До одиннадцати Антон Ильич просидел в баре. От нечего делать он смотрел футбол. Эвклид был весь вечер занят, он не стоял ни минуты без дела, и поговорить с ним не получалось. Они только переглядывались время от времени, грек вопросительно вскидывал брови, мол, что с тобой, почему ты сидишь там один, когда все вокруг веселятся? Антон Ильич махал рукой, мол, все нормально, потом поговорим. Несколько раз Эвклид выразительно вертел глазами, приглашая Антона Ильича пообщаться с девушками, что осаждали бар. И правда, можно было присоединиться к любой компании, но Антону Ильичу не хотелось. Всеобщее веселье его не захватывало, но все же здесь, среди людей он чувствовал себя спокойней, чем один в своей комнате. Жизнь продолжалась, народ куражился и забавлялся, и, глядя на них, Антон Ильич думал о том, что вскоре и он, возможно, станет таким же беззаботным, как они, и каким он сам был еще совсем недавно. Стоит только Юле прийти, взглянуть на него своими зелеными глазами, обнять его за шею, прижаться к его груди, и все волнения уйдут, как ни бывало. Комната, одинокая и невыносимая, озарится ее светом и превратится из обыкновенного гостиничного номерка с блеклой казенной мебелью и посеревшими от времени простынями в уютное и незабываемое место их свиданий, где все разом вдруг обретет смысл – и тихая лампа, ласкающая ее лицо скромным неярким блеском, и огоньки зажженных свечей, купленных к ее приходу, и ночной воздух, что проникает в комнату с балкона и к утру становится все прохладнее и свежее, все настойчивее пробирается под одеяло, заставляя ближе прижиматься друг к другу…
– Привет!
Перед ним стоял знакомый уже француз. В руке он держал стакан виски. Антон Ильич подумал, что он опять начнет говорить о вчерашнем происшествии в море, и приготовился быстро извиниться и уйти, однако француз спросил его по-английски:
– Ты почему сегодня не купался утром?
– Холодно, – коротко ответил Антон Ильич. Не объяснять же ему всего.
– Холодно? Но ты же русский!
– Ну и что?
– Вы же, русские, привыкли к холоду. У вас же такие морозы! У вас же зимой минус тридцать, да?
– Ну и что?
– Разве вам бывает холодно?
– Представь себе, бывает.
Позже мимо него снова прошли две девицы. Вспомнив, что он не понимает ни по-русски, ни по-английски, они снова стали кланяться ему и извиняться, снова расхохотались и, поддерживая друг друга, скрылись в толпе. Антон Ильич попрощался с Эвклидом и пошел к себе.
В номере он машинально навел порядок, поправил постель, сел в кресло и приготовился ждать. С балкона доносились отголоски музыки и веселья. Наконец он поговорит с Юлей, объяснит ей все, и с завтрашнего утра у них начнется новая жизнь – жизнь, в которой не будет Натальи. Он был даже рад, что сегодня за обедом все прояснилось, и Наталья сама выдала себя, показав свое настоящее отношение к нему. Теперь ему не придется ничего доказывать Юле, ведь она сама все видела. Хоть он и не любил ссор, эта прилюдная сцена, устроенная Натальей, была ему на руку. Теперь он имел все основания не посещать семейных завтраков и обедов, и вообще, избавить себя от общения с родственницами. Он думал об этом с облегчением – невозможно было бы ему скрытничать, испытывая неприязнь внутри себя и памятуя об услышанных словах, и при этом оказывать Наталье прежнюю любезность.
До чего же все-таки неприятной женщиной оказалась эта Наталья. Насквозь лживая, к тому же, грубая и совершенно не воспитанная, а этого Антон Ильич на дух не переносил. Он снова вспомнил коротышку и скандал, что устроила Наталья, снова подумал о том, верно ли поступил, и снова пришел к выводу, что не мог бы поступить иначе. Если бы Наталья не вела себя словно базарная баба, он бы, пожалуй, смог бы уговорить коротышку найти для них столик. Но для Натальи все мужчины были не более чем пустые, никчемные "павлины", а греков она вообще за людей не считала. Надо же, как не похожи друг на друга мать и дочь! Несмотря на внешнее сходство, которое бросилось ему в глаза при первом знакомстве с Натальей, мать и дочь были совсем разными. Насколько Юля была возвышенной, изысканной и утонченной, настолько Наталья оказалась взбалмошной и несдержанной. Юля, снаружи неподступная и даже суровая, изнутри была пылкой, нежной, остро чувствующей и моментально все подмечающей. А как она умела держать себя на людях, с каким достоинством себя несла! Сколько незыблемого спокойствия было в ее походке, в ее осанке, в ее неспешном внимательном взгляде! Все то, что он так полюбил в ней с их первой встречи, теперь, как в кривом зеркале, отражалось противоположностью в ее матери – и беспокойная суетливость движений, и торопливые навязчивые речи, и дребезжащий голос, и натянутый, притворный смех, за которым как за маской скрывала она свое нутро. Лживая, жестокосердная, бесчувственная женщина, с горечью подумал Антон Ильич и вздохнул. Но ничего. Вскоре все позабудется, и этот день, нескончаемый, тревожный, измучивший его, закончится навсегда.
Он поднялся с кресла и подошел к балкону. В темноте светились огоньки у бассейна, бледные полоски фонарей дрожали на ветру. Он посмотрел на часы. Было без четверти двенадцать. Скоро все прояснится. Если только… если только он не ждет напрасно. Что, если Юля не придет? Могла ли она обидеться на него так сильно? Нет, с надеждой сказал он себе, зря он переживает. Наверняка Юля давно уже простила его и сама жалеет о случившемся так же, как и он. Одно только ее слово, одна улыбка, когда она войдет, и он поймет, что между ними все осталось по-прежнему. Ах, скорей бы она пришла, как мучительно долго тянется этот вечер! Он вернулся в кресло.
Настала полночь. Юли не было.
Антон Ильич сидел и ждал, глядя на часы. Он уже не мог ни о чем думать. Сердце его сжималось от страха, что Юля не придет, он гнал от себя эти мысли и уговаривал себя, что беспокоится напрасно, что Юля вот-вот постучит в дверь. Ее появление изменило бы все. Он чувствовал, что теперешняя встреча сделала бы их еще ближе друг другу. Это первая в их жизни ссора, которую и ссорой-то не назовешь – разве был у них повод поссориться? – и примирение представлялось ему таким эмоциональным и таким необходимым для того, чтобы пережить это нелепое непонимание, разлучившее их на целый день. Ее приход сегодня означал бы, что их отношения настолько дороги для них обоих и настолько уже прочны, что они в состоянии простить друг другу минутные обиды и забыть о них во имя главного, во имя их любви.
Так рассуждал Антон Ильич. Стрелки на часах между тем показывали десять минут первого, затем двадцать минут, потом и половину. Не похоже на Юлю, чтобы она опаздывала. Понимание того, что она не придет, наступало на него с неотвратимой ясностью, и все же он не верил этому и с упорством продолжал сидеть, глядеть на часы и ждать. Смириться с тем, что Юля решила не приходить, казалось ему слабостью, проявлением недоверия, даже предательством по отношению к ней. Разве могла она не прийти? Разве что нечто неожиданное заставило ее припоздниться? Может, ее задержала разговорами Наталья? Или старушке Вере Федоровне понадобилось что-то на ночь глядя? Он выдумывал оправдания Юлиному непоявлению с отчаянной надеждой человека, цепляющегося за всякую соломинку, лишь бы оттянуть признание своего полнейшего поражения, которое уже разверзлось перед ним черной бездной и посмеивалось, поджидая его неизбежного и последнего шага.
Стрелки на часах показывали начало второго. Однако ж, хватит ждать, сказал себе Антон Ильич и поднялся с кресла. Не было больше причин дожидаться Юли. Надежда ушла незаметно, сама собой. Не сжималось больше от страха сердце, не тряслись в отчаянии руки – как будто за эти несколько минут он свыкся с мыслью, что Юля не пришла.
Ее решение не приходить тоже многое меняло. Все, что он надумал, размышляя об их страстном и счастливом примирении, теперь повернулось к нему обратной стороной. Выходило, что отношения их не так уж прочны, раз они не сумели преодолеть первое в их жизни разногласие. Выходило, что он для Юли не так дорог, и что она не терзается этой ссорой, как он, и не торопится уладить недопонимание между ними. Вероятно, она решила показать ему, что считает его виноватым и обязанным загладить свою вину. Но почему? За что? Разве он виноват в том, что Наталья ошиблась, а потом, вместо того, чтобы признать ошибку и попытаться спокойно договориться, устроила скандал? Ох уж эта Наталья! Не с ее ли подсказки Юля ведет себя так? Ну конечно: решила выдержать паузу и вот так, по-женски, помучить его, показать, кто здесь главный.
А вдруг все не так? Вдруг Юля просто заболела, подумал Антон Ильич? Может, к вечеру ей стало хуже, и она лежит у себя, пока он тут строит всякие догадки? Он посмотрел на кровать и вспомнил, как она лежала вчера здесь бледная, слабая, с температурой. Его охватила тревога. Он кружил по комнате и хватался за голову, терзаемый мыслями.
Надо позвонить ей и все выяснить, решил он. А если разбужу? В такой-то час? Ну и что, ответил он сам себе, лучше разбужу и буду знать, что с ней все в порядке. А вдруг ей что-нибудь нужно, как вчера? Позвоню, решил он и схватил трубку. Какой же я дурак, прошептал Антон Ильич вслух, какой дурак! И почему я не подумал об этом раньше?
Он набрал номер ее комнаты. Телефон отозвался длинными гудками. Никто не отвечал.
Спит, подумал Антон Ильич? Или не хочет отвечать? Как теперь узнать? Не идти же к ней посреди ночи? Или пойти? Эх, была ни была! Он метнулся к двери, но остановился. Нет, нельзя сейчас к Юле. Еще столкнется по пути с Натальей, или та заметит его у дверей Юлиного номера – и тогда ему несдобровать, Юля этого ему не простит. Что же делать?
Он сел на кровати. Голова у него гудела. Он уже не знал, что думать и какая из его версий могла быть верной. Он посмотрел на часы, была уже половина второго. Сегодня уже ничего не поделаешь, слишком поздно. Спать, решил Антон Ильич. Лягу спать. А завтра все выясню.
Только он стал расстегивать пуговицы на рубашке, как в дверь постучали.
Боже мой, возликовал Антон Ильич, боже мой, какое счастье! Пришла все-таки! Я знал, знал, что она придет! Сердце его затрепетало, торжествуя победу. Он вскочил, бегом бросился к двери, распахнул ее настежь и оторопел: в дверях стояла Наталья.
Она была при полном параде, с прической, подкрашенными глазами, на каблуках, как будто шла с какого-то праздника. На ней была длинная полупрозрачная накидка с глубоким вырезом, не то платье, не то халат. Ошиблась дверью, мелькнуло у Антона Ильича? Но лицо Натальи не выражало недоумения. Она шагнула вперед, сразу оказавшись в комнате, прислонилась к двери, улыбнулась Антону Ильичу своей обычной улыбкой и произнесла, заглядывая ему в глаза:
– Я вас не разбудила?
Откуда она здесь взялась, не понимал Антон Ильич. И почему вместо Юли вдруг явилась она?
– Вы ведь еще не спите, не правда ли?
– Что вы здесь делаете?
– Нам надо поговорить.
– Что-то с Юлей?
В нем снова забилась тревога. Неужели заболела? Так он и думал, что с Юлей что-то случилось.
– Что с ней?
– Вы дадите мне войти?
Она прошла мимо него, зашла в комнату и села – не в кресло и не на стул, а прямо на кровать, с той стороны, куда только что собирался лечь Антон Ильич и где оставалось откинутым одеяло.
Антон Ильич закрыл дверь.
– У вас здесь очень мило, – сказала она, оглядываясь. – Даже не скажешь, что это комната холостяка.
Что ей надо?
– Ах! – она откинулась к подушкам и вытянула руки. Потом приподнялась на локтях, закинула нога на ногу и, болтая туфлей на тонкой шпильке, посмотрела на Антона Ильича снизу вверх.
– Вы еще сердитесь на меня?
Он не отвечал.
– Ну бросьте, не сердитесь. Будьте великодушны, вы ведь такой джентльмен! Эти греки, честное слово, кого угодно выведут из себя. Что с них взять? Эти бедняги живут тут в глуши и знать не знают, что такое культура, сервис. Хотя, – она театрально повела в воздухе кистью руки и застыла на мгновенье, – хотя, бог с ними, с этими греками. Я пришла поговорить о другом.
Антон Ильич стоял, не двигаясь и не произнося ни слова.
– Видите? – она села в кровати и сложила руки на груди. – Я пришла, пришла к вам сама! Чтобы вы не сердились на меня больше. Видите? Ну же, скажите, что вы больше не сердитесь!
Она похлопала рукой по постели рядом с собой.
– Ну что вы стоите там? Идите сюда. Идите, не бойтесь. Я вас не съем! – она расхохоталась, закинув назад голову. – Давайте сядем, поговорим. Расскажите мне, как вы провели вечер. Где вы были? Я не видела вас в отеле. Вы куда-то ездили?
Антон Ильич ничего не понимал. Вероятно оттого, что весь день он только и делал, что думал и строил всякого рода предположения, в голове его теперь роем носились самые разные мысли, и он уже не понимал, где правда, а где его домыслы. Наталья, полулежащая на его постели, казалась ему дурным сном, ночным кошмаром, настолько невероятной, неправдоподобной была эта картина. На мгновенье ему подумалось, что это и есть сон – должно быть сном! ведь не может это быть явью – и он тряхнул головой, и пошевелил руками, и переступил с ноги на ногу, и поправил очки на носу, чтобы убедиться, что не спит. Но Наталья не исчезала, а сидела здесь, перед ним, улыбаясь своей притворной, наигранной улыбкой, болтала ногой и что-то ему говорила. Еще вчера на этом месте с ним лежала Юля. И позавчера, и раньше. Как здесь могла очутиться Наталья? У Антона Ильича в голове это не умещалось.
Она вдруг поднялась с кровати и в мгновение ока очутилась рядом с ним.
– Ну что такое? Что с тобой? О чем ты думаешь? – томно произнесла она, вдруг перейдя на "ты" и прикоснувшись к его плечу.
Антон Ильич вздрогнул от ее прикосновения. Наталья стояла совсем близко, и он вдруг отчетливо увидел, как под прозрачной тканью пылко вздымался ее бюст. Его бросило в жар. Без пяти минут теща стояла перед ним неглиже, в его номере, в два часа ночи… Он снял с себя ее руку и отстранился.
Глаза ее блеснули по-кошачьи, брови вскинулись вверх, губы усмехнулись. Она снова приблизилась к нему и прошептала:
– Ну перестань.
Антон Ильич попятился назад и оказался у самой стены.
– Перестань, мы же не дети. Хватит сердиться, давай помиримся…
Она хотела сказать что-то еще, но в этот миг в дверь постучали. Оба посмотрели на дверь, потом друг на друга.
Юля, подумал Антон Ильич?!
– Кто это? Ты кого-то ждешь? – удивилась Наталья.
Это конец, понял Антон Ильич. Что подумает Юля, увидев здесь мать?
Что же делать, лихорадочно соображал он? Не открывать? Когда он так ждал ее прихода? И так мечтал о примирении? Если он не откроет сейчас, она обидится еще больше. А если откроет? Она зайдет и увидит здесь мать? Поверит ли она ему? Или решит, что он крутит шашни с матерью за ее спиной? О боже! Черт бы побрал эту Наталью! Надо же ей было прийти именно сегодня. Да еще так нарядиться! Ну кто поверит, что в таком виде она явилась к нему просто поговорить? Спрятать ее, что ли, куда-нибудь? В ванну? Нет, в ванну опасно. Лучше на балкон. Закрыть ее там, захлопнуть дверь на замок и задернуть шторы. Пусть сидит, пока Юля не уйдет. Нет, что за нелепица! Не держать же ее там до утра! Она ведь и не усидит, кричать начнет, сцену закатит…
Стук повторился.
Α-a, пропади все пропадом, решил Антон Ильич! Открою. И будь что будет. Пусть Юля сама решает, кому верить.
Он решительно взялся за ручку и распахнул дверь.
Это был Эвклид. Он стоял, покачиваясь и упираясь одной рукой в стену, и был явно навеселе.
– За тобой должок! – сказал он и помахал рукой.
Антон Ильич увидел в его руке свой кошелек.
– Ты в баре оставил.
– Слава богу, – прошептал Антон Ильич.
– Конечно, слава богу! Слава богу, что у тебя есть я! – он ударил себя в грудь. – А у меня надежно, как в банке. Держи. Твои финансы в целости и сохранности.
– Как ты вовремя! Подожди, не уходи.
Антон Ильич кинулся в комнату, подхватил Наталью и подтолкнул ее к двери.
– Идемте, идемте скорее.
– Куда? Что происходит? Кто там?
– За мной пришли. У меня срочное дело. Мне нужно идти.
– Сейчас? В два часа ночи?!
– Да, да, сейчас.
Увидев в дверях бармена, она растерялась. Подтянула на плечах платье и прикрыла руками декольте, словно не хотела показываться в столь откровенном наряде какому-то греку. А грек смотрел, не ведая приличий. Покрасневшие глаза его вытаращились, он прошелся взглядом по ее телу, задерживаясь там, где ему было угодно. Обсмотрев ее с головы до пят, он одобрительно присвистнул. Под его наглым взором Наталья на мгновенье забыла об Антоне Ильиче, и он, пользуясь ее смятением, взял ее за плечи и одним движением выставил в коридор.
– Идемте, – сказал он им обоим, захлопнув дверь.
Втроем они направились к главному корпусу. Антон Ильич шагал впереди, быстро и решительно, как будто спешил по важному делу. Наталья торопливо шла за ним, мелко перебирая ногами и придерживая на груди платье.
– Подождите, куда вы так бежите? – говорила она Антону Ильичу, но он не сбавлял темп. – Неужели обязательно надо так бежать?
Металлические шпильки ее туфель ударяли тонкими молоточками и эхом разлетались в тишине.
– Да постойте же, черт вас возьми! – с раздражением крикнула она ему в спину. – Я не успеваю за вами!
Эвклид шел рядом с ней неровной походкой и не сводил горящих глаз с ее полупрозрачной фигуры. Ему не терпелось дотронуться до нее, и он пытался найти повод, чтобы как-нибудь прикоснуться к ней – поддержать за талию или подать руку – и этим раздражал ее еще больше.
– Давайте я помогу, – сказал он, когда они стали спускаться по лестнице.
– Не надо!
– Осторожно, осторожно, не упадите.
– Оставьте меня!
– Здесь скользкий пол. Держитесь за меня…
– Да пошел ты к черту! – в сердцах выкрикнула она, но грек только глянул на нее восхищенными глазами и громко причмокнул губами.
У главного входа Антон Ильич остановился.
– Спокойной ночи, – холодно сказал он подбежавшей Наталье.
– Вы не… – хотела она что-то сказать, но увидела, что грек вперился глазами в ее декольте. Под ярким светом ламп ее платье стало совершенно прозрачным и обнажало все подробности фигуры.
– Да что же это такое! – гневно воскликнула она, отворачиваясь от света.
Антон Ильич повернулся, чтобы идти, и потянул за собой Эвклида.
– Может, я провожу даму до номера? – предложил грек, но Антон Ильич взял его за плечо и развернул твердою рукою.
Грек все-таки изловчился и отвесил Наталье прощальный поклон:
– Спокойной ночи, – он хотел поцеловать у нее ручку, но она брезгливо отмахнулась от него.
Вдвоем они пошли в другую сторону.
Наталья стояла, прижав обе руки к груди, и с недоумением смотрела им вслед.
Свернув за угол, Антон Ильич остановился, похлопал Эвклида по плечу и пожал его руку:
– Ты меня выручил сегодня.
Тот присвистнул и произнес с восхищением:
– Ну Антон, ну ты даешь! Ну ты молодец! Там девушки твой номер спрашивали, я их не пустил, думал, ты с Юлей. А ты тут… Ну ты молодец! Ну ты, Антон, гигантес! Слушай, а кто эта дамочка?
Антон Ильич понял, что Эвклид не признал в ночной гостье Юлину мать, и, решив не раскрывать всей правды, только устало махнул рукой: