Шарлотта приняла факт как данность и плюхнулась на канапе, но не стала ломать себе голову. Муж был для нее загадкой, разгадывать которую у нее больше не осталось сил. И вообще, всем известно первое правило брака: разгадаешь загадку - убьешь любовь.
Итак, люди зачастую держатся семьи. Иногда женам удается оставаться с мужьями и мириться со своими бедами, сочиняя романы и пряча их на дне гардероба. Матери уживаются с детьми, какими бы трудными те ни были и как бы ни сводили с ума своих родителей.
Дальше я читать не стал. Я почувствовал, что вторгся на ее территорию. Знаю, звучит странновато из уст того, кто живет в теле чужого мужа. Я вернул роман на место, под стопку одежды.
Позже я рассказал Изабель о своей находке.
Сделав непроницаемое лицо, она смерила меня взглядом и покраснела. Не знаю, от гнева или от смущения. Наверное, хватало и того и другого.
- Это личное. Ты вообще не должен был узнать о романе.
- Знаю. Потому и захотел прочитать. Я хочу тебя понимать.
- Зачем? Решение таких задач, как я, не приносит ни научных лавров, ни миллионных премий, Эндрю. Напрасно ты корчишь из себя сыщика.
- Разве мужу не следует знать свою жену?
- Как мы заговорили!
- Что это значит?
Изабель вздохнула.
- Ничего. Ничего. Извини, напрасно я так сказала.
- Говори все, что считаешь нужным.
- Хорошая стратегия. Но думаю, если бы я ее придерживалась, мы бы развелись, по самым скромным оценкам, еще в две тысячи втором.
- И что? Ты была бы счастливее, разведись вы с ним, то есть мы с тобой, в две тысячи втором?
- Мы этого никогда не узнаем.
- Верно.
Тут зазвонил телефон. Спрашивали меня.
- Алло?
Звонил мужчина. Голос был непринужденный и бодрый, но чуть озадаченный.
- Привет, это я. Ари.
- О, привет, Ари. - Я знал, что Ари считается моим ближайшим другом, поэтому старался говорить, как принято у друзей. - Как ты? Как семья?
Изабель нахмурилась, но, кажется, Ари меня не расслышал.
- Только что вернулся с этого балагана в Эдинбурге.
- Ага, - сказал я, изображая, что прекрасно понимаю, что это за "балаган". - Да, точно! Балаган в Эдинбурге. Конечно. Ну и как?
- Хорошо. Да, здорово. Поболтали с ребятами из Сент-Эндрюса. Дружище, я слышал, неделька у тебя выдалась не дай бог.
- Да. Верно. Неделька выдалась не дай бог.
- Вот я и засомневался, пойдешь ты на футбол или нет.
- Футбол?
- "Кембридж - Кеттеринг". Выпили бы пива, помозговали о сверхсекретной новости, которой ты поразил меня в прошлый раз.
- Сверхсекретной? - Каждая молекула в моем теле насторожилась. - Ты о чем?
- Не думаю, что это телефонный разговор.
- Да. Да. Ты прав. Не говори об этом вслух. И вообще никому не говори. - Изабель ушла в прихожую и теперь подозрительно поглядывала на меня оттуда. - Да-да, я пойду на футбол.
Нажав на красную кнопку, я отключил телефон, обессилев от мысли, что придется, быть может, отключить еще одну человеческую жизнь.
Несколько секунд молчания за завтраком
Вы становитесь кем-то другим. Иной формой жизни. Это просто. Обыкновенное молекулярное преобразование. Нашим внутренним технологиям это под силу. Никаких проблем, если ввести правильные команды и задать модель, на которую следует ориентироваться. Во Вселенной нет новых ингредиентов, и люди - как бы они ни выглядели - состоят в целом из тех же веществ, что и мы.
Трудность, однако, в другом. В том, что происходит, когда вы смотрите в зеркало в ванной и вас не мутит при виде себя нового, как бывало каждое утро до этого. И когда вы надеваете одежду и понимаете, что это начинает казаться вам вполне нормальным.
А когда вы спускаетесь вниз и видите, как форма жизни, якобы приходящаяся вам сыном, поедает гренки и слушает музыку, которую больше никто слушать не может, вам требуется секунда - или две, три, четыре секунды, - чтобы осознать, что на самом деле он не ваш сын. Он ничего для вас не значит. Мало того: он и не должен ничего для вас значить.
А еще жена. Ваша жена любит вас, но не одобряет из-за какого-то проступка, которого вы не совершали, причем он, с ее точки зрения, ерунда по сравнению с тем, что вы еще можете выкинуть. Но ваша жена - не ваша. Она чужая. Чужая с головы до ног. Примат, чьи ближайшие сородичи - волосатые, живущие на деревьях обезьяны, называемые шимпанзе. Однако если чужое повсюду, оно становится привычным, и вы уже судите о жене по людским меркам. Вы наблюдаете за ней, когда она пьет розовый грейпфрутовый сок и смотрит на сына с тревогой и беспомощностью. Вы понимаете, что быть матерью означает для нее стоять на берегу и смотреть, как ее ребенок уплывает на утлом суденышке все дальше и дальше, и не знать, а только надеяться, что где-то впереди земля.
И вы видите ее красоту. Ведь красота на Земле - то же, что и везде: идеал, который манит и не поддается разгадке, порождая восхитительное смятение.
Я был смущен. И растерян.
Я пожалел, что у меня нет новой раны. Тогда Изабель опять ухаживала бы за мной.
- Что ты такого увидел? - спросила она.
- Тебя, - ответил я.
Изабель бросила взгляд на Гулливера. Тот нас не слушал. Потом она опять посмотрела на меня, смущенная не меньше моего.
Мы обеспокоены. Что ты делаешь?
Я уже говорил.
И?
Я собираю информацию.
Ты теряешь время.
Нет. Я знаю, что делаю.
Мы не планировали, что миссия так затянется.
Понимаю. Но я больше узнаю о людях. Они сложнее, чем мы думали. Иногда они кровожадны, но чаще заботятся друг о друге. Добра в них больше, чем других качеств, я в этом убежден.
О чем ты говоришь?
Сам не знаю. Я растерялся. Перестал понимать некоторые вещи.
На новой планете такое бывает. Перспектива меняется на местную. Но наша перспектива не изменилась. Ты это понимаешь?
Да. Понимаю.
Оставайся чистым.
Да.
Жизнь/смерть/футбол
Люди - одни из немногих разумных существ галактики, которые до сих пор не решили проблему смерти. Тем не менее они не проводят всю жизнь, голося и воя от ужаса, расцарапывая себе плоть и валяясь по полу. Так поступают только некоторые - я видел их в больнице, - но таких считают сумасшедшими.
А теперь подумайте вот о чем.
Человеческая жизнь длится в среднем восемьдесят земных лет, или тридцать тысяч земных суток. Следовательно, люди рождаются, обзаводятся друзьями, съедают определенное количество еды, вступают или не вступают в брак, рожают или не рожают одного-двух детей, выпивают несколько тысяч бокалов вина, проводят ряд половых контактов, после чего у них где-нибудь обнаруживают опухоль, и тогда они сокрушаются, поражаются, на что потрачено время, понимают, что жить следовало по-другому, признаются только себе, что все равно жили бы точно так же, а потом умирают. Отправляются в большое черное ничто. Вне пространства. Вне времени. В самый тривиальный из всех тривиальных нулей. Все как один. Пожизненные узники ничем не примечательной планетки.
Но если смотреть с поверхности Земли, то не видно, чтобы люди пребывали в кататоническом ступоре.
Нет. Они занимаются другим. Например:
- умываются;
- слушают музыку;
- возятся в саду;
- едят;
- водят машину;
- работают;
- зевают;
- зарабатывают деньги;
- глазеют;
- пьют;
- вздыхают;
- читают;
- играют;
- загорают;
- жалуются;
- бегают трусцой;
- препираются;
- заботятся;
- общаются;
- фантазируют;
- гуглят;
- растят детей;
- делают ремонт;
- любят;
- танцуют;
- совокупляются;
- сожалеют (об этом);
- терпят неудачи;
- стараются;
- надеются;
- спят.
Да, а еще есть спорт.
По всей видимости, я, вернее, Эндрю, любил спорт. А конкретно - футбол.
К счастью для профессора Эндрю Мартина, футбольной командой, за которую он болел, был "Кембридж Юнайтед" - один из тех клубов, которых благополучно минуют стресс и экзистенциальная травма победы. Я обнаружил, что поддерживать "Кембридж Юнайтед" означает поддерживать идею поражения. Наблюдая за тем, как ноги футболистов из раза в раз избегают столкновения со сферическим символом Земли, болельщики приходили в глубокое уныние, но, кажется, на это и рассчитывали. Понимаете, как бы люди ни убеждали вас в обратном, они не любят побеждать. Точнее, им нравится побеждать секунд десять, но если победы продолжаются, в конечном итоге они начинают задумываться о другом, например о жизни и смерти. Хуже побед людям кажутся только поражения, но тут хотя бы можно что-то сделать. С абсолютной победой не сделаешь ничего. От нее никуда не денешься.
Итак, я пришел на стадион посмотреть, как "Кембридж Юнайтед" играет с "Кеттерингом". Я спрашивал Гулливера, не хочет ли он пойти со мной, - не хотелось упускать его из виду, - и парень с издевкой ответил: "Да, папа, ты же меня знаешь".
В общем, пошли только мы с Ари, или, если по всей форме, мы с профессором Арирумадхи Арасаратамом. Как я уже говорил, это был самый близкий друг Эндрю, хотя от Изабель я узнал, что друзей как таковых у меня нет. Скорее знакомые. В любом случае Ари считался "экспертом" (человеческое определение) в теоретической физике. Кроме того, он был шарообразным, как будто хотел не только смотреть футбол, но в результате стать мячом.
- Ну что, - проговорил он, выбрав момент, когда "Кембридж Юнайтед" остался без мяча (вообще-то такие моменты преобладали), - как делишки?
- Делишки?
Ари запихивал чипсы в рот, не предпринимая попыток скрыть их дальнейшую участь.
- Знаешь, я за тебя немного волновался. - Он усмехнулся. К смешкам самцы людей прибегают, чтобы скрыть эмоции. - Даже не волновался, а чуть тревожился. Даже не тревожился, а скорее гадал: "Неужели у него Нэш"?
- Что ты имеешь в виду?
Ари объяснил, что он имеет в виду. У людей-математиков, как видно, вошло в привычку трогаться рассудком. Он перечислял имена: Нэш, Кантор, Гёдель, Тюринг - и я кивал, будто они для меня что-то значили. А потом он сказал "Риман".
- Риман?
- Я слышал, что ты почти не ешь, так что скорее Гёдель, чем Риман, - сказал Ари. Под Гёделем, как я позже узнал, он подразумевал Курта Гёделя, другого немецкого математика. Гёдель считал, будто все пытаются его отравить, и поэтому совсем перестал есть. В контексте такого определения помешательства Ари выглядел просто эталоном здравого ума.
- Нет. Я ничем таким не страдаю. И уже ем. В основном бутерброды с арахисовой пастой.
- Это больше похоже на Пресли, - со смехом сказал Ари. А потом посерьезнел - я это понял по тому, что он глотнул и больше не засовывал еду в рот. - Понимаешь, дружище, простые числа, блин, опасная штука. Опасная, мать их! От них можно рехнуться. Они как сирены. Манят своей холодной красотой, и не успеешь оглянуться, как крыша уедет. Когда я услышал о твоей эксгибиционистской эскападе, то решил, что ты уже соскочил с катушек.
- Нет, - сказал я. - Я вернулся на свои рельсы. Как поезд. Или видеокамера.
- А Изабель? У вас с Изабель все хорошо?
- Да, - сказал я. - Она моя жена. И я люблю ее. Все хорошо. Хорошо.
Ари нахмурился. Потом на секунду отвлекся - глянуть, не подобрался ли "Кембридж Юнайтед" к мячу. И, по-моему, испытал облегчение, когда увидел, что нет.
- Правда? Все хорошо?
Я понял, что ему нужно больше информации.
- "Я до любви не жил".
Ари покачал головой, и на лице его возникло выражение, которое я теперь смело могу назвать замешательством.
- Кто это? Шекспир? Теннисон? Марвелл?
Я замотал головой.
- Нет. Это Эмили Дикинсон. Я читаю много ее стихов. А еще Анну Секстон. И Уолта Уитмена. Мне кажется, поэзия многое говорит о нас. Ну, о нас, людях.
- Эмили Дикинсон? Ты цитируешь Эмили Дикинсон на футболе?
- Да.
Я почувствовал, что снова выпадаю из контекста. А контекст - это все. У людей ничего не работает единообразно для всех случаев. Непонятно! Скажем, где бы ты ни находился, в воздухе всегда есть водород. Но это, пожалуй, единственный пример постоянства. Что такого особенного в футболе, если цитирование поэзии становится неуместным? Я понятия не имел.
- Точно, - сказал я и умолк, пережидая мощный коллективный стон, которым болельщики встретили гол от команды "Кеттеринг". Я тоже застонал. Вообще-то, стоны - занимательный и однозначно самый приятный аспект спортивных зрелищ. Правда, я, наверное, немного перестарался, судя по взглядам соседей. А может, они просто видели меня в Интернете.
- Ладно, - сказал Ари. - И как Изабель ко всему этому относится?
- Ко всему?
- К тебе, Эндрю. Что она думает? Она знает о… ну, ты понимаешь? С этого все началось?
Мой час наступил. Я глубоко вдохнул.
- Ты о секрете, который я тебе рассказал?
- Да.
- О гипотезе Римана?
Его лицо растерянно смялось.
- Что? Нет, дружище. Если только ты не ходишь налево с гипотезой.
- Так что за секрет?
- Что у тебя шуры-муры со студенткой.
- О, - с облегчением выдохнул я. - Значит, я точно ничего не рассказывал тебе о работе, когда мы последний раз виделись?
- Точно. Хотя на тебя и не похоже. - Он посмотрел на футбольное поле. - Так что, ты думаешь признаваться насчет студентки?
- Честно говоря, у меня немного помутилась память.
- Очень удобно. Идеальное алиби. Если Изабель узнает. Хотя для нее ты и так не герой матча.
- Ты о чем?
- Не обижайся, дружище, но ты рассказывал, каково ее мнение.
- Каково ее мнение… - я замялся, - обо мне?
Ари затолкал в рот последнюю пригоршню чипсов и смыл ее в желудок омерзительным фосфоросодержащим кислотным раствором, называемым кока-кола.
- По ее мнению, ты эгоист и гад.
- Почему она так думает?
- Возможно, потому что ты и есть эгоист и гад. Впрочем, все мы эгоисты и гады.
- Разве?
- О да. Это заложено у нас в ДНК. Докинз давным-давно нам это все разъяснил. Но у тебя, старик, ген эгоизма перешел на новый уровень. Подобный ген был, пожалуй что у кроманьонца, который размозжил камнем голову предпоследнему неандертальцу, а потом развернулся и изнасиловал его жену.
Ари улыбнулся и продолжил смотреть матч. Матч был долгий. Где-то во Вселенной образовались новые звезды, а где-то перестали существовать старые. Не в этом ли смысл человеческого существования? В удовольствии смотреть футбол - или по крайней мере в непринужденной простоте этого занятия? Наконец игра завершилась.
- Здорово было, - солгал я, когда мы выходили со стадиона.
- Разве? Мы проиграли четыре - ноль.
- Да, но пока мы смотрели, я ни разу не задумался о смерти и множестве других трудностей, сопряженных с тем, что мы смертная форма жизни.
У Ари опять сделался растерянный вид. Он собирался что-то сказать, но тут кто-то запустил мне в голову пустой жестяной банкой. Несмотря на то что банка летела сзади, я почувствовал ее приближение и быстро пригнулся. Ари ошеломила моя реакция. И думаю, метателя банок тоже.
- Эй, мудак, - сказал тот, - это ты у нас звезда "Ютьюба" голожопая? Жарковато, наверное? В полном-то прикиде?
- Отвали, парень, - нервно бросил Ари.
Метатель поступил наоборот.
Он пошел к нам. У него были красные щеки, очень маленькие глаза и засаленные черные волосы. Слева и справа от него шагали двое приятелей. Лица всех троих выражали готовность к насилию. Краснощекий наклонился к Ари.
- Что ты сказал, амбал?
- По всей видимости, порекомендовал вам двигаться в обратном направлении.
Мужчина схватил Ари за воротник.
- Думаешь, умный, да?
- В меру.
Я взял его за руку.
- Отвянь, извращенец долбаный, - гаркнул тот. - Я разговариваю с этим жирным ублюдком.
Мне захотелось причинить ему боль. Мною никогда не двигало желание причинять боль - только необходимость, а это большая разница. Но теперь я ощутил отчетливую потребность нанести краснощекому вред. Я слышал, как засвистело его дыхание, и сдавил ему легкие. В считанные секунды он уже хватался за горло.
- Мы пойдем своей дорогой, - сказал я, ослабляя давление на его грудь. - И вы трое больше нас не тронете.
Мы с Ари пошли домой, и нас никто не преследовал.
- Ни хрена себе, - сказал Ари. - Что это было?
Я не ответил. И как тут ответишь? Того, что произошло, Ари никогда не поймет.
Над головой быстро собрались тучи. Небо потемнело.
В любую минуту мог пойти дождь. Я уже говорил, что ненавижу дождь. Знаю, на Земле с неба льется не серная кислота. И все-таки дождь, любой дождь, был для меня невыносим. Я запаниковал. И побежал.
- Стой! - крикнул Ари, бросаясь вдогонку. - Что ты делаешь?
- Дождь! - сказал я, страстно желая, чтобы надо всем Кембриджем возник купол. - Не выношу дождя!
Лампочка
- Хорошо провел время? - спросила Изабель, когда я вернулся. Она стояла на одном виде примитивной техники (лестнице-стремянке) и заменяла другой (лампочку накаливания).
- Да, - сказал я. - Хорошо постонал. Но, откровенно говоря, не думаю, что пойду снова.
Изабель уронила новую лампу. Та разбилась вдребезги.
- Черт. У нас больше нет.
У Изабель сделался такой вид, будто она вот-вот расплачется. Она стала спускаться с лестницы, а я посмотрел на перегоревшую лампу, до сих пор болтавшуюся в патроне. Я предельно сосредоточился. В следующий миг лампа загорелась.
- Как удачно. Оказывается, ее и не надо менять.
Изабель посмотрела на свет. Игра золотистых лучей на ее коже завораживала. Они убрали тень. Облик Изабель стал еще отчетливей.
- Странно, - проговорила она. Потом опустила взгляд на осколки.
- Я всё уберу, - сказал я. Она улыбнулась, ее рука коснулась моей и быстро сжалась в знак благодарности. А потом она сделала то, чего я никак не ожидал. Она обняла меня, нежно, все еще стоя у разбитой лампочки.
Я вдохнул ее аромат. Мне приятно было ощущать тепло ее тела рядом со своим. И я проникся состраданием к человеку. Понял, что значит быть смертным созданием, по большому счету одиноким, но нуждающимся в иллюзии общности с другими. Друзьями, детьми, любовниками. Красивый миф. Миф, в который легко вжиться.