Не тот ли полугражданин на растерзанном югославском рынке был и цивилизационной причиной нынешней политической и социальной смуты, которую мы наблюдаем сегодня повсюду в мире?
Этот черногорский бунт, бывший поначалу выражением социального и политического недовольства, стал несомненно общенациональным, как события в Чехословакии, Польше и Германии, и все они вкупе ставят исторический вопрос, как и из чего остальные народы в той же степени оскудения и ксенофобии, откуда, из какого источника черпали свое терпение и почему подчинялись они своим сомнительным вождям, молча устраняясь от процессов преображения мира.
Потому что мир, без сомнения, меняет улица, о чем говорит нам опыт Праги, а так же Берлина, где была разрушена не только стена, но и свергнут тиран, один только бассейн которого, в доказательство его коррумпированности, показывался по американскому телевидению 15 дней подряд!
Что случится, если как-нибудь ночью подобное произойдет и с сотней наших Хоннекеров - если борцы за правовую систему не станут завывать как раненые звери, а позволят полиции неважно какими, сталинистскими или демократическими методами - арестовать тех, кто строил себе виллы и грабил нас.
Или же все те, кто хотят остаться в стороне, незатронутыми радикальными переменами, закончат как тот герой Андрича Алиходжа, которому пришлось дожидаться новую власть прикованным своими же единомышленниками за ухо к мосту, или же оскудение и падение уровня цивилизованности дойдет до такой степени, что этот самый полугражданин, на которого и рассчитана коррумпированность власти, станет рушить стену, просто чтобы добыть себе на пропитание вместо хлеба и молока извести.
Конечно, все мы хотим в Европу.
Но поезд, отправляющийся туда, не повезет нас с политиками, которые свои карьеры строили вместе с Хоннекером, Чаушеску, Ходжой и Живковым…
Не повезет с теми, кто и сегодня правит как наследники их политики.
Не выйдет попасть туда с ними, потому в Европу не идут, не сведя предварительно счетов.
Я склонен согласиться с тем героем Хавела, который больше коммунистов ненавидел только антикоммунистов.
Дело ведь не в том, что кто-то ненавидит или любит коммунистическую идеологию. Важно то, что политическая концепция у нас основана на монархической тирании однопартийной системы, и полностью провинциальна, клаустрофобична, питается дьяволом, а не реальными человеческими потребностями, и не выдержала испытания временем.
Между тем, дела обстоят таким образом, что эта концепция и идеология потребуют крови, чтобы вместо них появилось что-то другое, не называющее себя идеологией и находящееся вне ее.
Примитивный человек выбрался из хаоса, наведя порядок, классифицируя понятия, давая им имена, создавая книги, как способ соглашения.
Современный человек нашел способ соглашения в политике, поскольку религиозная книга стала вместилищем метафизических понятий, книгой для учения.
Я вижу Союз Коммунистов Югославии и его идеологию как способ в особенности спорный, как эпицентр югославской смуты, как то, что разрушает и делает невозможным коммуникацию на территории Югославии. У нас есть премия Авноя, основанная союзом Коммунистов, но я думаю, что у нас есть на нее право, что она наша. Родина будет спасена без решающей роли Союза Коммунистов Югославии, потому та будет исключена из этого процесса всем нашим опытом.
Фразой: "Товарищи, ситуация сейчас сложная!" - начал я свой первый игровой фильм, перефразируя гамлетовскую фразу устами коммунистического идеолога, который мрачно сидит за бутылкой минералки и управляет нашими детством, юностью, жизнью… Для этого политика все ежедневное, обыденное, простая человеческая жизнь с ее духовной ненаполненностью, не обладали никакой ценностью в сравнении с его устремленностью в вечность и великими проектами.
А все оставшееся, то есть югославский дух сороковых годов, эта идеология объявила более-менее незаконным.
Одни только придворные художники, преданные слуги режима, умудрились намалевать идеологию, необходимую этому нашему сумрачному политику-мегаломану, стремящемуся к мумификации и угрожающему всему простому и человеческому.
Думаю, что все сидящие тут лауреаты премии так или иначе являются носителями этого незаконного духа, сумевшего сберечь себя и сохранить свои качества наперекор всему.
И тем спасти образ нашего маленького дворика перед внешним миром, который приходит в этот дворик посредством технологии и создает в нем всеохватывающую сутолоку.
Мы сохранили себя вопреки идеологии. И вопреки тирании однопартийной системы, некоторые сдвиги в общественном сознании все-таки произошли.
Властвующая идеология широко отворила двери югославского катаклизма, и ведет нас и дальше на дно пропасти.
Если носители этого, во всех смыслах провалившегося проекта, не отступят, не сделают шаг в сторону, уступив свое место патриотам с каким-либо гуманистическим, перспективным политическим видением, мы уже завтра будем спрашивать себя, какую же это на самом деле награду мы принимаем?"
Пока я все это зачитывал, чувствовалось, что я говорю совсем не то, что ожидали присутствующие в СИВе. После церемонии награждения, на ужине в Доме Писателя, тетка Биба поведала Майе важные сведения из истории нашей семьи. Не отрывая глаз смотрела она, как на другом конце стола я наблюдал за словесной дуэлью между Момо Капором и Душко Ковачевичем. Душко привлек мое внимание безумными событиями в его драмах, а Момо был моим кумиром поп-арта. В разговоре между ними Момо выражал недовольство тем, что некоторые члены Сербской Академии Науки и Искусств ведут себя аморально и, вопреки факту, что изменяют своим женам и содержат любовниц, "не могут по-человечески с ними развестись". Биба не скрывала радости о того, что ее племянник преуспел в жизни и благодаря моим трудам имя Кустурица стало узнаваемым, что прославило, помимо всего прочего, и ее саму. Больше всего тетку Бибу радовало, что она, в определенный момент своей жизни, смогла сохранить нашу семью:
- Раз уж не получилось сохранить свою, почему б не помочь сохранить семью моего брата - сказала она Майе и рассказала историю из ранних семидесятых, когда отец влюбился в некую блондинку из Загреба:
- Было у меня тогда достаточно сил, чтобы предотвратить семейную катастрофу! Никак не годилось, чтобы мой Эмир вырос без отца! А мой брат был по уши влюблен в ту загребчанку. Сенка не знала, о ком именно идет речь, но находила в чемоданах и одежде разные предметы, которые та прошмандовка нарочно оставляла, чтобы добиться своей цели и рассорить супругов. Сенка сообщила мне, какие драматичные вещи происходят в муратовой жизни! Я приоделась получше и села на поезд в Сараево. Нагрянула в их квартирку, посмотрела на депрессивную Сенку, которая, бедолага, молча глядела на кухонный линолеум! Эмир играет где-то в Горице, а она все повторяет и повторяет: "Кто же его, моя Биба, спасет и вернет мою жизнь назад с неверного пути? Половина его друзей сидят уже по тюрьмам и исправительным заведениям! Он меня любит, прямо обожает, но совсем не слушает, боже его упаси!" - Принарядилась я, и в Союзный Секретариат, тук-тук в двери, к одному старому приятелю из партизан. Он был большой шишкой в Союзном УДБ. Говорю ему: "Товарищ, спасай! Брат влюбился в одну загребчанку, хочет из-за этой курвы оставить жену, ребенка и уехать за ней на дипломатическую службу". Этот товарищ Мурата лично знал, пошел и проверил, о ком идет речь. Скоро вернулся: "Это непростая птица, она двойной агент, работает и на нас и на немцев. Ей мы ничего сделать не можем, а муратовой семье можно помочь. Не о чем, Биба, не беспокойся!". Муратов план использовать познания в области дипломатии провалился, консулом в Бонне он не стал, а загребчанка быстренько нашла себе другого и вышла замуж, и так наша семья была спасена от гибели.
Биба никогда не рассказывала эту историю моей маме.
Когда мы входили в теразийскую квартиру, тетка открыла несколько засовов на дверях и повторила рефрен их борьбы с Любомиром Райнвайном. В надежде, что он услышит:
- И славенкину гармошку утащили, немчура проклятая, этого вам никогда не прощу, ничего у вас святого нет!
Заметно было, что тетке недостает какого-нибудь ответа от ее бывшего мужа. Совсем в другом тоне шепотом она посоветовала нам с Майей:
- Детки, не стоит возвращаться домой поздно, кто знает, что может натворить этот немецкий злодей!
- Тетка, Райнвайны австрийцы, а не немцы, - попытался я заключить на ночь перемирие.
- Все они одинаковые, мой Эмир, не знаешь ты их!
Мы согласились с нелогичным теткиным предположением, и по телевизору в тот вечер была прямая трансляция краха Чаушеску в Румынии. Этот человек никогда не был мне симпатичен, и более того, был отвратителен. И он, и его жена. И все же, когда "революционеры" поставили их к стенке и расстреляли, мы с Майей были потрясены.
Спали мы в гостиной, разложив тахту. На матрасе, которому было больше тридцати лет, еще с времен, когда тетка жила со Славко Комарицей и работала в консульстве в Швейцарии. Каждое движение этой ночью запомнилось мне своей болезненностью, как мысль о тяжелой судьбе моей тетки вместе с физической болью от пружин матраса.
Где мое место в этой истории?
В тысяча девятьсот девяносто втором году умер мой отец.
В том же году распалась Югославия и, на следующий день после отделения Хорватии, новости на Первом Канале французского телевидения начались фразой: "La Yougoslavie n'existe plus".
Мы с Майей, Дуней и Стрибором после двух лет жизни в Америке вернулись в Европу с желанием жить на два дома: в Югославии и Франции - стране, в которой после Первой Мировой войны в Версале была создана Югославия. Тем более огорчило нас то, с каким подчеркнутым энтузиазмом дикторша французского телевидения провозгласила эту печальную новость, означавшую, что теперь придется нам жить только во Франции - но теперь это уже будет страна, принявшая участие в уничтожении Югославии. Была ли это акция Ватикана и Германии, а в конце и США? Когда-нибудь мы это узнаем. Правда, тогда эти сведения будут никому не нужны.
Перед самым распадом СФРЮ, в феврале тысяча девятьсот девяносто второго, мы с Джонни Деппом приехали в Сараево, с желанием попытаться устроить на Яхорине кинофестиваль, что-то вроде белградского ФЕСТа.
- Какой еще фестиваль, Боже ты мой, уноси отсюда ноги поскорей! - говорила мне мама.
Казалось мне, что зима, снег и Джонни Депп станут вескими доводами за эту акцию. В холодной канцелярии Министерства Культуры Республики Боснии и Герцеговины мы ждали так долго, что у Джонни поднялась температура. Министр культуры, небезызвестный доктор Хасич, в конце концов появился и протянул нам свою безжизненную руку. На Джонни он смотрел с недоумением, думая, что это кто-то из моих цыган.
- Яхорина для фестиваля не подойдет, лучше на Белашнице, на Яхорине публику не собрать!
Министр имел в виду, что на Белашнице живут мусульмане. Конечно, с фестивалем не получилось. Через два месяца началась война и министр дал деру в Швецию.
Наша с Джонни дружба возникла на самом пике распада Югославии. Съемки фильма "Arizona Dream" начались одновременно с прелюдиями к этим событиям. "Црвена Звезда" стала чемпионом Европы по футболу, и в Сараево Сеад Сушич, брат легендарного Сафета, ругался на Башчаршии с лавочниками, не скрывавшими, как ненавидят они "Звезду" и все, с чем она у них ассоциируется.
- Долбаные четники! - бурчали сараевские торгаши.
А по селам во время сербских свадеб вошло в обыкновение по дороге на венчание рисовать на мечетях кресты.
В начале съемок "Arizona dream" я, как обычно, впал в депрессию. И то, что мне удалось выбраться из этого мучительного состояния - заслуга Джонни. Подобно храбрецам Дикого Запада, он, когда было нужно, действовал без промедления. Точно так же не медлили и горицкие цыгане, которые во время своего нелегкого взросления всегда помогали друг другу, чем только могли. Помогая мне, Джонни рисковал большим, чем мои индейцы. Горицким цыганам терять было нечего, а Депп как раз находился в самом начале пути к тому, чтобы стать самой дорогостоящей голливудской звездой. Чтоб дать мне больше времени, он внезапно инсценировал желудочное недомогание и тем обеспечил семь лишних дней съемок. Эта отсрочка, как я совершенно уверен, сделала возможным благополучное завершение фильма "Arizona Dream". Мне так и не удалось справиться со своей подавленностью. Из-за нее мне приходилось часто бросать работу над фильмом и в конце концов я даже сбежал со съемок. За мной была организована погоня, возможно, самая серьезная в истории кино. Страховые компании, кинопродюсеры, психиатры, все они искали меня и добрались даже до Сараево и Черногории. И все это время Джонни ждал, отклоняя все предложения других режиссеров. Очевидно, он был убежден, что автору "Времени цыган" надо дать возможность совладать с психологическим кризисом. В конце концов, фильм был закончен и даже получил в Берлине "Серебряного медведя" за режиссуру. Во Франции и Италии он прошел с успехом. Позже, когда Джонни сделал блестящую карьеру, я был счастлив за него.
Редко случается, чтобы король Голливуда вел себя как индеец с Горицы, а не американец из Кентукки.
Конец февраля всегда был в Сараево самым холодным временем. Жуткий колотун, говорила моя мама. Ньего, Труман, братья Зимичи - Авдо и Белый, Зоран Билан, Чука, Слачо, Рака Евтич и Злая Мулабдич жарили шашлык в саду кафаны "Шеталиште". Был тут и доктор Карайлич. Принес он с собой мегафон с усилителем, чтобы поднявшийся против неправды свободолюбивый голос был слышен лучше. Паша присоединился к ним позже, после обычной воскресной прогулки со своей женой Цуной. Перед перед тем, как выйти из дома, он заставлял ее одеть самые тесные брюки, из которых ее выпирали особенно рельефно. После чего они шли вместе от Свракина Села до Мариина Двора, где у них был лавка бижутерии. Прогулка эта была не обычным сараевским променадом бесцельно бродящих в обнимку парочек. Цуна шагала впереди, а он, приотстав, зыркал глазами по сторонам направо-налево, будто пес, всегда готовый с кем-нибудь сцепиться. Ждал он, когда кто-то скажет Цуне гадость. Когда это происходило, Паша реагировал мгновенно и нокаутировал несчастного, а бывало, что и муж с женой, Паша с Цуной, вместе колошматили похотливого горожанина, воспламененного здоровенной, объемной задницей.
Кафана "Шеталиште" была первой и последней пристанью, объединявшей моих друзей, которые собирались здесь, будто корабли в гавани. Теперь-то их разметало новыми, незнакомыми ветрами и бурями. Разбросаны они так же далеко, как далеко распалась Югославия, причем еще до самого этого события, став жертвой политических дрязг и разрушительных радиоголосов. Чаще всего без всякого образования, без работы, с разрушенными семьями, они все же были довольны жизнью. Некоторые из них уже лечились от алкоголизма, один умер из-за героина, многие рожали детей, были и разведенные, и мало кто добился обеспеченности своих родителей, поколения Тито. Больше всего времени проводили они в кафане "Шеталиште", которую сейчас хотели у них отнять!
На первых демократических выборах мусульмане, хорваты и сербы раздавили нас, горожан, веривших, что на Балканах можно оставаться просто гражданином. И мы проиграли, народ Боснии выбрал национальные политические партии, что стало кратчайшим путем к войне. В результате выборов реформисты Марковича, которых поддерживали мы, партизанские дети, потерпели полное поражение, причем кого ни спроси, все клялись, что уж они-то голосовали именно за Марковича. На самом деле, они просто боялись сказать, в какую сторону повело их сердце, страх Госбезопасности и тех новых национальных лидеров, которые представляли собой будущее Боснии и Герцеговины. Один только работник коммунального хозяйства из Пале, в разговоре в "Шеталиште", за выпивкой, был совершенно честен. Я спросил его:
- А ты за кого голосовал, Вукота?
И он ответил:
- Братишка, зашел я в эту их кабинку, и рука потянулась было обвести реформистов, Кецмановича и Сидрана, но сердце распорядилось по другому и ручка дернулась в сторону. Обвел я Караджича.
Жизнь при демократии нанесла новые раны, а старые не смогла исцелить. Напряженность стала повсеместной, и среди голосовавших, и тех, кто политикой не интересовался. А люди есть люди. Привыкают они ко всему и потом взлезают в это по самое горло. Сербы ни в какую не хотели отделения от Югославии, мусульмане, как самые многочисленные в Боснии, считали, что республика принадлежит им. К их сожалению, в такой республике не хотели жить ни сербы, ни хорваты, что сильно напоминало ту самую Югославию, из которой они хотели выбраться. Подходящая ситуация, чтобы появился кто-то со стороны и решил все их проблемы. Война уже зверствовала в Хорватии. Большинство в Сараево верило, что "уж здесь-то точно войны не будет, братишка, такое у нас не прокатит!"
Не знал я еще, как войны стучатся в двери домов. Но вот одну встречу, в тысяча девятьсот девяностом, ощутил я как первую ласточку военных действий. Некий Омерович из Горного Високо подошел, когда я покупал на рынке лепешки.
- Ты ведь друг Вампы, так?
Я вспомнил, что речь идет об одном паршивце, державшем кафану в центре Високо и похожем на вампира, сильно потрепанного самогонкой.
- Да, - ответил я, и тогда он сказал таким конспиративным голосом:
- Говорил мне Вампа, что тебя занимают кое-какие игрушки, которые и я собираю.
Удивленно смотрел я на него, а он шепнул:
- Калашниковы, брателло, у меня их столько, что хоть частокол городи.
Этот Омерович повел меня к себе домой и мы полезли в подвал, где, под армейским брезентом, лежал десяток деревянных ящиков с автоматическим оружием. Этот человек отвратной внешности вовсе не шутил.
- Отпиздим мы их всех, когда потребуется. Всем им задницу надерем, и четникам и усташам.
- Как накоплю денег, дам знать через Вампу, - сказал я, когда мы выбрались из затхлого боснийского подвала.
- Брателло, мы ж свои люди, отдам их тебе по сто пятьдесят марок за штуку. Сейчас их по триста продают, так что смотри, - говорил Омерович, выходя из своего двора, и еще добавил:
- Негде тебе такого товара не найти, братан. Только не говори никому! Неважно, какой мы веры, главное, что мусульмане, ха, ха, ха!
- Как встречу Вампу, сообщу тебе. Когда заплатят мне за фильм, тогда все и обсудим, - сказал я, не имея никакого желания снова попадать в этот дом, и в тревожном настроении поспешил домой.