплатишь дорогой ценой.
Она ушла на кухню и, взяв свой торт, бережно и уважительно, словно икону или корону на подушке, внесла его в гостиную. Опустилась на колени, поставив поднос на кофейный столик перед Питером, и сказала:
- Ты ведь хотел меня уничтожить, правда? Хотел меня съесть. Но я предлагаю тебе съесть вместо меня вот эту женщину - она гораздо вкуснее. Ведь правда, ты все время точил на меня зуб? Я принесу тебе вилку, - прозаично закончила она.
Питер уставился на торт, потом на Мэриан. Она смотрела на него без тени улыбки, и он снова опустил глаза.
В глазах его был страх. Он отнюдь не считал, что это глупая шутка.
Он отказался от чая и почти сразу ушел - разговора не получилось, Питеру было явно не по себе и хотелось поскорее исчезнуть - а Мэриан подошла к кофейному столику и посмотрела на свой торт. Итак съедобная женщина - лакомый кусочек - уцелела: символическая трапеза не состоялась, зеленые глаза с серебряными зрачками хранили загадочно-насмешливое выражение, а тело, навзничь лежавшее на блюде, имело чрезвычайно аппетитный вид.
И Мэриан внезапно ощутила голод. Зверский голод. В конце концов, торт - это всего лишь торт. Она подхватила блюдо, отнесла его на кухню, нашла вилку. "Начну с ног", - решила она.
Положив первый кусок в рот, она прислушалась к своим ощущениям. Они были странные, но очень приятные. Приятно снова ощущать вкус пищи, жевать ее, проглатывать. Торт безусловно удался. Пожалуй, можно было положить больше лимона.
Она еще наслаждалась тортом, но уже начала грустить по Питеру, - так грустят по ушедшей моде, видя унылые ряды старых костюмов в салонах Армии спасения. Она представила себе картинку: Питер, стоящий в изящной позе посреди элегантно оформленной витрины, со старинными подсвечниками и портьерами и с чучелом льва; Питер безукоризненно одет, в руке держит стакан, а ногу поставил на голову льва; глаз Питера закрыт черной повязкой, на боку висит револьвер; вокруг картинки вьется золотой узор, а над левым ухом Питера блестит кнопка. Мэриан задумчиво облизала вилку. Да, на такой картинке Питер смотрелся бы великолепно.
Она уже съела ноги до колен, когда внизу раздались шаги. По лестнице поднимались двое. И вот в дверях появилась Эйнсли, а за ней - кудлатая голова Фишера. На Эйнсли было все то же зеленое платье, сильно помятое. Да и сама Эйнсли не блистала свежестью: лицо ее осунулось, а живот за последние сутки стал гораздо заметнее.
- Привет, - сказала Мэриан, весело махнув вилкой. Затем подцепила очередной кусок розовой ноги и положила его в рот.
Фишер прислонился к стене и закрыл глаза; но Эйнсли уставилась на Мэриан.
- Что это ты ешь? - спросила она, шагнув к столу. - Женщину! Торт в виде женщины! - и она снова уставилась на Мэриан.
Мэриан прожевала и проглотила откушенный кусок.
- Угощайся, - сказала она, - свежий. Только что спекла.
Эйнсли открыла рот и снова молча закрыла его, как рыба: ей, видно, нелегко было усвоить смысл зрелища, представшего ее глазам.
- Мэриан! - наконец с ужасом воскликнула она. - Ты же бунтуешь против своего женского начала!
Мэриан перестала жевать. Эйнсли смотрела на нее сквозь челку, упавшую ей на глаза, в которых читалась обида и даже упрек. Эйнсли с такой серьезностью изображала оскорбленную добродетель, будто действительно исповедовала нравственные принципы "нижней дамы".
Мэриан опустила глаза. Безногий торт навзничь лежал на блюде, кремовое лицо по-прежнему бессмысленно улыбалось.
- Глупости, - сказала Мэриан, - я просто ем торт. Она вонзила вилку в торт и аккуратно отделила голову от туловища.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
31
Я убирала квартиру. Два дня не могла решиться, но наконец принялась за дело. Действовать надо было методично - снимать грязь постепенно, слоями. Сперва верхний слой - всякий мусор. Я начала с комнаты Эйнсли; все, что она оставила - полупустые баночки от косметики, засохшую губную помаду, старые журналы и газеты, устилавшие пол, заплесневевшую банановую кожуру, валявшуюся под кроватью, одежду, которую она не взяла с собой, - я свалила в картонные коробки; в те же коробки пошли все мои вещи, которые я решила выбросить.
Очистив пол и мебель, я вытерла пыль - повсюду, включая лепку под потолком и верхние края дверей и оконных рам. Потом принялась за полы - подмела их, вымыла и натерла мастикой. Полы так изменились от этой процедуры, словно я вместе с грязью сняла слой досок, под которым оказался другой слой. Потом я вымыла посуду и постирала кухонные занавески, а после этого устроила себе обеденный перерыв. Поев, взялась за холодильник. Особенно присматриваться к скопившимся в нем монстрам я не стала. Достаточно было поднять к свету любую из банок, чтобы понять, что их лучше не открывать. Продукты, жившие в этих банках, покрылись мохнатыми, пушистыми или колючими на вид шкурами плесени - в зависимости от того, к какой одежке склоняла их природа, - и было легко себе представить, какой разнесется запах, если снять крышки. Я осторожно опустила банки в мешок для отбросов и, вооружившись ломиком, атаковала морозильник; однако я обнаружила, что толстый слой льда, который сверху казался мягким, точно губка, внизу был тверд, как камень; надо было, чтобы лед хоть немного подтаял.
Я начала мыть окна - и тут зазвонил телефон. Звонил Дункан, и это было странно: я о нем почти забыла.
- Ну что? - спросил он. - Что произошло?
- Свадьба отменяется, - сообщила я. - Мне стало ясно, что Питер пытался уничтожить мою личность. Теперь я ищу новую работу.
- Понятно, - сказал Дункан. - Но вообще-то я спросил не об этом. Меня интересует Фиш.
- Понятно, - сказала я, жалея, что сама не догадалась.
- В принципе я, конечно, знаю, что произошло; но мне хотелось бы понять причины. Ведь он забросил свои прямые обязанности.
- То есть бросил аспирантуру?
- Не аспирантуру, а меня, - сказал Дункан. - Что мне теперь делать?
- Понятия не имею, - ответила я. Меня раздражало его равнодушие к моей судьбе. Теперь, когда я снова осталась одна, моя собственная персона казалась мне гораздо более интересным предметом, чем личность молодого человека по имени Дункан.
- Перестань, - сказал Дункан, - если мы оба будем напрашиваться на сочувствие, у нас ничего не выйдет. Один должен страдать и дергаться, а второй - спокойно слушать и сочувствовать. В прошлый раз ты страдала и дергалась.
Я поняла, что мне его не переспорить.
- Ладно, - сказала я. - Заходи попозже, чаю попьем. Только у меня ужасный беспорядок, - добавила я, извиняясь.
Когда он пришел, я кончала мыть окно - стояла на стуле и стирала тряпкой белую жидкость для чистки стекол. Мы очень давно не мыли окна, и они покрылись толстым слоем пыли; теперь я представляла себе, как странно будет снова видеть улицу сквозь прозрачные стекла. К моему огорчению, до верхних углов рам мне было не дотянуться, и там оставался налет сажи, размытой подтеками дождя. Я не слышала, как вошел Дункан. Вероятно, он несколько минут простоял в комнате, наблюдая за мной, прежде чем объявил о своем присутствии:
- Вот и я.
Я вздрогнула, потом сказала:
- Привет. Сейчас я спущусь, только закончу это окно.
Он молча ушел на кухню.
Насухо вытерев стекло рукавом, оторванным от одной из старых блузок, которые оставила Эйнсли, я нехотя слезла со стула. Во-первых, я люблю кончать начатое дело, а несколько окон остались невымытыми; во-вторых, мне вовсе не улыбалась перспектива обсуждать любовную жизнь Фишера Смита. Войдя в кухню, я увидела, что Дункан сидит на стуле и с настороженной неприязнью глядит в открытый холодильник.
- Чем это тут пахнет? - спросил он принюхиваясь.
- О, всякой всячиной, - небрежно ответила я. - Мастикой, жидкостью для чистки стекол и еще кое-чем.
Я подошла к окну и растворила его.
- Чай или кофе?
- Все равно, - сказал он. - Ну так что же у них произошло?
- Ты, наверное, сам знаешь - они поженились.
Чай было бы легче приготовить, но, бегло оглядев полки буфета, я не нашла заварки и принялась насыпать кофе в ситечко кофейника.
- Да, вроде бы. Фишер оставил нам довольно двусмысленную записку. Но как это получилось?
- Обыкновенно, - сказала я. - Познакомились на вечеринке, а дальше все пошло само собой. - Я поставила кофейник на огонь и села. Мне хотелось помучить Дункана, но у него был очень обиженный вид, и я закончила: - Конечно, не обошлось без осложнений, но я думаю, все уладится.
Накануне Эйнсли появилась в квартире после долгого отсутствия, и, пока она собирала вещи, Фишер сидел в гостиной на диване, закрыв глаза и выставив бороду, в горделивом блеске которой читалась вера каждого волоска в свою жизненную силу. Эйнсли уделила мне несколько минут и сообщила, что они отправляются в свадебное путешествие на Ниагару и что Фишер, по ее мнению, "вполне подходящая кандидатура".
Я объяснила это Дункану, как умела. Мой рассказ не расстроил его, не порадовал и даже не удивил.
- Что ж, - сказал он. - Фишеру, я думаю, это пойдет на пользу. Мужчина не может слишком долго жить абстракциями. Вот только Тревор очень расстроен. У него разболелась голова, он лег в постель и отказывается даже готовить. В результате всех этих событий мне придется искать новую квартиру. Тебе известно, какое дурное влияние может оказать на человека неблагополучная семья, а я не хочу, чтобы моя личность подверглась нездоровым изменениям.
- Надеюсь, Эйнсли будет довольна, - сказала я. Мне действительно хотелось на это надеяться. Я была рада, что оправдалась моя пошатнувшаяся было вера в ее способность позаботиться о себе.
- По крайней мере, - добавила я, - она получила то, чего ей сейчас хочется, а это уже немало.
- Снова один на целом свете, - задумчиво проговорил Дункан, покусывая ноготь. - Интересно, что теперь со мной станет?
Судя по тону, этот вопрос все же не очень интересовал его.
Говоря об Эйнсли, я вспомнила Леонарда. Несколько дней назад, узнав о замужестве Эйнсли, я позвонила Кларе и сообщила ей, что Лен может теперь выйти из подполья. Потом Клара позвонила мне и сказала, что очень волнуется, потому что Лен вовсе не выказал признаков особого облегчения. "Я думала, - сказала Клара, - что он тотчас отправится к себе, но он сказал, что пока останется у нас. Он по-прежнему боится выходить на улицу, но в комнате Артура чувствует себя прекрасно. Дети его обожают, и надо сказать, мне тоже приятно хотя бы на время сбыть их с рук; если бы еще они с Артуром не дрались из-за игрушек! Странно, что он не только не ходил на работу все это время, но даже никому не сообщил свой новый адрес. Не знаю, что делать, если и дальше будет так продолжаться".
Тем не менее она показалась мне гораздо более уверенной в себе, чем прежде.
Из холодильника раздался громкий металлический звук. Дункан вздрогнул и вынул палец изо рта.
- Что это?
- Лед падает, - сказала я. - Я размораживаю холодильник.
Запахло готовым кофе. Я достала две чашки и поставила их на стол.
- Так ты теперь ешь? - спросил Дункан, помолчав.
- Еще как! Сегодня днем съела бифштекс, - сказала я с гордостью. Мне все еще казалось чудом, что я отважилась на такой подвиг и преуспела.
- Что ж, это полезно для здоровья, - сказал Дункан и впервые поглядел мне в лицо. - Ты действительно хорошо выглядишь. У тебя здоровый, бодрый вид. Как тебе это удалось?
- Я тебе уже говорила, - сказала я, - по телефону.
- Так ты это всерьез? Насчет того, что Питер пытался уничтожить твою личность?
Я кивнула.
- Вздор, - сказал он мрачно. - Питер вовсе не пытался тебя уничтожить. Ты все это придумала. На самом деле ты пыталась уничтожить его.
У меня заныло под ложечкой.
- Ты правда так думаешь? - спросила я.
- Загляни себе в душу, - сказал он, глядя на меня гипнотическим взглядом из-под челки. Он отпил кофе и, помолчав, чтобы дать мне время на размышление, добавил: - А если хочешь знать правду, то дело было вовсе не в Питере. Дело было во мне. Это я пытался тебя уничтожить.
- Перестань, - сказала я, нервно рассмеявшись.
- Пожалуйста, - сказал он. - Не буду настаивать. Может быть, Питер пытался уничтожить меня. А может быть, я пытался уничтожить его. А может быть, мы оба пытались уничтожить друг друга. Как тебе нравится такое объяснение? Все это теперь не имеет значения. Ты снова вернулась в так называемый реальный мир, снова превратилась в потребительницу.
- Да, кстати, - спохватилась я, - хочешь торта?
У меня оставался еще кусок - плечи и голова.
Дункан кивнул. Я дала ему вилку и достала остатки сладкого торта с полки. Развернула целлофановый саван.
- Тут мало что осталось, - извинилась я.
- Я и не знал, что ты умеешь печь, - сказал он, попробовав. - Пожалуй, это не хуже продукции Тревора.
- Спасибо, - скромно поблагодарила я. - Я люблю готовить, когда есть время.
Я следила за тем, как торт исчезает: не стало улыбающегося рта, потом носа, потом левого глаза. Вот и второй зеленый глаз исчез, закрылся. Дункан принялся за локоны и кудри.
Глядя, как он ест, я испытывала странное удовлетворение; все-таки моя работа не пропала впустую; пусть даже он ест молча и без видимого удовольствия. Я мило улыбалась ему.
А Дункану некогда было улыбаться: он занимался делом.
Подобрав с тарелки последний шоколадный локон, он положил вилку и отодвинул пустую тарелку.
- Спасибо, - сказал он, облизываясь, - было очень вкусно.
― ПОСТИЖЕНИЕ ―
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Глава первая
Не верится, что я снова еду по этой дороге вдоль извилистого берега озера, где белые березы умирают от болезни, распространяющейся с юга. Вон оно что, теперь, оказывается, дают напрокат гидропланы. Это совсем недалеко от городской черты, мы ехали не через центр, город так разросся, что провели окружное шоссе - прогресс.
В моем представлении он так и остался не городом, а первым (или последним - смотря в какую сторону едешь) кордоном, скоплением домишек и сараев, между ними одна, главная, улица, а на ней кинотеатр и две гостиницы - "итц" и "ойял" (оба красных "Р" перегорели) - с двумя ресторанами, где подавали одинаковый рубленый бифштекс, политый густым, как замазка, соусом, и к нему гарнир из консервированного зеленого горошка, горошины водянистые и бледные, точно рыбий глаз, да горкой жареная картошка, белесая от свиного сала. Всегда лучше взять яйца-пашот, говорила мама, если они несвежие, сразу видно на срезе по темному ободку.
В одном из тех ресторанов, когда меня еще не было, мой брат, сидя под столиком, погладил ноги подошедшей официантке: дело происходило во время войны, на ней были блестящие нейлоновые оранжевые чулки, он таких никогда не видел, наша мама их не носила. А в другой раз, уже потом, мы из машины перебегали по заснеженному тротуару босиком, потому что у нас не было обуви, за лето все износили. В машине мы сидели с завернутыми в одеяла ногами, мы еще воображали себя ранеными, брат говорил, что нам ноги отстрелили немцы.