Пока его голос гулко разносился по пустому стадиону, вновь я почувствовал что-то странное, будто на ноге у меня отрастает маленький палец. Поднял я ногу и понял, что в кроссовке что-то шевелится. Что за чудеса? Была это мышь, совсем маленький грызун, забравшийся в кроссовки армейского пенсионера. Я не знал, что делать. В панике ударил я ногой о штангу, но мышь еще сильней зашебуршилась. Тогда я начал бежать, вскидывая ноги и со всей дури стуча о штанги подошвами. Надеялся я, что грызун погибнет под моей тяжестью, и я смогу выбросить его из обуви, которая была мне велика на два размера. Потом остановился, но мышь снова завозилась на моей ступне, будто ей не нравилось, что я стою. Словно было ей приятно, когда от нее кому-то нет покоя и, стоило мне остановиться, как она снова заартачилась. Наверное, думала: "Зачем этот кретин остановился, разве не видит он, что мне нравится скорость?"
Побежал я и, сдавленно подвывая, сделал последний, стремительный и почетный круг по стадиону, с мышью в кроссовке. Было это концом моей атлетической карьеры.
В соответствии с новой установкой "алкоголь дома, а не в кафане", ситуация в нашей семье развивалась в позитивном направлении. Такими словами журналист из сараевской газеты описал бы состояние дел у нас дома. Отец собирал лучших друзей, которые приходили, привлеченные запахом мяса, запеченного по-боснийски, в горшочке. Видел я докторов, инженеров, режиссеров. Причем, сейчас я мог наблюдать их не одним глазом, как раньше, когда мы жили в Горице. Теперь я сидел с ними вместе, но в разговор не вмешивался. Иногда я чувствовал, что на какую-то тему и мне есть что сказать, но осмеливался вклиниваться во взрослые разговоры только со словами одобрения… Это вовсе не означало, что я со всем там соглашался. Было найдено и оправдание моему отсутствию в школе. Шиба Крвавац раздобыл для меня от какой-то своей любовницы бумагу, в которой было написано, что я полтора месяца проходил терапию больного колена.
В конце семестра, этот кинокудесник организовал мне перевод из Пятой гимназии во Вторую. Сербский язык и философия стали моими профильными предметами. Там я открыл для себя Радое Домановича и жизнь моя стала куда осмысленней, а в философии я, изучая силлогизмы, осознал преимущество своих герцеговинских корней. Логические выводы мы, герцеговинцы, всегда делали слишком поспешно, и поэтому в Сараево, желая нас оскорбить, говорили: "В нем борются герцеговинец и человек". Учился я делать логические выводы, что уже было важным делом. Особенно понравился мне профессор философии Срето Миланович. Он был забывчив и рассеян, но все его любили. Однажды он ушел из школы домой с журналом подмышкой, а на следующий день вернулся с тем же журналом, но в домашних тапочках. Поскольку была весна, он этого так и не заметил, пока коллеги в учительской не обратили на этот факт его внимания.
Вечер у нас дома начинался с того, что, перед ужином все собирались смотреть новости по телевизору. Садились мы в кресла, и первой новостью, конечно, была: "Товарищ Тито сегодня посетил… то-то и то-то".
Доктор Липа поворачивался к Шибе и тихонько его спрашивал, подмигивая Мурату:
- Так он что, в парике ходит, что ли?
- Исмет, не провоцируй! - пытался его угомонить Шиба.
- Чего не провоцировать-то, это ж не его волосы!
- Как так не его? - вмешивалась Сенка. - Не знала я, что вы, мужчины, такие завистливые, боже ж ты мой!
- Причем тут зависть, Сенка, ну-ка, посмотри хорошенько, это ж не его волосы!
- Конечно его, просто крашеные.
- Да ты чего несешь-то? - отзывался Шиба, показывая на люстру, и было непонятно, то ли он шутит, то ли и впрямь указывает на опасность прослушивания. Был это уже не тот панический страх, как в горицких разговорах с отцом. Тогда он делал все, чтобы избежать выслушивания и даже понимания того, что произносил отец. Когда не получалось по-другому, он отцу, на середине фразы, начинал петь и не переставал, пока тот не умолкнет.
- Кто это чушь несет? - спрашивал дядя Омерица.
- Ты, Омерица!
- Да почему чушь-то, сам посуди, ну как может быть у человека его возраста ни одного седого волоска?
- Сейчас такие шампуни есть, помоешь ими голову, и седины не видать! - защищала Сенка Тито.
- То, о чем ты, Сенка, говоришь, называется хна.
- Божья матерь, мне ли не знать, что такое хна, это ж я хной голову крашу, а не ты!
- Ну так посмотри на его голову, совсем на настоящие волосы непохоже, - настаивал на своем доктор Липа.
Отец мой помалкивал и в обсуждении Тито участия не принимал, что было необычно. И наконец он ворвался в разговор, внезапно и убийственно:
- Люди, правильно говорит Омерица, то, что вы видите, это не настоящие титовы волосы, он их красит гуталином!
- Чем, прости? - переспросил Шиба. - Гуталином?! Сенка, твой муж-то совсем рехнулся! - раздраженно сказал он.
- Да ты что, неужто прямо гуталином? - принялся поддакивать Омерица, помогая отцу дразнить Шибу.
- Да, дорогие мои, гуталин подходит лучше, потому что человеческие волосы это протеин, и реагируют только на сильную химию. Гуталин для здоровья безвреден, надо только с ним осторожно, чтобы не переборщить!
Отец сохранял серьезнейшее выражение лица, как Боро Тодорович в роли хулигана.
- Бога ради, Мурат, ну почему ты такой?!?
- Какой это такой? - спросил отец мою маму, с упором на "такой".
- Ну как же это так можно красить волосы кремом для обуви. Ты просто бессовестный.
И тут вмешался Шиба, так, чтобы его было слышно не только присутствующим, но и по подслушке.
- Он, Сенка, не бессовестный, он ненормальный, гуталином когда-то мазались белые актеры, когда нужно было сыграть негра на сцене, а не президент республики! - сказал знаменитый режиссер приключенческих фильмов, вспомнивший, как людей гноили на Голом острове за куда более безобидные вещи, чем вся эта хреновина с окраской титовых волос.
- Давайте-ка лучше споем что-нибудь, люди, на хрена нам эта политика, чтоб ее разодрало к чертовой бабушке?
- Да причем тут политика, Сенка, видишь, мы изучаем тайны парикмахерского искусства! - настаивал мой отец, будто актер на сцене, в патронташе которого не кончились еще пули, которыми он и дальше хочет развлекать публику.
- Перестань, Мурат, Бога ради тебя прошу! - теперь мама уже начинала сердиться, показывая ему на испуганного Шибу Крвавца. Омерица запевал: "Зацвели уж розы у меня в саду…"
Я воспользовался случаем и после всех этих забав о гуталине и Тито попросил дядю Шибу зайти ко мне в комнату. Он едва дождался зайти за мной и сказал:
- Как же они постарели, Эмир, поистрепались, Боже ж ты мой.
Удивил я его вопросом, давно мучившим меня. Смотрел я разные фильмы, и многого не понимал. Нравились мне его фильмы о дружбе во время войны. Особенно фильм "Мост", где боец вынес своего товарища на плечах. А так как этот товарищ, которого несли, был опасно ранен в ногу, попросил он своего друга оставить его и спасать себя. Но товарищ не захотел обрекать раненого на плен, и сказал:
- Никогда, побро.
Это было сокращение от "побратим", но то, с каким выражением Бурдуш сказал это, было, вероятно, художественным приемом усиления эмоции. Задал я Шибе вопрос, хотя не потому вовсе, что мне был так уж интересен ответ. Хотелось мне ему показать, что, несмотря на все эти двойки, в совсем не такой уж глупый.
- Дядя Шиба, очень мне нравятся партизанские фильмы, но почему в нашей стране никто не снимает хороших любовных фильмов?
- Просто все ждут, когда ты закончишь киноакадемию!
- Да ладно вам шутить, я ж серьезно спрашиваю?
- А с чего ты решил, что я шучу?
- И чего это, я запросто так смогу стать режиссером, что ли?
- Ну, это совсем несложно, поучишься всему понемногу, тут не обязательно быть специалистом в какой-то области, то есть знать надо все, но поверхностно.
- То есть все, и ничего? - спросил я.
- Вот именно. Нужно обучиться только ремеслу! - И я подумал: вот это для меня, все равно ведь сую свой нос повсюду, и все мне интересно!
- А ремеслу где можно научиться, в школе?
- И на практике. Мы все учились, ассистируя другим.
А я, по своему обыкновению, упрямо настаивал:
- Нет, ну а как мне научиться снять любовный фильм?
- Да ты, парень, влюбился, что ли?
- Нет, но был влюблен полтора раза! - Кажется, проживание в полуторных квартирах отразилось и на моей любовной жизни.
- Как это влюблен полтора раза?
- А так, первый раз я был влюблен в Снежану Видович и несколько раз пугал ее и целовал, а Невенку я держал за груди!
- Что ты делал?
- Просто держал ее за груди, и ничего больше.
- Больше ничего?
- Ну, хорошо, теперь пришло твое время поцеловать, взяться за груди, потом помять их, как делают женщины, когда разминают тесто для питы, а потом довести дело до конца и сделать это!
- Что?
- Соединить вместе и первое, и второе, и эту твою половину, чтобы все стало целым!
Стало мне неловко и я покраснел, будто рак, потому что догадался, что нужно было сделать.
- На самом деле, любовный фильм в современной версии должен основываться на классическом сюжете с использованием современных костюмов и сценографии, а тема любви являет собой извечную человеческую проблему. Двое любят друг друга, а третий им препятствует в борьбе за эту любовь. Они сражаются, преодолевают великие препятствия, но в конце концов любовь побеждает. Как, скажем, Ромео и Джульетта, Омер и Мейрима. Тут те же законы, что и в книгах, история должна иметь свои начало, середину и конец. Всему этому можно научиться в школе.
Был я безмерно благодарен Шибе, за то, что он впервые сказал, что я могу стать режиссером. И неважно, что я толком не понимал, что это такое. Уже тогда охватывал меня страх перед будущим. Иногда я боялся, что не справляюсь с задачей стать Кем-то. Позже, когда вечер и вино подходили к концу, Шиба сказал отцу:
- У твоего парня такие здоровенные глазищи, дам-ка я ему маленькую роль в "Вальтере", только пока ничего ему не говори, пусть сначала закончит четверть.
Наутро отец не выдержал и сказал мне, когда будил в школу:
- Если закончишь с хорошими оценками, Шиба будет тебя снимать в фильме.
Актерство меня не особо привлекало, но отцу я сказал, что намерение Шибы меня радует. На самом деле, мне нравилось только режиссерское звание. Хотя, как я уже говорил, что это такое, я не знал.
После школы я поехал вместе с Сенкой в Храсно навестить ее маму. По дороге Сенка разглядывала витрины. Заходили мы с ней в магазины, выходили, заходили, и в одной из этих витрин я увидел фотоаппарат. Подумал я: "Это первый шаг к режиссуре, ведь фильм это просто череда фотографий, расставленных в нужном порядке!". Был это русский аппарат "Зоркий", и стоял он сбоку, около четырех-пяти восточногерманских "Практик".
- А сколько стоит вон тот? - спросила мама, и продавец ей ответил:
- Надо вам договориться с Ухеркой, это его аппарат, а живет он на Калемовой улице.
Взяли мы номер телефона Ухерки и позвонили. Когда мама услышала цену, то загоревала:
- О-хо-хо, дорого, сынок, прямо жуть. Знаешь, сколько всего можно за такие деньги понакупить?
- Если вы серьезный покупатель, госпожа, то можно и в рассрочку.
Умоляюще смотрел я на Сенку, не зная, что она скажет.
- Сейчас мы на мели, нету денег совсем, подожди до первого числа, потерпи немножко, знаешь ведь, если в школе у тебя все будет в порядке, отец для тебя звезды с неба достанет!
- А деньги от дедушкиного дома?
Сенка остолбенела.
- Они же на черный день отложены! А это никакой не черный день, да как тебе не стыдно! - заткнула мне рот мама.
Этот Ухерка, ассистент кинооператора, работавший с шибиными операторами, кроме поддержанного "Зоркого", предлагал на продажу еще и две круглых фотолампы. Встречу между нами устроил, конечно, Шиба Крвавац. Целый день в школе пытался я придумать сценарий, потому что от Шибы слышал, что без хорошего сценария фильма не получится. То, что придумал я во время уроков, нужно было теперь сообщить Ухерке. Важней всего было уговорить Ухерку стать оператором моего первого любительского фильма. Все это я рассказал ему на одном дыхании. Смотрел он на меня и, наверное, думал, что видит перед собой невежду, но не прерывал меня, пока я не стал описывать, как главный герой фильма едет на трамвае из центра города, и возле кондитерской "Оломан" сворачивает в сторону дома культуры "Чуро Чакович". Он сначала открыл рот, а потом удивленно спросил:
- Ладно, а как думаешь такое можно сделать? - на что я храбро ему отвечал:
- Да ерунда же. Этот трамвай сходит возле "Оломана" с рельсов, едет по улице, пересекает улицу Васи Мискина, и вот он на месте, наш юноша выходит и идет в "Темпл". Внутренний голос говорит ему что балерина за занавесом, он выскакивает из трамвая!?
Ухерка сказал:
- Постой, постой, а как это тебе представляется, что трамвай сходит с рельсов?!
- Да просто же, какого черта, это фильм или не фильм? если фильм, тогда можно показать и невозможное!
- Этот твой парень должен поступать на режиссуру! - сказал Шиба отцу. Ясно было, что Ухерка сообщил ему о моем представлении о невозможном в кинематографе!
- Он настоящий авантюрист и это самое главное. Можешь себе представить, потребовал от оператора, чтобы около кондитерской "Оломан" трамвай сошел с рельсов и поехал до "Темпла". Это, Мурат, добрый знак, просто отличный.
Ведь его самого тоже называли авантюристом от кинематографии, потому что по пути к хорошему фильму не жалел он ни себя, ни окружающих. Шиба подробно описал встречу с оператором и высказанные мной соображения о невозможном. Уже на следующий день Мурат сказал Сенке:
- Займи из кассы взаимопомощи, верну с тринадцатой зарплаты, надо купить ему ту камеру и те лампы!
Через два дня в моей комнате стояли на столиках две округлые фотолампы. Увидев это вечером, Юсуф Камерич, директор Коммунального предприятия, сказал Мурату:
- Хорошо тебе, Мутица, твой сын знает, чего хочет.
Это было вовсе не так, но прозвучало приятно. У меня еще не было ясного представления, чего и как я хочу, но эти осветительный набор, и аппарат, придавали мне некоторую важность и значение. Вроде как тот "Титаник", которого я сделал в первом классе. В школе, не знаю уж как, прознали, что я буду делать свой первый любительский фильм в Киноклубе "Сараево". Когда на перемене мы курили в школьном туалете, один парень сказал мне:
- Собрался в деятели киноискусства, Куста? Ну, мать твою, если увидишь Неду Арнерич, передай ей, что есть у тебя приятель, который готов за бесплатно быть каскадером у нее в постели, ха, ха!
Почувствовал я, что мне завидуют, и это меня не беспокоило. Потому что теперь я знал, что моя жизнь сдвинулась с критической точки, называвшейся Никто!
Когда я снова встретился с Ухеркой, он спросил меня:
- А какой у тебя в фильме сценарий?
Я сказал:
- Жанровый фильм про любовь. Один молодой человек просыпается у себя дома. Но не сам просыпается - будят его колокола православной и католической церквей, а в конце и резкий перестук сахат-кулы. Все как у Андрича.
- Постой-ка… а где ты хочешь это снимать?
- Например, у меня дома?
- А ты разве в центре живешь?
- На Кати Говорушич 9а.
- Но там же этого не снять?
- Почему это?
- Так ясно же почему, не слышно оттуда никаких колоколов, нужно искать подходящее место.
- Зачем что-то искать, снимем как он просыпается в моей комнате, а когда встанет с кровати, снимем его возле окна, выходящего на церковь, а окно установим на какой-нибудь террасе возле кафедрального собора, и готова сцена.
- А где окно-то взять, дорогой ты мой?
- Да найдем окно, тоже мне проблема, окно. Прикрепим его снизу, на время, к ограде балкона!
Нелегко было Ухерке совладать с моим напором.
- Нет, ну-ка, погоди-ка, а как ты думаешь я все это должен осветить?
- Э, а вот этого не знаю, я ж не оператор.
- Получается, что нам должно быть слышно то же, что и главному герою фильма, колокольный звон, но для этого нам не обязательно показывать сразу две церкви. Снимем только одну, а другой звон включим в записи. Так можно?
- Да, думаю, можно. Но надо посмотреть, справиться ли с этим монтажер. Знаешь Веско Кадича?
- А кто это?
- Монтажер, автор любительских фильмов. Вот его и спроси, как все это можно сделать!
Ухерка смирился со своей участью. Понял, что перед ним помешанный, готовый отстаивать свой замысел до конца. Не обращая внимания на то, хорош ли и осуществим ли он!
В основе фильма, созревшего у меня в голове, не было классического сюжета. Я хотел, чтобы этот фильм выразил мою жизнь.
- Один молодой человек просыпается в Сараево, месте пересечения разных вероисповеданий, как пишет Андрич. Жизнь этого юноши бесцельна и лишена надежды. Это заметно по тому, как он постоянно ходит по одной и той же улице. Эту сцену мы будем все время повторять, как припев в песне. Так мы сможем показать зрителю, что жизнь молодого человека протекает однообразно и что он совершено потерян. Он просто не знает чего хочет.
- А как хочешь ты это показать? - усмехнулся Ухерка.
- Повторением одних и тех же сцен. Закрепим образ человека, который бесцельно идет по одной улице. Пусть, например, это будет Штросмайерова с кафедральным собором на заднем плане. Его жизнь изменится, когда он поймет, как добиться этих перемен. Переворот этот, ясное дело, произойдет из-за женщины! Той, которую он полюбит, а не проститутки, с которой он переспал. От проститутки он бежит! А та, которую он любит, это женщина-идея. Она не ходит по магазинам, не ворчит, она вообще никакого отношения к реальности не имеет, а все-таки это женщина!
- Так не бывает!
- Что не бывает?
- Ты же говоришь, что он ее любит, но что не так, как с проституткой, от которой он убегает и с которой спал?
- Ты просто не понял. Она живет только на сцене, за занавесом, она балерина!
- Живет на сцене. Как это можно жить на сцене? Что это? Поставила на сцене палатку, или кровать, а в туалет, например, она куда ходит?
Вот теперь этот Ухерка начал меня раздражать. "Какой дебил", подумал я, но ему, конечно, этого не сказал.
- Да нет же, ты меня вообще не понял, наверное, я не так выразился. Нам вообще не важно, живет ли она на сцене или нет.
- Хорошо, нам не важно, но вот только видно, что не читал ты Пудовкина. Надо тебе немножко подучиться в области киноискусства, это все поэтика лицентиа!
- Какая поэтика?
- Лицентиа, общее место. А в кино надо избегать общих мест!
Будто нож всадил мне в сердце этот Ухерка! Мне надо учиться, подумал я, это, конечно, так, но зачем сейчас-то об этом говорить.
А он продолжал меня унижать:
- Зрители всегда оценивают персонажей фильма, насколько те правдоподобны и оригинальны!