У подножья холма
В соседнюю комнату - она служила студией - мы шагнули молча, придав тем самым особую торжественность запаху краски и скипидара. На вид спокойно, внутри с волнением, мы ждали момента открытия.
- На этой неделе у нас пейзаж, - сказал художник и потянул за край ткани, скрывавшей подрамник и то, что находилось на нем.
На трехногом приспособлении, прислоненная к куску фанеры, покрытому корой разноцветных узоров, стояла акварель - размытые цвета и заключенные в границы форм реки, поля, холмы и небеса.
- Не будем терять время, вперед, - шепнул кто-то.
- Да, не будем терять время, - подтвердил актер, театрально поклонившись дамам.
Первой в картину вошла скрипачка, потом супруга поэта, затем моя жена. Испытанным способом - правая нога, потом голова и тело, потом левая нога. Корзину и скрипку передал художник. Актер по обыкновению застрял, должно быть оттого, что все время что-то рассказывал; но как бы то ни было, все мы, быстрее чем можно было бы ожидать, оказались у подножья холма внутри акварели.
Записывая все, как оно и происходит
- О! - поэт вдохнул полную грудь прозрачного воздуха.
- Словно бархат! - его супруга опустила руку в речную воду.
Скрипачка ничего не сказала. Она уже стояла под изображенным на картине деревом и играла. Мелодия изливалась из скрипки, касалась листвы, плутала в ветвях, то возносилась к небу, то падала ниже цветов... Я не успевал все записывать. Моя жена собирала в поле лекарственные травы: заячью капусту, пижму, мать-и-мачеху, листья падуба, примулу, мяту, повилику, подорожник... Поэт на склоне холма отмеривал рифмы. Его супруга на берегу сушила песчинки, белые камешки и пустые домики улиток. Посреди рощи актер декламировал изумленной стае птиц какой-то монолог. Птицы подбирали оброненные слова и вместе с веточками, клочками пакли и листьями вплетали их в свои гнезда. Художник прохаживался вперед-назад, проверял легкость красок - в одном месте дописал сплетение солнечных лучей, по просьбе моей жены добавил на склон ракитник и ромашку. Потом мы валялись на траве, дули на одуванчики, выложили на скатерть вино, хлеб и соль, умылись отблесками воды и обтерли лица нижним краешком неба. Что касается меня, то я сидел на пне, оставшемся от старого дуба, и на коленях писал хронику этой встречи, стараясь удержать на бумаге все, что происходит, включая ту бабочку, которая опустилась на страницу в конце этой главы.
Сразу под тринадцатой саженью, пока мы готовились к пробуждению
Когда мы покинули картину, лежало уже восемь или девять саженей ночи.
- Будьте любезны высказаться, что бы вы пожелали через неделю? - спросил художник, находившийся в прекраснейшем расположении духа.
Мы перемещались по его студии, останавливались перед эскизами, законченными и незаконченными полотнами, заглядывали в баночки с красками, перебирали кисти, переносили из угла в угол скудный свет электрической лампы.
- Мне бы хотелось поиграть для них, - сказала скрипачка, не отводя взгляда от пары выполненных маслом балерин.
- А что скажете насчет прогулки над Парижем? - Моя жена указала на пастель с бесчисленными крышами знаменитого города.
- Изумительно, я буду декламировать маэстро Теофиля Готье! - воскликнул актер, раскинув в стороны руки.
- Предложение принято. - Все были согласны, а за это время тьма увеличилась еще на две сажени.
Тринадцатой, несчастливой сажени, часа самых мрачных сил, ждать было нельзя. Чтобы не вызывать подозрений, мы рассовали улыбки по карманам, влезли в свои пальто и по одиночке покинули место встречи. По-прежнему шел дождь. Мы с женой подняли воротники, непросеянные капли все так же сыпались вокруг нас, пока мы неслышными шагами спешили к дому. Всю дорогу мы молчали, первую половину пути - чтобы не привлекать внимания, другую - от грусти, что все так быстро кончилось.
В подъезд мы вошли на цыпочках, не зажигая света, спотыкаясь о собственный страх. Вздохнули только за закрытой дверью квартиры. Хотя никто нашего отсутствия не обнаружил, я на всякий случай прибавил громкости в телевизоре. Пока мы готовились к пробуждению, в зеркале я заметил, что голубой небесный свод, краешком которого мы утирали лица в акварели, исчез.
- Вот и нет неба, все смыло дождем, - сказал я.
- Не грусти, я кое-что сберегла, - подошла ко мне жена и разжала правый кулачок.
Там, на ее маленькой ладони, лежал букетик нарисованных цветов.
СЛОВА
Это просто нанизанные на нитку слова
Хозяин поставил стулья в четыре ряда. На сиденье каждого положил программку. Хозяйка сняла кружевную салфетку. Щелкнула пальцами, чтобы привлечь внимание приглашенных. Настроила радиоприемник на волну, на которой передают молчание.
Они, двое, сидели в третьем ряду. Он - слегка наклонившись, немного удивленный тем, что такое еще существует. Она - со скрещенными на маленьком животе руками, спокойная, поглощенная слушаньем тишины.
Стояла середина лета. Вечерний воздух был пропитан влагой, комната оказалась мала для такого количества гостей, и хозяину приходилось несколько раз прерывать концерт, чтобы распахнуть окна. Во время таких неприятных пауз гости защищались от шума, доносившегося извне, разговорами вполголоса. Вероятно оттого, что глаза их на миг встретились, он слегка покраснел:
- Вы часто здесь бываете?
- Я живу по соседству, - ответила она. - Вы слышали в середине первой части это величественное крещендо тишины?
Он смутился еще больше. В музыке он не особенно разбирался. Пока, словно из некой бездны, снова поднималось, разворачивалось, ширилось древнее безмолвие, он почти в отчаянии перебирал, с чего можно было бы опять начать разговор. И тут он заметил на ее вытянутой шее какое-то необычное ожерелье. В начале следующей паузы застенчиво спросил:
- Простите, я не хотел бы слишком близко наклоняться, но это жемчуг или какие-то редкие драгоценные камни?
- Ни то, ни другое, - улыбнулась она.
- Но я никогда не видел похожих украшений.
- Сами по себе они не такие уж редкие. Просто мало кто носит их подобным образом, - она сделала небольшую паузу, словно колеблясь. - Это нанизанные на нитку слова. Если не ошибаюсь, их здесь около двадцати. Самое крупное слово - СИЯНИЕ. За ним следуют два БЛЕСКА, затем четыре ОТБЛЕСКА, а все остальные, те, что поменьше, до самого конца, до застежки, это МЕРЦАНИЯ.
- Я и не знал, что такое можно сотворить из слов, - признался он.
- О, позвольте вам заметить, молодой любознательный господин: используя слова, можно создать все что угодно. С другой стороны, в наше время к словам прибегают тогда, когда хотят сделать нечто совершенно противоположное их смыслу.
Хозяин снова закрыл окна. Хозяйка ловко устранила остатки внешнего шума. Гости расселись, и прослушивание тишины продолжилось. Он к ней не поворачивался, его взгляд был прикован к программке, пустому листу бумаги, на котором он рассматривал воспоминание о ее лице. Возможно, она была несколько старше его. Глаза ее были крупными, кожа светлой, на губах блуждала легкая улыбка. Воздушное платье, в мелких веточках черешни, льнуло к каждому ее движению. Он нее исходил аромат. Особенный. Правую руку он прижал к груди, боялся, что она услышит его глубокие вздохи. По окончании концерта он все-таки не выдержал.
- От вас так приятно пахнет, - вырвалось у него.
- Благодарю вас. Это БЛАГОВОНИЕ.
- Благовоние?! Это что, какая-то экзотическая трава?
- Нет, это слово БЛАГОВОНИЕ. Одно-единственное слово, БЛАГОВОНИЕ. Так оно называется, то есть так его произносят. Мои духи сделаны как раз из этого слова.
Гости прощались с хозяином. Среди нарушенных рядов стульев остались только они. Она пробормотала что-то похожее на извинение. Он, проходя, услышал, как их общий знакомый сказал:
- Анна, надеюсь, ты получила удовольствие.
- Было ДИВНО, - ответила она уже в дверях и в знак признательности передала это слово хозяину.
Он сообразил, что даже не назвал ей своего имени. Побежал за ней.
- Анна, подождите! Позвольте, я вам представлюсь! Меня зовут...
Возьмите его за края и нежно загните
- Очень приятно, независимо от имени, - она опустила ресницы. - Но мне надо идти.
- Вы должны объяснить мне. Насчет духов. Объяснить! - бежал он за ее шагами вниз по лестнице.
- Ах, это... - остановилась она. - Извольте. Допустим, у вас есть какое-то слово. Нужно взять его за края и нежно загнуть. Но будьте осторожны: очень нежно. Так, чтобы из него капнуло немного сути, совсем чуть-чуть, чтобы этот сок не вытек совсем или слово не порвалось. Мои духи сделаны из слова БЛАГОВОНИЕ.
- Погодите, этого не может быть. Вы шутите. Как вы это себе представляете...
- Хорошо, скажите что-нибудь. - Она посмотрела прямо на его губы.
- Что?!
- Все равно что, но лучше что-нибудь красивое, ведь несмотря ни на что вы наверняка знаете какое-нибудь слово, в котором есть красота.
- Поцелуй! - выпалил он, хотя в тот же миг пожалел об этом, испугавшись, что зашел слишком далеко.
Анна вздрогнула. Но все же сделала несколько движений. Казалось, она собирает сказанное. Потом она словно потерла в пальцах ПОЦЕЛУЙ. Затем подушечкой указательного провела по своей нижней губе. За пальцем остался влажный след. На зарумянившуюся кожу налипал окружающий свет.
- У вас прекрасно получилось, - прошептала она, продолжив спускаться по лестнице.
- Постойте! Подождите, дайте мне на вас НАГЛЯДЕТЬСЯ! - крикнул он ей вслед, весь подъезд наполнился эхом.
Она обернулась к нему, словно вопреки своей воле. Прислонилась к стене. Она просто отдалась во власть этого слова, слова НАГЛЯДЕТЬСЯ, которое с нежностью двигалось вниз по ее волосам, сердито вокруг шеи, ласково под мочками ушей, утомленно по плечам, поднималось наверх там, где выступала ее грудь. Когда НАГЛЯДЕТЬСЯ заскользило вниз по ее животу, когда оно начало прижимать платье к ее бокам, а потом к бедрам, вызывая трепет нарисованных на нем шуршащих веточек, она охрипшим голосом произнесла
- У вас настоящий талант. Хотите, я покажу вам свои словари?
Они молча спустились еще на два этажа. Возле квартиры Анна проговорила слово КЛЮЧ, поднесла его к замочной скважине и открыла им дверь.
- Вам лучше как следует обдумать мое предложение. Ведь если однажды вы ощутите всю полноту слов, то потом все, что их не достойно, будет причинять вам страдания! - сказала она уже на пороге. - Эта боль может быть нестерпимой! Для некоторых она оказалась несовместимой с жизнью!
- Неважно, - ответил он.
- В таком случае, прошу вас.
Все быстрее, все ближе
Он никогда не видел, чтобы квартира была так обставлена. В коридоре стояла стеклянная чаша с десятками названий фруктов. Возле телефона лежало одно ДОБРОЕ и одно УТРО. На полу вместо ковриков и дорожек были повсюду рассыпаны слова ТЕПЛО. Картины были написаны названиями красок. Покрывала вытканы из слова МЯГКОСТЬ. Возле окна висело слово СИТО для просеивания внешнего шума. На столе лежали слова РАСЧЕСКА и НОЖНИЦЫ, опавшие звуки и наполовину скроенная юбка - из ЛИСТЬЕВ самого разного вида. В комнате стояло множество книг.
- Садитесь, - сказала она и сделала легкое движение в сторону дивана, а потом и заполненных томами полок. - Итак, чем я могу вас угостить?
Смущенный, он пробежал взглядом по корешкам. Здесь были одни только словари. Сотни словарей. Большие, маленькие, карманные, в нескольких томах, в обложках и кожаных переплетах, на сербском и иностранных языках, общие и специализированные, некоторые в разных изданиях, большинство с закладкой из слов ЗДЕСЬ или ДОСЮДА... Она потянулась за одним из них, раскрыла на первом попавшемся месте и прочла первое попавшееся слово:
- ЛЮБОВЬ.
И хотя их отделяло друг от друга несколько шагов, он почувствовал, как это слово проникает ему за воротник рубашки, скользит вниз по спине, забирается под мышки, возвращается на грудь, щекочет ребра... Как сквозь туман, он услышал, что она просит:
- Скажите! Говорите мне что-нибудь, говорите!
Он принялся перечислять слова, стараясь произносить их как можно ближе к их значению:
- СЛАБОСТЬ, КОЛЕНИ, ВЗДОХ...
Ослабев, она опустилась на стул напротив него. Второе слово развело ее колени. Платье поползло наверх. Она выдохнула:
- ТВЕРДОСТЬ!
Он почувствовал, что все в нем словно натянулось, каждая часть тела напряглась, он наполнился той самой силой. Он принялся, почти обезумев, шептать слова прямо в ее раздвинувшиеся колени:
- СКОЛЬЗИТЬ...
- ДЫХАНИЕ, - ответила она.
- РЕШИТЬСЯ, - добавил он.
- ПРЕГРАДА.
- РАСЩЕЛИНА.
- УКУС.
- СОЕДИНЯТЬ.
Они сидели друг против друга и обменивались словами все громче, все быстрее, все теснее припадая друг к другу. Каждое слово имело свое место.
- НАГОТА, ДАТЬ, ГЛАДИТЬ, ВОЙТИ, ВЛАГА, СИЛА, ТВЕРДОСТЬ, МЯГКОСТЬ, ВСПОЛОХИ, ПРЕДЕЛ, ИЗЛИТЬ, ЗЕРНА, ЛИЗАТЬ, СЛАДОСТЬ, ЛАВИНА, БЛАЖЕНСТВО...
Хаос звуков и огрызки слов
Городская суматоха поглотила его с первых же шагов. Отовсюду навалились огрызки голосов, прогорклые куски разговоров и червивая болтовня. Выпячивали грудь колесом грандиозные обещания. Уныло плелись бесконечные жалобы. Оглушали крикливые благодарности. Растягивались ничего не стоящие клятвы. Лопались перезрелые приторные умиления. Тот, кто хоть раз почувствовал полноту слов, будет страдать, до скончания дней своих от пустой болтовни...
Его затошнило. Действительно, как она и предупреждала, слова без капелек смысла причиняли невероятное страдание. От боли у него вырвалось:
- ТИШИНА!
Потом он двинулся дальше, стараясь перепрыгивать через в изобилии рассыпанное повсюду чужое, бессмысленное бормотание.
РАССКАЗ
Я как раз собирался взяться за один из своих рассказов
Со Станиславой Т. мы познакомились сразу, как только переехали. Ее скромная квартира находилась под нашей, и уже на следующий день она, в знак приветствия и самых лучших пожеланий, смела со своего потолка всю паутину.
Это была приятная дама, но блеск в ее глазах надолго не задерживался - сразу было видно, что из тех пятидесяти лет, которые она прожила, не меньше чем в тридцати декабрь длился гораздо дольше обычного. Она коротала свой век в девичестве, и почти весь он был заполнен уходом за почти неподвижным отцом и несколькими горшками с землей, в которых не росла даже случайная трава. За две зимы до нашего переезда в этот дом отец Станиславы Т. умер, и ей остались только глиняные посудины, до верха наполненные жирно-коричневой комковатой землей, которая по-прежнему ничего не рожала. Тем не менее весной она снова, с надеждой, выносила их на балкон. Зимой, чтобы они не замерзли, аккуратно ставила пустые горшки в рядок на окне своей невеселой жизни.
Дружеские отношения с одинокой дамой состояли из любезных приветствий при встрече на лестнице и совместных прослушиваний наиболее драматических спортивных состязаний. В последнем нам помогал весь дом. Чей-нибудь радиоприемник обязательно разносил, причем с большим жаром, все, даже самые мельчайшие детали, стоны репортера или вздохи зрителей на каком-нибудь далеком ристалище. Домой друг к другу мы не заходили, только пару раз недолго обсуждали, есть ли на рынке яблоки и какой сорт более всего соответствует каждому времени суток.
А потом, в один из тихих послеполудней, - видимо, спортивный сезон к тому времени уже закончился, - послышался звонок в дверь. В первый момент мы подумали, что Станиславе Т. стало плохо: она казалась очень бледной, голос ее дрожал. Говорила она как бы через силу, смущенно:
- Простите, если я вам помешала, но я хотела вас кое о чем попросить, это для меня очень важно, я бы даже сказала, жизненно важно.
- Пожалуйста, пожалуйста, проходите. - Я направил движение гостьи в сторону комнаты, в которой мы обычно оттачивали мастерство беседы.
Станислава Т. несколько мгновений рассматривала рассыпанные по столу слова - я как раз собирался взяться за один из своих рассказов, - потом двумя пальцами раздвинула пошире веки и сказала:
- Видите, даже по моим глазам видно, что я не была замужем. Молодой девушкой я была помолвлена с моим Храниславом. Однако за несколько дней до назначенного венчания он куда-то уехал, не сказав мне ни слова, не дав никаких объяснений. Сначала я ждала. А потом продолжала его ждать. Я никогда не полюбила никого другого. И вот спустя тридцать лет Хранислав возвращается с чужбины. Собирается нанести мне визит. Я получила его письмо, в котором он сообщает о намерении сделать это в мой день рождения, в первую субботу декабря. Как бы вам объяснить? Я хочу его увидеть, но не хотела бы, чтобы он видел меня. По крайней мере такой, какой я стала.
Станислава Т. замолчала. Спрятала взгляд и собственных коленях. Ни жена, ни я не знали, что ей ответить. Исповедь нашей гостьи шуршала на скатерти, и я уже не мог разобрать, где ее рассказ, а где мой...
Как бы то ни было, день потихоньку покидал комнату.