Флип Уилсон, снятый в контражуре на фоне заходящего солнца, протягивает к объективу гроздь золотистого винограда. "Этот виноград, – он кладет в рот виноградину, закрывает глаза, – мммм… навсегда остается в памяти, а этот хлеб (женщина в цветастой косынке подает ему толстый ломоть хлеба) – вааау! Этот хлеб заставил меня забыть о том, что называют хлебом у нас, фу!" – И он бросает через плечо кусок блеклого мякиша в пластиковой упаковке. Заключительный общий план: дети, собравшись на лугу, хором поют нечто ностальгическое, Флип прижимает к себе Надю и одновременно с этим за кадром проникновенным тоном обещает: "Я буду там, в Москве, на трибунах, и стану посылать оттуда воздушные поцелуи моей Наде!"
Передача Флипа Уилсона рекламировала не столько Надю, сколько Румынию. Веселую и радостную Румынию. Ловко упрятав слово "коммунистическая". Этого слова на экране не произносили вслух, тем не менее все шестьдесят минут передачи восхвалялся именно коммунизм, наивный весенний коммунизм с пышущими здоровьем пионерами. Просто ошеломляющая реклама! Сотрудничество Румынии с Соединенными Штатами было бессловесным – в передаче не было ни одного интервью с Надей, а их разговоры с Белой не переводились.
После этого западные девочки, завороженные белым купальником хрупкой коммунистки, презрев всякие холодные войны, откликнулись на призыв, маленькие Симоны Вейль стройными рядами двинулись в Румынию заниматься спортивной гимнастикой. Они жаждали испытаний и безжалостных вердиктов, гимнов и строгости, им тоже хотелось вставать на рассвете и дышать не кондиционированным воздухом, они страстно желали ко всему этому приобщиться, целиком всему этому отдаться и не доверяли удобному и лицемерному миру, который ожидал их по возвращении.
ТОВАРИЩ
Такой он человек. Такой политический руководитель. Такой уж он президент – Чаушеску, не жаждущий почестей, для него важно лишь одно: возможность, подобно Моисею, вести свой народ к процветанию и независимости.
М.-П. Амле, корреспондент "Фигаро", 1971
Как его назвать… Он – это впечатляющие цифры, это показательные графики, это постоянно растущее производство зерна и овощей, это поразительные успехи страны. Он – это мощь. Он – руководитель, вождь, маяк. Он не делает выбора между Китаем и СССР, он участвует в подготовке Хельсинкских соглашений, он договаривается как с Западной Германией, так и с ГДР, а после шестидневной войны, не разрывая отношений с Израилем, принимает у себя Арафата. 15 августа 1968 года он отправляется в Прагу чтобы поддержать Дубчека, а чуть позже, в Бухаресте, заявляет перед огромной толпой, что "Румыния осуждает вторжение советских танков в Чехословакию". Румыния осуждает. Этим словам, которые до тех пор никогда не стояли рядом, аплодировали везде, вплоть до Соединенных Штатов. Президент Франции генерал де Голль, радуясь "подувшему с востока свежему ветру", наградил его большим крестом Почетного легиона, а кандидат в американские президенты Никсон, в восторге от того, как его принимали в Бухаресте, подчеркивает явные аналогии между Соединенными Штатами и Румынией.
Существовали Восточный блок и Западный блок. Он проскальзывает, пробирается, втирается между ними.
Как его называть? Слово "товарищ" кажется слишком фамильярным по отношению к человеку, который, едва став в 1974 году президентом, заказывает для церемонии вступления в должность царский скипетр. Генеральный секретарь Коммунистической партии, председатель Государственного совета, президент Республики и верховный вождь в одном лице. Он – инженер, он создает проект, он – изобретатель будущего, в котором людям предстоит жить. Он протягивает руку каждому: займи место в истории, стань частью того, что я сочиняю, в процессе сочинения. Товарищ говорит без передышки. Он декламирует, он провозглашает, он берет на себя все роли – и публика аплодирует. Он оказал сопротивление советским! Он – вновь обретенная национальная гордость! Собеседник руководителей западных государств! Их современный партнер, восточный Кеннеди, который тем не менее не забывает о традициях, средневековый король в окружении рыцарей в исторической одежде – по случаю национального праздника! Он прославлен, его воспевают поэты и прозаики, они восхваляют его – "первого Мыслителя на Земле", "того, кто вдохнул жизнь в жизнь", "мыслящую Полярную звезду", "Дунай мысли"… В возведении румынского здания участвуют все, любому найдется место, для любого найдется послание, которое он пронесет в руках по стадионам, да здравствует наш возлюбленный Демиург!
Страна – это бесформенная ткань, ей надо срочно придать достойный вид, это шершавая ткань, грубое крестьянское полотно, но и оно, в конце концов подчинившись, принимает форму, которую ему навязывают. Вот только страна слишком быстро эту форму теряет, приходится постоянно ее восстанавливать… Темп ускоряется, необходима уверенность в том, что история остается именно такой, какой ее создал Товарищ, без ошибок; бригады редакторов и корректоров вычитывают статьи, которые печатаются в государственной ежедневной газете Scmteia, и убеждаются, что его имя, которое упоминается больше тридцати раз на каждой странице, написано правильно: CEAUSESCU.
Слов не хватает, их дополняют картинками. На картинках – дети. Одетые в белое дети протягивают руки к нему, лучезарному, и к ней, Товарищу Елене. Она – воплощение торжества воли и прогресса, женщина неприметной внешности и скромного происхождения, ставшая "крупнейшим ученым с мировым именем", получившая множество дипломов за свою диссертацию о полимерах – диссертацию, защита которой прошла тайно, в охраняемом полицейскими университете, куда в этот день не пускали студентов, – объявленная "светилом науки". Елена, не окончившая в родной деревне даже начальной школы, – почетный инженер, обладательница множества ученых степеней, руководитель Национального института химических исследований, глава Академии наук Румынии, "новая Женщина", образцовая мать, а также первый заместитель премьер-министра (собственного мужа Николае Чаушеску). Перед началом посвященных ей бесчисленных репортажей выпускают белых голубок, и они летают вокруг Товарища Елены во время съемок. Здоровая, крепкая, успешная Надя – общее достижение супругов Чаушеску, дитя нового времени, которому они аплодируют, потому что героиня сегодняшнего зрелища – именно она.
– Вы хорошо изучили материал, – после долгой паузы произносит Надя. – Я не говорю, что того, о чем вы пишете, не было, просто у вас анализ постфактум. А я это пережила. И это очень сильно отличалось от описанного вами. Наверное, вас шокирует то, что сейчас услышите, мне ведь знакомы убеждения ваших так называемых либеральных демократов… только в семидесятые годы было еще и много радости… хотя, разумеется, в остальном это ничего не меняет. Я ненавижу фильмы и романы, в которых говорится о Восточной Европе, все эти штампы. Серые улицы. Серые люди. Холод. Даже теперь, когда я говорю людям с Запада, что летом Бухарест задыхается от жары, на женя смотрят, будто я несу полную чушь!
Давайте не будем упрощать, давайте постараемся не делать из моей жизни или из этих лет плохого фильма. Спокойной ночи.
Она так быстро вешает трубку, что я не успеваю рассказать о своей встрече с социологом Михаэлой Ж., которая объяснила, почему гимнастика так быстро сделалась для власти самым главным видом спорта. Гимнастки были выгодны, потому что мало ели; они были слишком молоды, чтобы высказывать мнение о происходящем в стране, они не стали бы, приехав на Запад на какие-нибудь соревнования, просить там политическое убежище…
Благодаря этой девочке из Онешти засверкала вся Румыния, заиграл яркими красками коммунизм, превращенный в изображение на открытке – изображение белого купальника с красной звездой. Запад, тосковавший по светскому ангелу, склонился перед чистой страстью Нади к труду.
Русские заворожили мир своим спутником, их страна, как и Соединенные Штаты, сохранит военное превосходство. Зато у Румынии есть те, кого Бела называет своими "девочками-ракетами", она использует их в самом прелестном и завораживающем шоу мира, выбрав главной приманкой непобедимое оружие – бомбу по имени Надя К., выполняющую то, о чем американские специалисты говорят как о "чистом безумии" или "биомеханической невозможности". И так будет до тех пор, пока главного постановщика не начнет раздражать эта маленькая, но затмевающая его тень. А тогда, в восемьдесят первом, заканчивает свой рассказ Михаэла, Чаушеску приказал проводить по всей стране конкурсы песни, танца и гимнастики – чтобы в этом шуме и в этой пестроте растворился образ героической девчушки, которую он сам и короновал.
ПАРШИВО ВЫГЛЯДИТ
В первые весенние дни 1977 года ее долго собирают. Мать отгладила голубой костюм. Надя не носила этот костюм с лета, и пришлось переставить пуговицу на поясе: слишком тесен стал, давит. Ее причесывают, раздумывая, как лучше – с одним хвостиком или с двумя, хотя она едет не на соревнования.
Уже перед самым выходом из дома Марта, которая должна ехать с Надей в Бухарест, оглядев свою подопечную, предлагает Стефании подрумянить ей щеки: девочка паршиво выглядит. Мать отказывается – "и так сойдет, хватит уже с ней возиться" – и сразу, спохватившись, прикусывает язык. А вдруг Марта и Бела, приближенные сами-знаете-к-кому, доложат наверху, будто мать чемпионки сказала "хватит с нас этого"? И вдруг тогда сделают вывод, что она и ее муж – враги режима, что они скептически относятся к национальным празднествам, в центре которых – их дочь, сделавшаяся национальным символом? И может быть, даже готовятся уехать за границу? Надо за ними присматривать, я полагаюсь на вас, Марта. Родители такой героини, как наша Надя, должны быть безупречны во всем, и если эти окажутся неподходящими… что ж, подберем ей других родителей…
* * *
Надя уже встречалась с Товарищем: во время церемонии, когда ее награждали, он медленно поднялся со своего места (с трона), чтобы пожать олимпийской чемпионке руку.
"А на этот раз случай совершенно особенный, – объяснили девочке, – ты должна очень гордиться тем, что он примет тебя лично, как министра!"
– Всем министрам приходится мыть руки? – спрашивает она у дамы, которая, едва Надя вошла, повела ее в ванную со стенами до того гладкими и белыми, что они выглядели упреком всему не гладкому и не белому. Она немного поколебалась, перед тем как протянуть руку к крану в виде лебединой шеи. Как с ним обращаться-то? Взяться за клюв? А чтобы закрыть горячую воду – стиснуть лебедю шею?
Но совсем уж вкривь и вкось все пошло, когда она оказалась в кабинете. Там была самая прославленная в мире Мать нации, и она отругала Надю, когда та вошла и сразу села: "А ну встань, ты что – уже переутомилась?" Может, Надя выбрала не тот стул? Как тут поймешь, она же никогда не бывала в комнатах, где такой выбор – столько вышитых, расшитых узорами стульев, одни обиты гранатовым бархатом, другие бледно-зеленым, где диваны и ковры куда мягче, чем маты в спортивном зале…
Он стоит к девочке спиной. Солнце, прокравшись в полутемную комнату, играет на его напомаженных черных с проседью волосах. Никто ничего не говорит, а ей хочется пить. Товарищ стоит очень прямо, и его темно-серый костюм словно повинуется его движениям. Товарищ похож на попа, только попы пахнут старым отсыревшим деревом, а он не пахнет. Нет, он скорее похож на отца, только про него не скажешь "папа", он именно отец, даже больше отец, чем родной.
Потом ее много раз спрашивали, как все прошло, и она немного привирала. Не станешь же рассказывать ни про стул, ни про то, что самая прославленная в мире Мать нации спросила, обращаясь к Вождю вождей, так, будто ее не было в комнате: "Очень уж девчонка разжирела, да?" А потом стала подгонять: "Иди, иди уже", чтобы она побыстрее ушла.
АМЕРИКАНСКАЯ ИНТЕРМЕДИЯ: СУД
Сентябрь 1977 года
Телепередача, ради которой ее специально отправили в Нью-Йорк, разумеется, на самом деле никаким судом не была, или была, но не настоящим. Передачу видели столько людей, и все эти люди, сидя в своих гостиных, вздыхали: послушай, а фея наша растолстела-то как! – до чего же это было оскорбительно и унизительно, будто стащили с нее штаны и заставили вслух признаться: "Да, теперь у меня месячные". Ведь о том и шла речь в передаче, пусть даже слова не произносили, пусть говорили участники печальным и недоверчивым тоном, пусть они твердили: "Надо же, как ты… изменилась", означало это одно: у тебя теперь месячные. А она, щекастая неповоротливая дура, не только не смогла оторваться от стула, встать и уйти, она, наоборот, после каждого вопроса все прочнее прилипала к сиденью.
Ей снится, что она кричит, а может, она и правда кричит во сне, хотя нет, такого не может быть, если бы она кричала, мама, конечно, прибежала бы… А здесь к ней никто не пришел, когда она громко плакала после передачи. Она сидела перед зеркалом в гримерной, с ее лица снимали чересчур темный тон, она опустила глаза, посмотрела на свои ляжки, увидела, что они расползлись еще больше, чем вчера, подумала, что мама не придет, она далеко, да и потом, кому, ну кому под силу сдержать ее плоть, которая разрастается, как прожорливое, наглое и грубое растение, присвоив себе право понемногу ее, Надю, вытеснять, занимать ее место.
Суд над ней покажут по телевизору – сюжет на три минуты тридцать девять секунд в американской развлекательной передаче. Обойдутся без адвоката. Надя К. явится в сопровождении румынки, которую представят как переводчицу обвиняемой, а в ходе "рассмотрения дела" выяснится, что тетка эта вовсе не на ее стороне, "переводчица" выступит скорее как адвокат некоего странного целого, включающего в себя тренера Белу Кароли, румынскую Федерацию гимнастики и весьма многочисленных телезрителей – всех, кто считает, что Надя К. их обобрала, обманула своим новым обликом. (Обвинения построят на полученных после показа чемпионата Европы письмах с жалобами: монреальского эльфа просто не узнать!)
Будут исследованы неоспоримые факты, привлечены научные доказательства, использованы показания ростомера и весов. Обращаясь в ходе разбирательства к девочке в желтой водолазке, они постараются сохранять вежливый тон, а несчастная, съежившаяся девочка – только глубже вожмется в спинку кресла.
Ведущий: "Мы слышали разговоры о том, что после Монреаля ты прибавила несколько килограммов… Ты болела?"
"Переводчица" Наде по-румынски: "По сравнению с Монреалем ты растолстела и намного хуже работаешь". Звукооператор знаком показывает ведущему, что ответ девочки, несмотря на чувствительный микрофон, расслышать невозможно: шепчет в смущении нечто неразборчивое.
Ведущий: "И все же кое-что в тебе не изменилось, Надя, ты говоришь совсем-совсем тихо, ты все такая же застенчивая?"
"Переводчица", раздраженно: "Он спрашивает, не могла бы ты говорить громче?"
Улыбка, шепот, почти извинения.
Ведущий: "Надя, у тебя когда-нибудь будет дочь. Ты хотела бы, чтобы твоя дочь стала чемпионкой, как ты?"
Она лихорадочно перебивает сопровождающую, которая собирается "переводить": "Нет! Я об этом не думала, у меня еще есть время, я еще успею".