ОКТЯБРЬ 1974
Она звонит родителям из Варны. Там проходит чемпионат мира, но выступать она не может: слишком мала. Жалуется по телефону на все подряд: на дорогу, на погоду, на Белу, на зал и даже на то, что скучает без младшего брата, на которого дома не обращает ни малейшего внимания. И кладет трубку, пообещав немедленно лечь спать, а то как бы завтра утром не опоздать на поезд.
В ноябре ей исполнится тринадцать. Иногда Георге и Стефания просто не понимают, как разговаривать с этим ребенком. Что отвечать девочке, которая выкрикивает, что она "вне конкурса", с такой яростью, словно речь идет о постыдной болезни. Родители и на тренировках-то бывают довольно редко, а на соревнования вообще явились один-единственный раз. Они понятия не имеют, что в Варне тем же утром с Белой хотел поговорить французский журналист, ошеломленный "внеконкурсным" выступлением румынской команды, но все переводчики были заняты, и он так и не смог пригласить тренера на передачу, ту самую телепередачу, которую начал такими словами: "Я видел маленькую румынку, которая, если все сложится хорошо, наверняка станет одной из величайших гимнасток мира".
– Вы в то время уже знали о том, что были одной из лучших?
– Нет… До меня доходили какие-то слухи, говорили, что в команде есть одна очень хорошая девочка. Но откуда мне было знать, что эта девочка – я сама.
Когда я нашла в газетном архиве статью, где рассказывалось о парижском спортивном празднике, мне трудно было поверить в эту историю – настолько все в ней выглядело выстроенным, переписанным так, чтобы превратить ее в легенду, очень уж нелепой казалась ошибка французской Федерации гимнастики: они пригласили часть румынской команды на большие показательные выступления, но, взглянув на фотокопии паспортов румынских спортсменок и поняв, что перед ними дети, в конце концов отправили их демонстрировать свои достижения вместе с малолетними дебютантками.
Надя по телефону подтвердила, что все в этой статье верно, каждая деталь. Я чувствую, что недоразумение все еще кажется ей забавным и она ждет, что я посмеюсь вместе с ней. А мне никак не удавалось описать этот эпизод с юмором, как того хотелось моей героине, и через несколько дней после этого разговора я снова ей позвонила и призналась: на мой взгляд, ужасно, что Кароли, желая произвести впечатление на парижскую публику, распорядился, чтобы Надя выполнила комбинацию из крайне опасных элементов, хотя у нее не было возможности подготовиться.
– …Послушайте, мне этот прыжок именно тем и нравился, что был опасен, я хотела все время его выполнять. Меня не надо было заставлять это делать!
– Не разогревшись? Это же был страшный риск!
– А по-моему, этот эпизод показывает главным образом, насколько мало Франция считалась с Румынией. Вы можете сегодня же прислать мне готовые страницы? Я завтра вам перезвоню. Спасибо.
СКОЛЬКО ЖЕ ЕЙ ЛЕТ?
Хочешь не хочешь, надо смириться с очевидностью: французы никого в аэропорт не прислали. Тренер и девочки уже почти час торчат в зале прилета Орли, Бела не говорит ни по-французски, ни по-английски, он не понимает, что объявляют по радио, у него есть только записанный на клочке бумаги адрес, а до начала выступления осталось всего ничего.
В такси, по словам Дорины, им казалось, будто они "совсем даже не по Парижу едут", улица, где находился этот пригородный спортзал, была безлюдной. Встретили румынок приветливо, женщина в строгом темно-синем костюме предложила девочкам апельсиновый сок и печенье, но Бела, предельно изумленный, отодвинул тарелку с угощением. Печенье – спортсменкам? Их отвели в раздевалку, провонявшую раздавленными окурками. Увидев готовых к выступлению девочек в белых купальниках, с красными бантами на хвостиках, распорядительница наклонилась к Наде и засюсюкала, словно та была прелестным котеночком. В зале упитанные девочки-подростки под магнитофон неуклюже пытались сделать колесо, а растроганные родители, глядя на них, хлопали не в такт.
Бела, должно быть, что-то напутал, приехал не в тот зал, не в тот день, Господи, пусть кто-нибудь подтвердит ему, что это ошибка, чудовищное недоразумение. Он окликает какого-то типа в тренировочном костюме, показывает ему на француженок, у которых, когда они, будто слепые утки, бегут к коню, жирные ляжки трутся одна о другую, потом – на Дорину и Надю. "Это настоящие чемпионки", – твердит он. Француз треплет Надю по голове: "Да-да, потом они станут чемпионками, нисколько не сомневаюсь, станут, до чего они смешные с этими хвостиками".
Девочки уже готовы начать, но тут Бела каким-то чудом находит переводчицу и понимает, что французская гимнастическая Федерация отправила их не на то мероприятие, которое намечалось, а на какой-то любительский показ. В нем закипает ярость, его бесит эта зажравшаяся тупая столица с ее грязными улицами и раскормленными детьми – они здесь, во Франции, в двенадцать лет еще ничего не умеют! Его злит эта страна, где его чудесным белочкам протягивают тарелку с размякшим магазинным печеньем. Его выводит из себя подобное пренебрежение к ним.
Он весь взмыленный, ему пришлось побегать, пока поймал такси, но в конце концов Беле удалось добыть адрес официального мероприятия, и он сумел уговорить переводчицу поехать с ними. Девочки в восторге – какой классный получился день! Они не стали переодеваться, натянули тренировочные костюмы прямо поверх купальников.
"Нет-нет, детям сюда нельзя, здесь только настоящие гим-наст-ки, и очень высокого уровня!" Два охранника не пускают их во Дворец спорта. Переводчица настаивает, объясняет, что Надя – чемпионка, но церберы только посмеиваются. Бела, любезно им улыбаясь, велит девочкам быть наготове, делает шаг вперед и начинает тяжело, словно нетрезвый боксер, подпрыгивать и беспорядочно размахивать руками; Наде и Дорине остается лишь пригнуться, чтобы проскочить внутрь и бежать к залу. Бела, за которым гонятся охранники, бежит за своими ученицами по темным коридорам, не переставая подгонять мчащуюся впереди Надю: давай-давай, быстрее! Она прибавляет ходу, пролетает мимо обалдевших пожарных, Дорина – следом за ней.
За дверью, которую она наконец распахивает, – огромный, влажно дышащий зал, где щелкают фотоаппараты, гремят аплодисменты, звучат последние такты танго: Людмила только что закончила вольные упражнения. Надя поспешно стаскивает штаны от тренировочного костюма, может, ее очередь уже скоро, ей надо разогреться. Но едва девочка успевает приступить к разминке, как в зал влетает Бела, он весь багровый, охранник тащит его назад, а он кричит Наде, чтобы начинала. Надя пытается спорить, но он, набычившись, показывает жестом: сейчас!
Ее не объявляли. Ей не выдали номер, который прикрепляют к купальнику. Она не успела размяться. И куда ей идти? На брусья? На бревно? Нет, туда нельзя, там работают гимнастки. Единственный свободный снаряд – конь. Значит, опорный прыжок.
Девочка робко ступает на помост, судьи и фотографы ее не замечают, они заняты молоденькой немкой, которая направляется к тому же снаряду. Конь уже совсем близко. Трамплин чуть сдвинулся вправо под тяжестью только что выступавшей гимнастки, и Наде никто не поможет вернуть его на место. Немка приветствует судей. Надя оглядывается на окруженного полицейскими Белу. Он подбадривает ее, вопит: "Давай, детка, покажи им! Выдай им Цукахару!"
В зале растерянно перешептываются, смеются. Немка пятится назад, оступается, опешив: откуда вдруг внезапно появилась эта девочка? Надя в свою очередь приветствует судей, делает глубокий вдох – но тут к ней приближается кто-то из организаторов и знаком велит убираться отсюда. Времени нет. Бежать. Бежать как можно быстрее, набирать силу благодаря скорости, 24 км/час, она вскакивает на трамплин, ноги вместе, руки резко упираются в обтянутый кожей снаряд с силой, равной от 180 до 270 кг/см, она прогибается назад, сухожилие на левом запястье, не разработанном перед прыжком, мучительно натягивается, она отталкивается, подкидывает себя в воздух, переворачивается: надо надо надо надо. Она лишь на мгновение прикрывает глаза от удара о маты, приземлилась безупречно, зрители ревут от восторга, вскакивают с мест. Главный судья оторопел, не знает, что предпринять. Это тонкое, хрупкое тело. Прыжок, который выполняют только мужчины. Главный судья не успевает посоветоваться с коллегами: рядом с ней вырастает огромный человек, его оттаскивают два охранника, следом подбегает возмущенный советский тренер.
"Мадам судья, – исполин тяжело дышит, от него пахнет лавандой и потом, лицо налито кровью, руки умоляюще сложены, – мадам, прошу вас, дай вам Бог долгую жизнь, объявите ее, назовите ее имя. Пожалуйста".
Переводчица пытается успокоить мужчину в темно-синем костюме, наверное, он тоже из организаторов, тот сердито бормочет: "У нас тут не детский сад", отыскивая взглядом девочку, но она куда-то скрылась, а трибуны дружно аплодируют, вызывая беглянку, и вот она снова появляется неведомо откуда, эльф в белом купальнике, появляется – и вскакивает на бревно, опередив и оставив в недоумении советскую гимнастку.
А здоровяк-то этот, он-то кто такой? Ее отец, ее дядя? Кто этот человек, которого охранники с трудом удерживают? Не переставая отбиваться, он хватает судью за руку, прижимает к своей груди, запыхавшись, продолжает умолять. Назовите. Ее. Имя. Мадам. Ее имя. Да сколько же ей лет, спрашивает судья. И вздрагивает, услышав в ответ: двенадцать. Это что же, они сейчас видели перед собой двенадцатилетнего ребенка?
Никто не способен описать то, что она тогда совершила, ничего подобного и представить себе ни один человек не мог, это не вмещается в границы знакомых слов.
Можно ли сказать, что она захватывает время? Что она завладевает воздухом? Что она приказывает движению ей подчиниться? В тот день доведенные до изнеможения организаторы мероприятия в конце концов сдались, разрешили Дорине и Наде официально выступить с вольными упражнениями. Кажется, так и видишь, как движется стрелка гигантских часов, объявляя устаревшими эти намечающиеся изгибы, эту распирающую тесный купальник грудь молодых гимнасток.
КОНТРАКТ О НЕПОВИНОВЕНИИ
Они ждут посадки в аэропорту Орли, Бела наблюдает за девочками – изумленными, восхищенными, перегруженными обилием впечатлений, все им в новинку: майка с Доналдом на проходящей мимо девушке, блестящий приоткрытый алый рот манекенщицы на афише, полупрозрачные светло-зеленые яблочные леденцы, которые продаются "со скидкой!", расшитые цветочками джинсы на парне.
В Монруже, где они жили в гостинице, девочки затащили его в дешевый универсам и тщательно изучили все полки. Десятки пачек разного стирального порошка – они застревали перед теми, на которых было написано, что внутри игрушка; двухцветные губки – ой, поглядите, учитель, до чего вон та хорошенькая! Тетрадки с яркими глянцевыми обложками, пакеты с сухариками – девочки кивают, слушая объяснения Белы и пытаясь представить себе вкус черствого, усохшего кусочка хлеба. А вот смотрите, смотрите, какие странные коробки с прозрачным окошком! Через него макароны видно! Учитель, учитель, а можно нам всего одну коробочку, она такая красивая! В конце концов Бела дал каждой из воспитанниц по монетке – ладно уж, пусть бросят в этот красный автомат с серебряной ручкой у выхода из магазина. А что там за оранжевые, зеленые, желтые шарики? Ой, как хочется розовый – можно нам розовый? Мы понимаем, мадам, вежливо шепчут они в ответ на объяснения продавщицы, что нет, нельзя, цвет жевательной резинки здесь не выбирают, кому какая достанется – такая и достанется. Они любуются красными бархатными занавесками кабинки фотоавтомата – тут все автоматическое, восхищаются они, все такое современное!
Беле не терпится вернуть девочек к привычной жизни, той, которую он строит для них с тех пор, как им исполнилось шесть, – возводит этажи расписаний, неизменной еды, жестов и запахов. И к спокойному повиновению всем запретам. Девочки подчиняются, потому что знают: малейший намек на прихоть, какое бы то ни было отступление от правил – прошататься бесцельно всю субботу, поиграть вечером в спальне, слишком сытно пополдничать… любой из таких поворотов уведет их к другой жизни, к той, какой живут обычные дети – дети, у которых нет ни цели, ни будущего.
Надя К. не делает никаких замечаний, но на следующий день, когда я спрашиваю, чем все-таки объяснить эту беспрекословную покорность гимнасток, ее, как мне кажется, смущает слово "покорность": "Понимаете, это вовсе не подчинение тренеру, это контракт, который мы заключаем сами с собой. Покорными, послушными мне казались другие девочки, не гимнастки. Они становились такими же, как их матери, такими, как все. А мы – нет". И потом она рассказала то, что вы прочтете ниже. Для меня эпизод выглядит незначительным, но Надя настаивает: "Включите это в книгу. Именно здесь – ответ на ваш вопрос".
Они все, даже Надя, хоть она и из Онешти, уже три месяца живут в интернате, потому что глупо тратить время на дорогу до школы и обратно. Двенадцатый час ночи, но девочки еще играют в спальне. Услышав шаги Белы, они поспешно гасят свет и притворяются спящими. Тренер входит, включает лампу. Вы, наверное, ошиблись, господин учитель, у нас было темно. Они никак не могут успокоиться, хихикают под одеялами, возбужденные своим мимолетным сообщничеством.
"Вам не спится? Надо вас немножко утомить, чтобы вы смогли уснуть! – говорит он. – Пошли!" Бела не дает им времени одеться – вставайте, подъем, – и вот они, растрепанные, в пижамах и в кедах с развязанными шнурками на босу ногу, стоят в школьном дворе, и им весело оттого, что ночь превратилась в день. Тренер, как каждое утро, хлопает в ладоши, и они бегут по кругу, чтобы согреться. Они смеются, показывая пальцем друг на дружку, пижамные штаны сползают, они подтягивают их обеими руками. "А теперь – прыжки!" – командует Бела. Он приводит их в спальню заполночь, продолжая улыбаться.
Наутро, в пять, звонит будильник. Голова у всех тяжелая, ноги после ночной тренировки, проведенной наскоро, без разминки, болят, они не успели попить воды, а это необходимо. Девочки сменяют одна другую на брусьях, на бревне… Сердце от усталости колотится в горле. Они-то думали, что все в порядке, но нет, теперь, когда надо схватиться за жердь, ночной проступок внезапно напоминает о себе: перед ними встают запретные картины, вывихнутое колено, порванные связки, они слышат, как от удара о бревно ломаются кости, позвонки, череп, от ужаса пересыхает во рту. После отбоя они молча гасят свет, мучительно сосредоточенные на непослушном теле, которому сегодня досталось.
ОЧИСТИТЬСЯ ОТ СОМНЕНИЙ
Иногда Стефания смотрит, как ее дочь играет во дворе или бегает с братом наперегонки, и думает: до чего ж Наде не подходят эти совершенно обычные для детей занятия, до чего девчонка похожа на какую-то редкостную, невесть откуда к нам попавшую машину, которая только притворяется ребенком. Она везде и всегда успевает вовремя. Убирает со стола. Сама во время поездок стирает свои трусики и привозит домой чистыми. Мать никогда не слышала от нее детских словечек из тех, которые потом с умилением повторяют мужу. Даже то, что Надя сама решила перебраться в интернат (как можно меньше шагов, как можно меньше движений помимо тех, которые во сне – и только во сне – ей не удаются), было разумным решением.
По воскресеньям девочка требует, чтобы ей "тянули мышцы". Она держится за комод в гостиной, а Стефания все выше поднимает дочкину ногу и в ответ на вопрос "А тебе не больно?" слышит нетерпеливый приказ подтянуть "эту чертову ногу" к носу. Наде тринадцать лет, выглядит она на десять, скоро, наверное, все это перестанет ее интересовать, но упражнения, как уверяет отец, по крайней мере, укрепят ее спину и характер.
Однажды к ним пришел фотограф из центральной газеты Scînteia, ему надо было сделать снимок Надиных наград для репортажа. Он долго выбирал лучший ракурс – до тех пор, пока Стефания не придумала: давайте разложим все медали на куске красного бархата. А когда она спросила, что будет написано в статье, гость ее поправил: это будет не статья, а подпись под фотографией, несколько строк. "Про писюшек, которые ничего в жизни не смыслят, и сказать нечего!" Мать "писюшки" с облегчением согласилась.