- Вы действительно считаете, что вас специально пугали? - спросил Кассовский. - Правда так думаете?
Илья кивнул. Внутри он не был до конца в этом уверен, но решил не сдаваться. Он хотел разозлить Кассовского. Но он не хотел, чтобы тот на него так больше смотрел.
- Вы знаете, весь этот бред про оборотней, про живущий во мне дух какой-то малой богини… Можно было придумать что-то поинтереснее. Посложнее. Поубедительнее.
Кассовский смотрел на Илью без улыбки. Его взгляд очистился и стал ясным, без тяжести и давящего страха, которые хлынули на Илью несколько минут назад. Взгляд стал ясным, но не таким лёгким, как раньше.
- Илья. - Кассовский замолчал. - Вы хоть представляете, кто такие оборотни на самом деле? - спросил Кассовский. - Вы же читали Тору? Помните, как начинается глава "Ной" в Книге Бытия? Сразу после главы "Берешит"?
Этого Илья не ожидал: при чём тут Тора? И при чём тут Книга Бытия? Он не знал, что сказать.
- Я вам напомню. - Кассовский сидел прямо, чуть подавшись вперёд. Свет от лампы падал ему на лицо и ложился жёлтой широкой полосой посреди открытого лба. Он цитировал на память: - "И увидели сыны Господни, что дочери человеческие хороши собой, и стали брать их в жёны. И их дети стали великими людьми". Понимаете?
- Нет. - Илья был совершенно потерян. - При чём тут оборотни?
Кассовский откинулся назад и закрыл глаза.
Они помолчали. Илья подумал и взял свой бокал. Вино было лёгким и хорошо утоляло ночную жажду.
- Вы думаете, про какого бога здесь говорится? - спросил старик, не открывая глаз. - Вы, может быть, думаете, что про бога Библии, про Творца? Про Демиурга?
- А про какого же? - удивился Илья. - Их что, было несколько?
Кассовский рассмеялся. Он продолжал сидеть с закрытыми глазами, чуть покачиваясь в кресле, как молятся евреи. Затем Кассовский открыл глаза и посмотрел на Илью.
- Возьмите сыр, - посоветовал Кассовский. - Хорошо с вином.
Илья кивнул: больше не было смысла сопротивляться.
- Слушайте, - Кассовский подался к Илье, - здесь одно из тех мест в Писании, где говорится не про бога Библии, Демиурга. Здесь говорится про истинного бога - Бога Света. Прабога..
Илья кивнул. Он начинал понимать, куда Кассовский его ведёт.
- Бог Света, Прабог, которого наш друг Ам Баке зовёт Гаан Гаду - Большой Бог, не был Богом-Творцом, - сказал Кассовский. - Он был богом энергии и существовал в космосе, Плероме, в окружении малых богов.
- Куманти? - перебил Илья. Кассовский был прав: с сыром вино приобретало другой вкус.
- Их называют по-разному: греки звали их "архоны", древние евреи "нефилим", а в Уатта-Водун их называют "Куманти". Иногда их называют "ангелы".
Кассовский замолчал. У него была странная манера делать паузы там, где люди слушают внимательнее всего. Илья уже понял, что Кассовский излагает гностическую концепцию возникновения мира, но при чём тут оборотни? Он решительно ничего не помнил про оборотней в гносисе.
- Я знаю, - сказал Илья. - В Плероме - космическом вакууме - всё было энергией, материи же не было вообще. Там также были пнеумы, наши исконные сущности, наш дух. Пнеумы, как и всё вокруг, были чистой энергией. Они были всегда.
- Именно, - согласился Кассовский; он был рад, что Илья знаком с гносисом. - Всегда. Просто искорки света, часть космоса. Часть самого Прабога. Но когда Демиург, Творец, создал материальный мир, он предложил пнеумам материю, плоть, - продолжал Кассовский. - Он, Создатель, ложный бог, предложил им выбор: остаться искорками света в Плероме или обрести новое существование в материальном мире. Стать людьми. Испытать новое. Понимаете? Просто испытать новое. Об этом и есть библейская история об изгнании из рая, из Плеромы. Он - Творец - их обманул. Или сам не знал, что случится.
- А что случилось? - спросил Илья.
Кассовский отпил вина. Помолчал.
- Многие согласились, соблазнённые новыми ощущениями, которые дают временность и смертность. Расплатой за это была утрата знания о том, кто они на самом деле. Чем больше пнеум выбирали материю, тем больше увеличивалась плотность мира, и постепенно пнеумы перестали помнить, кто они. Мы забыли, кто мы. И откуда.
Он снова сделал паузу. Илья уже привык к его манере говорить. Мотыльки обжигались о лампу, но продолжали лететь на свет.
- Энергия - лёгкая, - каким-то пустым, потерянным голосом сказал Кассовский. - Понимаете, лёгкая. А материя очень тяжёлая. Очень плотная.
- Ну и что? - спросил Илья. Он потерял нить рассуждений Кассовского, но чувствовал, что объяснение близко. Он огляделся, не появился ли мастиф; того нигде не было.
- А то, - сказал старик, - что в начале времён, пока материальный мир был ещё не так плотен, архоны - малые боги, ангелы - могли спускаться к нам и общаться с людьми, включая секс. То есть не секс в материальном, плотском понимании, а энергетическое оплодотворение. Вот отсюда и память о том, как боги стали брать в жёны дочерей человеческих. Помните античные мифы? Все герои - дети богов. Как и в Торе. Вот это о чём. Помните непорочное зачатие? Вот это о чём.
- А почему они перестали? Куда они подевались?
- А-а. - Кассовский допил вино. - Это-то и есть главное: чем больше количество материи, тем она энергетически тяжелее. Чем больше становилось людей - плоти, тем плотнее становился материальный мир. Затем плотность мира стала так велика, что энергетические существа - боги - или умерли, как бы задохнулись среди этой плотности, или предпочли прекратить общение с миром. Просто ушли и оставили нас одних, среди нашей тяжести. Но также они оставили на земле своих наследников, в которых живут их пнеумы. Как гены на материальном уровне.
Илья молчал. Он никогда не представлял себе всё это так буквально. "Неужели правда? Неужели я действительно?.." Он взглянул на Кассовского.
Кассовский смотрел на него в упор. Он хотел, чтобы Илья осознал важность того, что сейчас будет произнесено.
- Эти люди - наследники богов, или нэнсеке, - сказал наконец Кассовский, - люди особой энергетической конфигурации. В таком человеке как бы живут две пнеумы: одна - его собственная, а вторая - божественная искра, которая всегда готова к возвращению в Плерому. Которая - помнит. Поэтому маги видят их как двойное существо. Из двух энергетических сфер.
Кассовский откинулся назад. Он снова сделал паузу. Илья не хотел её прерывать.
- Вот вам и оборотни, - странно безразличным, пустым голосом сказал Кассовский. - Вот вам и оборотни.
Было неподвижно в ночной тиши сада. Даже цикады молчали, словно прислушиваясь к их беседе.
"Есть логика, - подумал Илья. - Если это правда, понятно, почему царские династии обычно оправдывали право на престол своим божественным происхождением. Понятны античные мифы. Понятно непорочное зачатие". Сейчас, однако, его интересовало другое.
- А как можно вернуться в Плерому, если вспомнить свою сущность? Это что, буквальное возвращение?
Кассовский поморщился. Темнота вокруг перестала быть лиловой, проступил сиреневый свет, и было ясно: сейчас - сразу - наступит утро.
- Рано об этом. - Кассовский встал с кресла. Он говорил не в своей обычной книжной манере - полными фразами, а отрывисто, ломаным языком: - Это когда будем о хаосе. Это тогда, а теперь рано. Сейчас важно помнить: пнеумы, в каждом из нас, должны вернуться домой, в Плерому. Должны вспомнить, кто они. Кто мы и откуда. А материя мешает. Слишком плотная. Слишком много плоти.
Илья тоже встал. Он пытался ощутить свою материальность как отдельное от себя качество, но не мог. Это было несколько стыдно. Его божественность не хотела себя проявлять. Ему было и так хорошо.
- А где Адри? - спросил Илья. Он думал, что сейчас Кассовскому всё равно и тот скажет правду. Что скрывать, когда мир так плотен.
- Адри? - Кассовский улыбнулся и стал собой, прежним. Светский, интеллигентный старик. Илья навидался таких среди профессоров в Колумбийском университете.
- Адри вернулась к себе домой, - сказал Кассовский. Он был готов рассказать Илье всё, всё, что тот хотел слышать.
- В Нью-Йорк? - Самолёт завтра, и он сможет её увидеть, из аэропорта сразу поехать к ней. Радость заполнила Илью тёплым, ровным чувством.
- Почему в Нью-Йорк? - удивился Кассовский. - Квартира на Линкольн Сквер - моя квартира. А Адри уехала к себе домой, в Сипалвини.
Кассовский посмотрел, понимает ли его Илья. Тот не понимал.
- Это на юге Суринама, - пояснил Кассовский. - Далеко на юге. Правда далеко.
- Ну и что. - Илья попытался сказать это как можно твёрже. - Я её всё равно найду.
Кассовский улыбнулся, не снисходительно, а радостно, как бы одобряя Илью. Он посмотрел на ленту у Ильи в руках.
- Завтрак в девять. - Кассовский повернулся, чтобы идти. - В девять. - Он вздохнул: - А можно и попозже.
ПАРАМАРИБО 11
В TO УТРО Хасьенда зажила старой жизнью.
В доме снова появились тихие женщины в тёмно-синих передниках, которые что-то мыли, скребли и натирали. Было слышно, как в саду работают люди. В дом вернулись звуки. Илья шёл к себе в спальню сквозь привычную, приглушённую активность большого места, о котором нужно постоянно заботиться. Он потрогал дверные ручки всех спален, так, на всякий случай; двери были всё ещё заперты.
В его комнату кто-то заходил и навёл порядок: на кровати лежали свежие полотенца, и одежда, вынутая им вечером из сумки, была аккуратно сложена на тёмном комоде. На подушке его ждала книга с закладкой. Илья взял книгу и прочёл английское название: "Республика Суринам: история и география страны". Он открыл книгу на заложенном месте. Это была глава о Сипалвини.
Сипалвини, прочёл Илья, самая большая провинция Суринама. Больше, чем остальные девять провинций вместе. Провинция была создана специально, чтобы объединить все не используемые страной земли на юге. Там даже не было административной столицы. Там вообще ничего не было, кроме джунглей, через которые текли длинные реки. Да ещё горы, горы, горы.
В Сипалвини, на территории в 130 567 квадратных километров, жило меньше чем 30 000 человек. Илья посчитал: i человек на 4,4 квадратных километра. Или 0,3 человека на квадратный километр. Как ни считай, получалось, что Адри ему не найти.
Илья посмотрел на книгу: Кассовский ещё раз показал, что он на шаг впереди. А может, и не на один. Илья лёг на кровать, закрыл глаза и стал думать об Адри.
Мысли мешались с тем, что ему ночью рассказывал Кассовский. Если Адри беременна его ребёнком, значит, в ней теперь тоже живёт божественная пнеума, думал Илья. Ему стало интересно, что бы Кассовский сказал по этому поводу. По его логике, Адри не должна была рожать, поскольку это лишь увеличивало количество плоти, количество материи в мире. Надо уточнить, решил Илья. Он стряхнул с себя навязчивый круговорот мыслей и пошёл умываться перед завтраком.
Keuken Terras была пуста, он пришёл первым. Сначала Илья испугался, что Кассовский снова уехал и бросил его наедине со всеми так и незаданными вопросами, но, увидев на столе три прибора, успокоился. Кто третий? Надежда как тошнота поднялась из желудка к горлу. Он знал, что это не Адри, но надеялся всё одно.
Кухарка была та же самая, что и при Рутгелтах, худая тихая женщина с вечной жёлтой креольской повязкой на голове. Её звали Алоизия, и- Илья этого не знал - она добавляла ему в еду кислые травы ирдэни, что заставляют мужчину терять память о прошлых вещах. Её никто не просил это делать; Алоизия сама решила, что так будет лучше для Адри: ведь своих мужчин она предпочитала без памяти.
По вечерам, у себя в комнате, где тревожно пахло гиацинтами, Алоизия раскладывала на большой деревянной доске длинные мешочки куриных кишок и подолгу смотрела на них, пытаясь понять, почему на ней никто не хочет жениться. Часто в первую треть ночи к ней в дверь стучались мужчины, что днём работали в саду. Алоизия никому не отказывала, ничего не требуя взамен и не спрашивая имён.
По воскресеньям она всегда ходила в церковь.
Кассовский появился скоро, одетый в голубую льняную рубашку с длинными рукавами и длинные белые брюки, тоже льняные. Рукава рубашки были закатаны, и Кассовский выглядел моложе, чем ночью. Его борода была аккуратно подбрита, и от него пахло тонким сладким одеколоном. Он был босиком. Илья, которого женщина из Нью-Джерси научила разбираться в таких вещах, понимал, что кажущаяся небрежность, с которой одет Кассовский, стоит больших денег. Сам Илья был в тех же старых шортах, что ночью принёс старик.
Он пожалел, что даже не надел майку.
Алоизия выкатила на террасу большую деревянную тележку с фруктами, свежими соками в стеклянных кувшинах и кучей всего.
Илья был голоден, но медлил брать еду: он ожидал, что появится кто-то ещё, для кого поставлен третий прибор. Кассовский, однако, налил себе кофе и, ничего не сказав, набрал полную тарелку крупно нарезанных кусков папайи и манго. Илья решил не спрашивать, не показывать интерес - он не хотел выглядеть слабым - и принялся за сладкие, похожие на длинные чёрные кабачки, фрукты, названия которых он не знал. У фруктов был вкус клубники с лимоном. Илье нравилось, что их можно нарезать круглыми ломтями и есть как арбуз.
Алоизия налила Илье жидкую горячую овсянку в круглую белую чашку без ручек. Она пододвинула к нему блюдце с горьким имбирным мёдом и ушла с террасы.
Кассовский сидел молча, не притрагиваясь ни к чему на своей тарелке. Он пил густой чёрный кофе и вертел в пальцах травку, которой Алоизия декорировала тарелку с сырами. Иногда Кассовский нюхал травку и закрывал глаза, словно погружаясь в воспоминания, принесённые этим запахом. Изредка он откусывал от мохнатого зелёного кончика и долго жевал.
Скоро пошёл дождь.
Они сидели молча, не тяготясь друг другом, и каждый был в своей жизни. Дождь звенел по навесу, каждая капля отдельно, словно ксилофон. Вдруг Кассовский рассмеялся. Илья посмотрел ему в лицо, ожидая объяснений. Кассовский улыбнулся.
- Знаете, Илья, - он любил начинать фразы с обращений к собеседнику, - я вспомнил, что когда я появился в Суринаме сорок лет назад, тоже шли дожди. И вы приехали в сезон дождей. Интересно.
Ничего особенно интересного Илья в этом не находил. Интересно было другое, и об этом Илья хотел знать:
- А как вы вообще здесь очутились? Вы же американец.
Кассовский покачал головой:
- Не придумывайте себе никаких категорий. Я - не американец, не суринамец, не белый, и, - он помолчал, - даже уже и не еврей. Я - это я, и в настоящий момент меня зовут Оскар Кассовский. А вы - это вы; не старайтесь группировать людей по внешним признакам, не имеющим смысла: вы только ещё больше запутаетесь. Вам кажется, что так легче, а на самом деле деление на группы только отвлекает от главного, от сути.
- Почему? - не понял Илья. - От чего отвлекает?
- От сути, - медленно, как для не очень смышленого ребёнка повторил Кассовский. - Каждый раз, когда вы видите человека, сколько времени, сколько усилий, сколько энергии вы тратите на отнесение его к разным категориям?! Зачем эта бессмысленная работа, что отнимает столько времени и сил?
- Не понимаю. - Илья действительно не понимал. - Какие категории?
Кассовский развеселился. Он махнул рукой в сторону кухни.
- Например, вы видите Алоизию. Посмотрите, сколько лишней работы проделывает ваш мозг. Он идентифицирует Алоизию как: а) женщину, б) негритянку, в) средних лет, г) суринамку, и прочие никому не нужные вещи, которые вы о ней знаете или предполагаете.
Когда вы видите меня, вы думаете: "Мужчина, белый, старый, американец", и уж не знаю, что ещё вы обо мне думаете. И это каждый раз, со всеми людьми. Со всеми миллионами людей, которых вы встречаете в жизни. На улицах, в магазинах, везде. Вы тратите время и силы на автоматическое определение, классификацию всех этих людей. Зачем?
- He знаю. - Илья никогда об этом не думал. - Подсознательно, должно быть.
- Ерунда. - Кассовский пожевал травку. Дождь принёс из сада голоса людей, и они растаяли в молчании, заполнившем террасу. Кассовский вздохнул. - Ничего подсознательного здесь нет. Нас просто с детства приучили так делать. А это отвлекает от того, чтобы вспомнить, узнать свою суть. Важно не то, что вы мужчина или женщина, белый или чёрный, а кем вы были до того, как всем этим стали. И как это вернуть. Вот что важно.
- А кем вы были до того, как попали сюда? - Илья решил не отступать. - И как вы здесь очутились?
Алоизия вышла на террасу убрать посуду. Она составила всё ненужное на тележку и снова ушла. Неиспользованный, третий прибор она, однако, не тронула, и он остался на столе между ними как незаданный вопрос. Илья посмотрел на Кассовского, ожидая, что тот объяснится. Кассовский не заметил его взгляда. Он жевал травку.
Затем Кассовский заговорил:
- Моя семья - из радзинских хасидов.
Он посмотрел на Илью, понимает ли тот, и, посмотрев, решил объяснить.
- Радзинские хасиды - это отдельная хасидская община из Радзина Подласского, маленького городка в Польше. Они отличаются от других хасидов тем, что красят одну из восьми нитей в каждой кисти таллескотна специальной синей краской. Дело в том, что секрет изготовления этой краски - тхейлет - утрачен более двух тысяч лет назад. Её приготовляют из особого моллюска хилозон, и секрет этот заново открыл лишь в конце девятнадцатого века раби Гершон-Ханох из Радзина. Мы с ним родственники по материнской линии.
Они погрузились в одну из обычных двухминутных пауз, которыми Кассовский так любил прерывать беседу. Дождь усилился, и уже нельзя было различить отдельные капли; в воздухе стоял слитный гул воды.
- Кстати, радзинские хасиды - не единственные, кто приняли рецепт раби Гершон-Ханоха, - вдруг громко сказал Кассовский. Он вызывающе взглянул на Илью: - Ижбицкие хасиды тоже им пользуются.
Он посмотрел, не будет ли Илья спорить. Илья кивнул: он ничего об этом не знал, и ему было всё равно. Он хотел, чтобы Кассовский говорил о другом.
- Я родился в Радзине, но помню его плохо, - продолжал Кассовский. - Позже, когда я увидел картины Шагала, я решил, что это и есть Радзин Подласский, что таким он и должен быть. Так что мой Радзин - это Витебск Шагала. Я взял его родину и сделал её своей.
Они помолчали. Илья ждал.