…Андрей прогнал ненужные воспоминания. Что бы ни было, в каких бы рваных парусиновых ботинках ни ходили сумасшедшие дядьки, ему, Андрею, деваться некуда. Так да здравствует же архитектура!
Хотелось смеяться и плакать. Архитектура… Это женщина! Это она, строгая и ласковая, в голубом хитоне вела Андрея за руку по земле, по облакам, по небу… К звёздам, где господь бог проектирует галактики на чёрных кальках!
Голова кружилась… Андрей был совершено счастлив. Ясен был его путь.
В прихожей хлопнула дверь. Вернулся отец. Андрей побежал в прихожую.
- Помнишь, у нас был разговор, куда я буду поступать после школы?
Отец кивнул, взглянул на часы и… зевнул.
- Помню, помню и даже могу сказать, куда ты решил поступать. Конечно же, в архитектурный… Иначе чего тебе торчать у меня в кабинете?
- В архитектурный! Я решил! Это точно! - Только тут до Андрея дошёл смысл предыдущей отцовской фразы. - Но… как ты…
- А куда тебе ещё деваться?
- Нет, не деваться! Я решил! Это… Это призвание!
Отец снова посмотрел на часы.
- Сейчас поздно. Поговорим об этом завтра?
- Ты… разве не хочешь, чтобы я стал архитектором? Тебе же нравились мои рисунки! Я твёрдо решил! Вот здесь! Вот сейчас!
- Да знаю я, всё знаю! Лучше тебя, - раздражённо ответил отец. - И… не надо кричать. Конечно же, ты поступишь. И пока я… одним словом, пока я жив, всё у тебя будет в порядке. И вообще. Я устал. Завтра обо всём поговорим, ладно? - не глядя на изумлённого Андрея, отец взял со стола какой-то чертёж, с отвращением его скомкал.
Андрей выбежал из кабинета. Хлопнул дверью. Сейчас его не могла смутить отцовская мрачность. Что мгновенная эта мрачность в сравнении с его целью? А в принципе… В принципе цель была достигнута! Сделан первый, но главный, определяющий шаг. Андрей посмотрел на чёрное окно, на разобранную кровать и понял: сегодня не удастся заснуть…
…Школьная практика тем временем заканчивалась. Бушевали июньские грозы. Средь бела дня вдруг в серую тьму проваливался город, и впору было зажигать свет в эти предшествующие грому, молниям, ливню глухие смутные мгновения. Пустынными стали дорожки в парке. Володя Захаров подобрал в пригородном пруду гуся с перебитым крылом. Теперь дома у него поселился и гусь, названный Петькой. По слуху и остроте восприятия Петька соперничал с Дельтой. Если Дельта чувствовала Володины шаги ещё в коридоре, то Петька вытягивал шею и гоготал, когда Володя только входил в подъезд. Все животные и птицы попадали в Володины руки после несчастий, катастроф и, даже выздоровев, как бы несли на себе отблески прошлых бед. Это в какой-то степени отнимало у них природную непосредственность, делало похожими на людей. Соответственно и любовь их к хозяину была особенной. Казалось, они не желали возвращаться к обычной своей жизни, а видели отныне свет лишь в одном окне - в хозяине.
По-прежнему пытался Андрей целовать Анюту в парке и на лестнице, по-прежнему она не давалась. Кое-какие странности стал замечать Андрей в её золотистых глазах. Словно сравнивает его Анюта с кем-то, и… не всегда в пользу Андрея сравнение. Золотистые глаза становились сумрачными, ни о каких поцелуях и речи быть не могло. Андрей пытался ревниво выяснять, но Анюта тут же замыкалась, и он понимал, что лишь вредит себе этими ревнивыми выяснениями, что вообще не может быть ничего глупее ревнивых выяснений, когда лишь подозрениями они питаются. И ничего не может быть их бессмысленнее, когда всё известно. Как-то по логике оказывалось, что нет необходимости ревновать ни до, ни после…
Почтя всегда теперь они ходили втроём: Андрей, Володя и Анюта. Володя преданно смотрел на Андрея, Андрей с мольбой на Анюту, Анюта с жалостью на Володю. Почти никогда не вступала Анюта в разговоры и казалась поэтому Андрею недоступно умной. Собственно, и не надо было ей вступать в разговоры, потому что исключительно ради неё они и велись. Чтобы поразить её воображение, придумывал Андрей красивые и страшные истории, храбро тратил в кафе деньги. А Володя словно ничего не замечал! Андрей представлял, как, должно быть, дома Анюта выговаривает Володе за его безоговорочное подчинение Андрею, как Володя отмахивается: не говори, мол, глупости, сестра, что ты понимаешь в настоящей мужской дружбе? И уходит кормить Петьку, Трофима, Бисмарка я Дельту. Ответственнейший это момент - кормление животных. Все дома ходят на цыпочках. В полнейшей тишине, нарушаемой лишь звуками, выражающими любовь к хозяину, приступают животные к приёму пищи…
Однажды Андрею удалось зазвать Анюту к себе домой. Там он открылся, что станет архитектором. Анюта промолчала, ничто не мелькнуло в её золотистых глазах.
- Архитектором, - повторил Андрей, - ты понимаешь, что это такое?
- Наверное, это очень интересно… - равнодушно ответила Анюта.
- Это… Это… - Андрей не нашёл слов, чтобы выразить переполнявшие его чувства и удивление, что Анюта этого не понимает. - Это мой путь! Моё призвание…
- Ну да, - ответила Анюта, - строить разные там дома… улицы…
Андрей попытался повалить её на диван, но, увы, безуспешно.
- Почему? - спросил Андрей, отдышавшись, - почему ты так себя ведёшь?
Анюта тихонько засмеялась. Оглядела высокие книжные шкафы и стеллажи.
- Как много у вас книг…
- При чём здесь какие-то книги?
- Так… У нас гораздо меньше. А из старинных, толстых - один Брем.
Андрей, как гипнотизёр, не мигая, уставился Анюте в глаза. В то время он уже знал силу собственного взгляда, впервые проявившуюся в поединке с директором. Уже и механика воздействия была в принципе отработана. Не мигая, не думая ни о чём, лишь внутренне неистовствуя, в самые зрачки собеседнику смотрел Андрей, как бы парализуя их, не допуская в них никакой посторонней мысли, дожидаясь момента, когда задрожат, заплавятся чужие зрачки, - значит, всё! На какое-то время побеждён человек. Делай с ним что хочешь!
С Анютой, правда, вышло по-иному. Она хоть и не выдержала взгляда, но до конца не подчинилась. Заплакала, закрыла лицо руками.
- Ну что? Что ты от меня хочешь? Что я должна делать? Ты хочешь, чтобы я… Но я… Как же я могу…
И снова Андрей впился взглядом в золотистые глаза Анюты. "Хочу! Хочу!" - мысленно прокричал.
- Нет-нет! - испуганно ответила Анюта.
- Что "нет"? - усмехнулся Андрей. - Я же молчу.
- Ты сказал: "Хочу! Хочу!" Я слышала…
- Я ничего не говорил, но, может… тебе послышалось то, что ты хотела услышать?
- Мне ничего не послышалось! Я ничего не хочу! Не хочу, потому что… не могу. Ну зачем всё это?
- Подожди, подожди…
Анюта плакала.
- Ну что ты меня мучаешь… Отпусти, пожалуйста, меня домой… Мне так тяжело с тобой. Я хочу домой! - словно в маленькую обиженную девочку вдруг превратилась Анюта. Голос, капризные интонации, поведение - всё точь-в-точь как у маленькой девочки.
И ещё большую нежность испытывал к ней Андрей.
- Не плачь, не плачь… - гладил Анюту по голове, целовал осторожненько в щёки, огонь ощущая под смуглой матовой кожей. Два человека единоборствовали в нём. Один едва удерживался, чтобы вновь не броситься на Анюту, другой - чуть не падал ей в ноги, умоляя простить за то, что не знает удержу в мыслях. - Не плачь, не плачь, знаешь, как я люблю тебя…
- Любишь, правда? - на мгновение прояснились от слёз глаза Анюты. - Но меня нельзя любить, потому что… Потому что…
- Только тебя! - целовал ей руки Андрей. - Только тебя и можно любить! Кого же любить, как не тебя?
- Значит… меня можно и простить?
- Простить? Да… за что тебя прощать?
- Ну… Что я так веду себя! - всхлипывала Анюта.
- Подожди, подожди! - трезвел Андрей. - Мне кажется, ты не это хотела сказать.
- Это! Только это! Это!
- Ну в чём же дело? - не выдерживал, дёргал её за руку Андрей. - Что с тобой происходит? Я же вижу, с тобой что-то происходит. Ты не в себе. Зачем ты себя и меня мучаешь? Скажи… Ну скажи!
- Ладно… Хватит! - Анюта поднялась с дивана, отошла к окну, задумчиво провела пальчиками по стеклу, Андрей дрожал на диване, почти физически ощущая, как отдаляется от него Анюта, опускается, точно подводная лодка в глубину, в мир собственных мыслей, куда нет пока Андрею доступа. Воздух, казалось, застывал как стекло. Непреодолимыми становились разделяющие их несколько метров воздуха.
Анюта обернулась равнодушная, не восприимчивая более ни к каким гипнотическим взглядам.
- Ну, я пошла… - сказала она тихо, и Андрей не посмел задерживать её, только пошёл следом. - Не надо меня провожать… - И он покорно остановился.
Непереносимым стало после её ухода одиночество. Мир за окном потускнел, небо казалось перевёрнутым пустым колодцем. Андрей пошёл в парк, бродил среди деревьев, совсем не думая, что может встретить недругов из белой беседки…
Заканчивалась практика…
…Отец уезжал в командировку. Андрей испросил у него разрешения по случаю окончания практики и начала последних в школьной жизни летних каникул пригласить на дачу Володю и Анюту.
- Анюту? - Отец сразу же прицепился к женскому имени, игнорируя мужское. - Анюту… Она похожа на кошку - мягкая, грациозная? Кажется, я тебя с ней видел… Ведь это ты её провожаешь через парк?
- Её, её.
- Смугленькая… Удивительно, есть женщины, которые моментально загорают. Только выглянет солнце, а они уже как побывали на юге. Раньше про таких говорили: "Загорает, как прачка…" Почему прачка? Потому что всё время на солнце, что ли? - Лицо у отца сделалось задумчивым, как и всегда, когда он погружался в воспоминания.
- Так я приглашу их? Володю и Анюту.
- Да-да! - спохватился отец. - Конечно, приглашай. Пожалуйста.
Накануне вечером отцу принесли два железнодорожных билета. "Симферополь", - прочитал Андрей конечный пункт назначения. Дважды вчера звонила женщина, спрашивала отца. И сейчас, предаваясь воспоминаниям, отец посматривал на телефон. На диване лежал с разинутой пастью чемодан. Бутылка коньяка и пара походных стаканчиков первыми легли на дно, как наиважнейшие в предстоящей командировке вещи. Отец был чисто выбрит, голубая, как небо, рубашка обтягивала плечи. Андрей не удивился, что он так поспешно разрешил пригласить на дачу Володю и Анюту. Что угодно сейчас, ожидая звонка, разрешил бы отец…
- А что эта Анюта… Ты с ней… Как бы это сказать… а?
- Не надо, - обрезал Андрей. - Я никогда ни с кем так вот не буду говорить… о ней…
- Я не имел в виду ничего оскорбительного для тебя и для неё, - улыбнулся отец и снова посмотрел на телефон. - Анюта… Ты с ней шёл как-то по парку, а я стоял у окна. Совершенно случайно. Я её разглядел. Чего-то она мучается, чего-то ей не по себе. Я бы сказал, девочка с историей… У неё интересные глаза.
- Золотистые, - не думая, произнёс Андрей.
- Да? Ты так думаешь? Ну… я-то сверху не разглядел.
Андрей понял, отец имел в виду не цвет глаз Анюты.
- Наверное, золотистые, - согласился отец. - Так что ты там говорил? Хочешь поступить в архитектурный, используя мои связи? Учти - это палка о двух концах.
Они рассмеялись, но тут зазвонил телефон.
…Ровно в шесть машина остановилась у подъезда. Андрей, Володя и Анюта стояли, поёживаясь на утреннем холодке. Анюта держала голубую коробку из-под обуви, перевязанную подарочной ленточкой. На все вопросы, что в коробке, загадочно улыбалась.
Птичья многоголосица вплеталась в утреннюю тишину. Дом, как живой, дышал открытыми окнами. То там, то здесь возникали в оконных квадратах заспанные лица. Перестук деревянной тары вскоре расколол тишину. В молочный магазин привезли товар. Небо было синим, солнце ещё не заглянуло во двор, но над крышами воздух уже посветлел, вот-вот должны были заскользить по окнам лучи, запрыгать солнечные зайчики.
Когда расселись на приятно пружинящих сиденьях, Андрей вспомнил, что забыл дома краски. А ему так хотелось на даче написать портрет Анюты! Всё уже было продумано. На скамейке в саду будет позировать Анюта, а за скамейкой стена цветов.
- Я сейчас, быстро! - Андрей рванул дверцу. - Краски забыл… - и тут же остановился как вкопанный…
Одинокая фигура маячила вдали - там, где начинались песчаные парковые дорожки, ведущие к белой беседке. Знакомой показалась Андрею фигура. "Это Сёмка!" - узнал он.
Сёмка между тем медленно выплывал на свет, проявлялся, приближался. Руки в карманах, широченные брюки метут асфальт. "Где он был ночью? - подумал Андрей. - Что делал? Куда сейчас идёт?" Спешить, похоже, Сёмке было некуда. Он шёл домой, но как сомнамбула - по инерции. Отчуждение от нормальной, привычной человеческой жизни излучала Сёмкина фигура. А ещё: отчаяние и исход, когда уже поздно что-либо изменить, когда, как говорится, кубок об пол! Вот что прочитал Андрей в заломленной набок кепке, в небрежной походке, в самом факте неприкаянного утреннего одиночества. Навстречу беде, казалось, шагает Сёмка, стиснув зубы, не глядя под ноги…
- Это… кажется, Сёмка… - пробормотал Андрей.
- Андрей! - Анюта схватила его за руку. - Поехали, пожалуйста! Зачем тебе краски? Поехали, Андрей!
- Ты что, не хочешь, чтобы он нас видел? - спросил Андрей. - Ты… его боишься?
Анюта непрестанно теребила ленточку, которой была перевязана голубая коробка.
- Поехали, Андрей! Я ничего не боюсь. Я тебя прошу.
- Ничего-ничего, может, я хочу с ним потолковать? - Андрей сделал шаг вперёд.
- Пожалуйста, Андрей… - повисла у него на руке Анюта. - Не связывайся с ним, умоляю, поехали!
- А чего ты так волнуешься?
- Поехали, Андрей!
Андрей сел в машину, откинулся на сиденье.
Тревога.
Она сгустилась в машине подобно синему ночному воздуху. И Андрей и Анюта - оба дышали тревогой. Странное чувство - тревога до предела обострила восприятие, позволила увязать вопреки логике вещи, на первый взгляд несоединимые. Разновидностью иного была тревога. Догадка прошла сквозь Андрея как ток.
- Ну что ж, Николай Николаевич, поехали… - произнёс Андрей, одновременно держа в поле зрения Анюту, идущего навстречу Сёмку, голубую коробку у Анюты на коленях. Когда ЗИМ поравнялся с Сёмкой, Анюта стремительно нагнулась завязывать шнурок. Андрей не менее стремительно бросил взгляд вниз. Не нуждался в завязывании шнурок!
Выехали на улицу. Анюта рассмеялась, чмокнула Андрея в щёку.
- Умница! Всегда слушайся меня, и всё будет в порядке! Как здорово! Мы едем за город.
- Можно было взять с собой Дельту, - сказал Володя, - она бы не помешала, правда?
- Конечно, - рассеянно ответил Андрей.
Володя с негодованием посмотрел на Анюту. Дескать, что я говорил!
Анюта смотрела в окно.
- Андрей смотрел на Анюту и думал, что же такое в голубой коробке?..
До мелочей, до выбоин на асфальте была известна Андрею дорога на дачу. Раньше она даровала покой и радость. Так приятно было смотреть на мелькающие за окном деревья, столбы и перекрёстки! Душой отдыхал Андрей от школьно-городских тревог и волнений. Здесь, в машине, начинался его мир. Здесь он приводил в порядок мечты и мысли.
Нынче же тревога висела в машине облаком. Мельчайшие её игольчатые частицы, казалось, проникали в кровь, струились по венам, оседали льдистыми кристалликами под ногтями. Андрей дышал на ногти, стараясь растопить лёд, потирал в волнении руки, разогревая кровь.
Впоследствии Андрей научился справляться с внезапными приступами тревоги, в конце концов даже начал извлекать из них прямую выгоду. Тревога стала его ясновидением. Как светофор, она сигнализировала: "Сбавь скорость! Оглядись! Внимательно оглядись!" Тревога предостерегала, охраняла. Так, например, Андрей пугался, когда ему слишком уж везло, потому что был согласен с древними греками, которые, как известно, считали, что чрезмерный избыток в одном направлении приводит к насильственному изменению в другом, противоположном. По их мнению, люди, ставшие чрезмерно богатыми или же заполучившие чрезмерную власть, подвергаются особой опасности впасть в крайнюю нищету и зависимость. Богатство лидийского царя Креза для древних греков не было причиной его падения, но они полагали: для умного наблюдателя - это симптом, что в его жизни что-то произошло, нарушилось, и это "что-то", вероятно, приведёт его к падению.
Сколько бед миновало Андрея! Время, само всемогущее время как бы протянуло ему руку дружбы. Спокоен и безмятежен был его человеческий век. Лишь в редкие мгновения бунта против этой безмятежности Андрей впадал в отчаянье. Не ограбил ли он сам себя? Не обломал ли сознательно крону, превратившись в голый столб, на который даже воробью не сесть, не зацепиться. Не за что… Сколько, сколько всего могло с ним быть, но не было! Не было… Тревога предупреждала, а Андрей старался не спорить с тревогой. И бунтовал-то скорее из любопытства, как хозяин, уверенный в прочности своих ворот, всё же иногда проверяет их крепким ударом сапога. Не с целью действительно проверить, а лишь почувствовать удовлетворение…
Зато как легко было во всем остальном! Всё, что задумывал, осуществлялось. Жизнь была податливой, как пластилин. Только верь, верь тревоге! А несбывшееся… Несбывшееся забывалось.
С годами Андрей перестал бунтовать даже и из любопытства. Чувство тревоги с годами так сильно развилось, что Андрей стал улавливать особенный запах тревоги, исходящий от людей, которым предстоят испытания. Это был странный холодный запах слёз, бессонницы, седеющих волос, ночи - глухой, безнадёжной… Странность запаха была в том, что исходил он от внешне совершенно благополучных людей. Мысленно Андрей роднил их с безумным архитектором, который когда-то заглянул к отцу на огонёк. Андрей с жалостью смотрел на этих людей, пытался как-то их предостеречь, но люди, особенно в моменты благополучия, редко внимают предостережениям.
Тогда, в машине, стремительно летящей по направлению к даче, Андрея посетила первая в жизни тревога.
Золотоглазая Анюта была средоточием тревоги, от неё исходил специфический холод. От неё и от коробки, лежащей у неё на коленях. "Анюта ни разу не сказала, что любит меня, - подумал Андрей, - глаза её всегда темны, а губы равнодушны!"
Тревога нашёптывала, что зря, зря, зря затеял он эту поездку, что беда, беда, беда пятым пассажиром едет в машине. "Поворачивай. Так будет спокойнее…" - шептала тревога, но Андрей не послушался.
- Анюта! - наклонился Андрей. - Ты меня любишь?
- Что-что? - громко переспросила Анюта, так, что даже шофёр обернулся. - Что я?
- Ничего, - с досадой ответил Андрей.
Позади осталась Москва. На тихое дачное шоссе свернули, где почти не ездили машины, где тополиный пух сплетал в воздухе кружева.
Свежий лесной ветер мало-помалу разогнал облако, развеял очертания беды.
А вот наконец и дача. Ласковый сторож кивает головой, открывает ворота. Каким жутким кажется Андрею это безличное доброе покачивание. Беда, беда вновь расставляет вокруг свои знаки!
- Всё в порядке… - улыбается сторож. - Завтра привезут навоз, я займусь огородом. Теперь у нас две новые грядки клубники и яблоньки…
…Володя и Анюта с интересом разглядывали дачу - маленький кирпичный зáмок на зелёной траве, с верандочками и башенками, с диковинным наклонным окном наверху.
- Я думал, так может быть только в Англии, - сказал Володя.