Благородный господин,
Когда я изучал звездные конфигурации на первый дня февраля нынешнего 1554 года, ужасающее и ужаснейшее зрелище явилось здесь, в Салоне, 10 марта между 7 и 8 часами вечера. Оно наблюдалось, как мне сообщили, до самого Марселя, затем до Сен-Шама около моря, поблизости от луны, которая в этот момент почти достигла первой четверти: великий огонь пришел с востока и направился к западу.
Этот громадный огонь, такой яркий, что он походил на большой пылающий жезл в форме факела, произвел необычайный взрыв, из которого изошли языки пламени, как из раскаленного докрасна железа, под молотом кузнеца. И этот огонь бросал многочисленные искры, сверкающие подобно серебру и разлетавшиеся на огромное расстояние, подобное расстоянию Млечного пути, именуемому также галаксием, с быстротой стрелы и с великим грохотом и треском, immensum fragorem (лат. безмерным грохотом), как говорят поэты, и выглядевшим как листья и деревья, обдуваемые жестоким ветром.
Явление длилось долго, по крайней мере двадцать минут, прежде чем направилось к каменистой области Кро близ Арля, затем оно повернуло к югу, высоко над морем, и созданная ею горячая струя хранила свой алеющий цвет и продолжала являть вокруг себя пламенеющие искры, подобно молнии, падающей с неба.
Это знамение было столь ужасным, что никакой человеческий язык не смог бы его описать. И я решил было, что оно могло бы прийти со стороны холма напротив Экса, именуемого Сент-Виктуар, но 14 того же месяца, будучи призванным в Экс, я опросил многих людей, видели ли они его тоже, но его никто [там] не видел.
Между тем он появился в двух лье оттуда, так как господин, проживающий в том месте и заметивший его, желал, чтобы я мог свидетельствовать о том, что он увидел и сохранить об этом память.
Через два дня после [моей] встречи с этим человеком один цирюльник из Сен-Шама навестил меня и сообщил, что он и другие горожане увидели одно и то же, и что оно приняло форму радуги, простиравшейся до самого испанского моря, и что там, где она заканчивалась, ввиду своей высоты, она должен был сжечь и испепелить все, через что она перешла. Затем в небе на ширину примерно в один стадий огонь брызнул во все стороны и исчез.
Насколько я могу судить о положении в этом крае, это явление новое и странное, и было бы лучше, чтобы оно не происходило, так как это явление или комета предзнаменует в этой области Прованса, так же как в других приморских местах, неожиданное и непредвиденное бедствие, войну, пожар, голод, чуму или другие ужасные болезни, или же что эти края будут осаждены и захвачены чужеземными народами.
Это знамение видели более тысячами людей, и меня попросили упомянуть о нем и сообщить Вашей светлости ввиду факта, что я сам его видел и слышал, когда оно происходило. И я молю Господа нашего Иисуса благословить Вашу светлость и даровать Вам долгую жизнь, благополучие и счастье.
Писано в Салоне в Провансе 19 марта 1554 г. Скромный и преданный слуга Вашей Светлости, Мишель де Нотрдам.
Переведено с французского языка и напечатано в Нюрнберге M. Иоахимом Геллером.
Письмо Нострадамуса Жану Морелю
Письмо написано в 1561 году, однако речь в нем идет именно о событиях 1555 года, связанных с поездкой Нострадамуса к королевской семье. Будучи в Париже, он одолжил денег у Жана Мореля, дворянина из Эмбрена в Дофине, сеньора дю Плесси и де Криньи. В доме Мореля в Париже собирался литературный кружок, который посещали Ронсар, дю Белле, Дора, Жодель (будущие создатели "Плеяды"), Меллен де Сен-Желе и другие известные интеллектуалы. Из кружка Мореля вышла латинская эпиграмма на Нострадамуса, ходившая уже в конце 1559 года:
Nostra damus, cum verba damus, nam fallere nostrum est, Et cum verba damus, nil nisi nostra damus.
("Преподнося наше достояние, мы преподносим слова, так как нам свойственно обманывать, и, кроме слов, мы ничего другого преподнести не можем".) Эпиграмма упоминается в адресованном Жану Морелю письме поэта Жоашена Дю Белле, автора манифеста "Плеяды" – трактата "Защита и прославление французского языка" (1549): "Я видел пророчество Нострадамуса, над которым я и месье Како не смогли помочь вам посмеяться. Взамен я посылаю вам двустишие, которое мне вчера дали и которое мне кажется уместным для толкования упомянутого пророчества. Не знаю, видели ли вы его, но мне оно показалось очень милым".
Господин мой, в эту субботу, 29 ноября 1561 года, я получил ваши письма, посланные из Парижа 12 октября этого года. Мне показалось, что ваши послания полны желчи, враждебности и негодования, которые Вы испытываете ко мне по неизвестной мне причине. Вы жалуетесь, что, когда я был в Париже и отправился засвидетельствовать почтение Ее Величеству Королеве, Вы предоставили мне два нобиля с изображением розы и два экю, что верно, честно и истинно. Вместе с тем Вы заявляете – что было правдой и правдой останется, – что ни я не знал Вас, ни Вы меня, кроме как понаслышке.
Вы должны понять, господин, что сразу после того, как я прибыл ко двору и коротко переговорил с Ее Величеством Королевой, я особо упомянул ей великодушие и более чем царскую щедрость, с которыми Вы ссудили меня деньгами. И это был не единственный случай, когда я говорил с нею об этом; я заверяю Вас, что упомянул об этом еще четырежды. Я огорчен, что Вы так дурно думаете обо мне, чтобы полагать, что я столь невежествен, чтобы не знать: "Quod benefacta male locata male facta arbitror" ("Благодеяния, оказанные недостойному, я считаю злодеяниями", слова Энния из трактата Цицерона "Об обязанностях", II, 18 – А. П.). Но из вашего письма следует, что Вы говорите в гневе и негодовании и, как мне представляется, зная обо мне лишь немногое.
Теперь относительно того [письма], что, по Вашим словам, Вы послали мне через некоего управляющего из Экса. Уверяю Вас, господин, что я никогда не получал никакого письма от Вас, кроме этого, и посему твердо полагал, что Вы удовлетворены результатом того, что я сказал Ее Величеству Королеве. Но de minimis etc. (сокр. латинская пословица "De minimis non curat lex", "мелочи не заботят закон" – А. П.). Возвращаясь к сути, поскольку было бы справедливо и разумно удовлетворить Вас, уверяю, что в этом вопросе, как и во всех других, я выступаю как человек благородный не только по отношению к Вам, но также и ко всем другим – как и Вы показали себя благородным и доблестным.
Я собирался отправляться ко двору согласно высочайшему повелению (хотя были и противные тому приказы тех, кто не желал, чтобы я отправлялся туда), и это произошло не без того, чтобы не спросить Вас и удовлетворить Вас полностью. Недавно в доме моего гоcподина барона де Ла Гарда гостил молодой паж из дворян, утверждавший, что он Ваш пасынок, так что я часто беседовал с ним и позволял ему сообщать мне о ваших новостях, чтобы убедиться, что я достаточно удовлетворил Вас во всех отношениях. Но он никогда не заговаривал со мной об этом [случае] – даже притом, что я упоминал об этом ему весьма часто. Что касается того, что Вы написали, что я оставил Париж hospite insalutato (не попрощавшись – А. П.), то уверяю вас, что, хотя вам и было угодно так написать, я сам так не считаю. Это не в моей природе – я не умею ни обижать, ни обижаться, не признаю в себе таких недостатков, которые не свойственны мне, а, напротив, глубоко чужды моей натуре, свойствам и характеру.
Просто я заболел, получив за это прекрасную награду от двора. Его Величество Король заплатил мне сто экю, Королева – тридцать. Недурная сумма для того, кто покрыл две сотни лье и затратил сто экю, заработав, таким образом, тридцать! Но дело не в этом. После того, как я вернулся в Париж из Сен-Жермена, некая весьма благородная дама, незнакомая мне, но показавшая при своем появлении большую представительность и благородство, кем бы она ни была, приехала повидать меня вечером того дня, когда я вернулся [из дворца], чтобы поговорить со мной о разных вещах, не могу сказать о каких, и ушла, когда уже совсем стемнело. На следующее утро она вновь пришла ко мне, и после того, как Ее Милость поговорила со мной как о ее личных делах, так и о других, она сказала мне, что господа из Парижского суда собираются навестить меня, чтобы расспросить, какой наукой я занимаюсь и что использую в своих предсказаниях. Я ответил ей, что им не стоит беспокоиться и приезжать по такому делу, поскольку я освобождаю квартиру и имею намерение уехать следующим утром, чтобы вернуться в Прованс, что я и сделал. Я никоим образом не думал вас обидеть.
И хотя Вы можете думать обо мне как угодно дурно, теперь я уверен, что вкратце Вы все знаете. Я очень недоволен тем, что Вы не написали мне ранее, поскольку тогда Вы ранее узнали бы о причине. Хотя я знаю Вас только по письмам, но conniventeis oculos (закрыв глаза – А. П.) представляю Ваш образ, Вашу исключительную честность, доброту, веру, порядочность, ученость и эрудицию. Но Вы можете подумать, что я считаю эти мои слова, обращенные к Вам, достаточными для Вашего удовлетворения. Это не так. Прилагаю к сему письму два векселя, которые Вам будет благоугодно обменять на деньги как только Вы их получите. Я убежден, что деньги также будут доставлены Вам без промедления. Один вексель относится на счет дамы из Сен-Реми, а другой – моего друга господина де Физа. Любезно прошу Вас не пренебречь ими. Впоследствии я получу ответ от них, не было ли какой-нибудь ошибки при получении. Есть многие другие в Париже и при дворе, которые не откажут мне и в намного большей сумме. Если я могу сослужить Вам какую-либо иную службу, умоляю самым искренним образом, чтобы Вам или вашим друзьям было угодно обратиться ко мне.
Будьте уверены, что Вы можете рассчитывать на меня так же, как и на любого другого человека. И если бы не религиозные беспорядки, которые случаются теперь ежедневно, я бы отправился в дорогу [к Вам в Париж], чтобы подробно справиться насчет Вас. Я жду ваших писем с тревогой, пребывая в уверенности, что Ваш ответ покажет Вашу удовлетворенность. Я надеюсь поехать к [королевскому] двору, чтобы отправить моего сына Сезара Нострадамуса на учебу и удовлетворить нескольких человек, просящих меня приехать, что я и сделаю. Однако я прошу Вас написать мне, сообщив новости о Вас, как только Вам это будет угодно. Я не премину оказать Вам любую возможную услугу, на которую я способен, и вы узнаете по моим делам весомость моих слов.
Мой господин де Морель, Ваша Милость, молю Господа, чтобы он ниспослал Вам здоровье, долгую жизнь, приращение чести и исполнения ваших благородных и доблестных достоинств.
Из Салона де Кро в Провансе, в последний день октября [sic] 1561 года.
Ваш скромный и покорный слуга, готовый повиноваться Вам,
М. Нострадамус
Нострадамус в документах эпохи
Жюль Сезар Скалигер. На Нострадамуса
Легковерная Галлия, на что ты надеешься, чего ты ждешь,
Подвешенная на оракулах, которыми искусно злословит Иудея?
Отягченная трофеями стольких древних королевств, стольких королевств новых,
Страдаешь ли ты от этого злодея, который играет столь славными скипетрами?
Видишь ли ты, насколько вздорен язык этого презренного болтуна?
Выносимо ли для тебя, что этот человек смеется над твоим доверием?
Кто глупее – этот злобный шут или ты, покровительствующая столь многим его наветам?
Если ты настолько проста, что не желаешь страдать от этого, страдай хотя бы оттого, что не можешь страдать от этого!
Астролог Лоран Видель об "истерии предсказаний":
Месяц назад – это происходило, кажется, в ноябрьские ноны [1555 г.], – близ того дня, когда пробуют вино, я находился не на проповеди, но в кабачке "Железная калитка" в Орлеане. Там было вино и компания добрых выпивох-завсегдатаев. [Компания пила полными стаканами, ведя разговор обо всем и ни о чем]. Болтаясь [за стойкой] в промежутках без дела, кабатчик услышал торговца-книгоношу, который кричал на улице: "Пророчества на продажу!". Тогда он начал вращать глазами и задирать нос, как продавец штопоров, прося нас позвать этого книгоношу. Что мы и сделали, будучи, со своей стороны, весьма рады его появлению – ведь он нам показал (пророчества) всех сортов. Одни были написаны прозой, другие – туманными и загадочными виршами, третьи были прогнозами легкими для понимания и ясными, как погожий южный день. После прочтения, сравнения и сопоставления этих пророчеств, написанных разными математиками (здесь: астрологами – А.П.), обнаружились совсем одинаковые, вплоть до слова, отличающиеся разве что титульными страницами, где были указаны разные авторы. Происходит это злоупотребление, по моему мнению, не по вине предсказателей, но из-за охочих до прибыли печатников – дело весьма вредное для нашего французского государства. Ибо если бы только эти прогнозы были только малоразличными, они не причинили и сотой доли того вреда, который приносят так называемые пророчества.
Сезар Нострадамус о поездке отца в Париж:
Пришел год после того, как Мишель де Нотрдам посвятил мне, бывшему еще в колыбели, и выпустил в свет центурии, которые, обессмертив его, провели по стопам и путям добродетелей его предков. В конечном счете эти пророчества стали столь известными, хотя и были написаны темными стихами в сивиллином стиле (потому что подобные вещи нельзя осквернять простонародным языком), что молва о нем разошлась повсюду, а его имя повторялось всеми с таким великим восхищением, что и писать неудобно. Скажу лишь, что Королева отправила графу Клоду письмо с курьером, где требовала немедленно направить к ней этого человека, которого хочет видеть король. О распоряжении Ее Величества губернатор, который любил и ценил его (Нострадамуса), сообщил ему, и тот, собравшись, отбыл из дома в возрасте 53 лет 14-го июля, и достиг стен Парижа 15 августа, в день Успения Богоматери, чье имя он носил, въехав в ворота Св. Михаила, чтобы счастливое предзнаменование было полным. Господин коннетабль (Анн де Монморанси) оказал ему необычайную милость, отвел его в свое жилище и представил королю, который велел поселить его у кардинала де Санса (Луи де Бурбона Вандомского). Там его свалила подагра, которая держала его в постели десять или двенадцать дней, во время которых Его Величество отправил ему сто золотых экю в бархатном кошельке, а королева почти столько же. Согласно четкому приказу Его Величества, как только он избавился от мучительных болей, он с удовольствием направился в Блуа, чтобы повидать французских инфантов. Что касается почестей, королевских одежд, драгоценностей и великолепных подарков, которые он получил от Их Величеств, принцев и самых великих людей двора, я лучше оставлю их на кончике пера, чем буду рассказывать о них с отменным избытком тщеславия, опасаясь сказать больше, чем позволяет скромность.
Лоран Видель о причине приглашения Нострадамуса ко двору (1558 г.):
Немедля вслед за этим (после описания полнолуния 7 января 1555 г. – А.П.) ты говоришь, что не осмеливаешься писать, что случится в этом году. Зачем ты прибегнул к таким хитростям? Явно для того, чтобы тебя пригласили ко двору, поскольку в [предсказании] на июль месяц того же года ты пишешь: королю следует остерегаться человека или группы людей, преследующих такие цели, что я не осмеливаюсь изложить на письме то, что показывают звезды в согласии с оккультной философии. Ты, конечно же, хотел, чтобы король пожелал узнать правду.
Лионский купец Жан Перо о Нострадамусе
В это же время через этот город (Лион – А.П.) проезжал астролог по имени Мишель де Нотрдам из Салона де Кро в Провансе, человек очень сведущий в хиромантии, математике и астрологии, который говорил великие вещи другим как об их прошлом, так и о будущем; рассказывали, что он чуть ли не угадывает мысли. Он направлялся ко двору короля, куда был вызван, и очень боялся, что ему там устроят плохой прием; он сам говорил, что ему до 25 августа угрожает большая опасность быть обезглавленным".
"Французский Геркулес" обвиняет Нострадамуса (1558 г.):
Это [Божественное] преимущество и прерогативу некий безрассудный и безмозглый безумец, который вопит, как наскипидаренный и оглашает свои предсказания на каждом углу, пытается приписать и присвоить себе. Словно человек, призванный в консисторию и узкий совет верховного Господа, как пророк наивысшей пробы, он предсказывает положение королей и императоров, их жизнь, их смерть, волнения войн и смут, их завершение, мир и союзы, правление городов и сообществ, перемены в королевствах, чуму, голод – короче говоря, все, что [только] Господь [может] пожелать и может [свершить] в силу абсолютного [своего] могущества. А он уверен в [своих пророчествах] на все сто, с такой дерзостью, будто он может подчинить мир своей власти. И что? Послушав его трескотню и пророчества, [спросишь], не он ли производит грозы, дожди, град, ветер, морское волнение и штиль, усмиряет погоду, когда ему это покажется удобным, в назначенный день, час и столько-то минут? И этот-то лжец, высокопробный, на все сто, столь хорошо поддерживается простым легковерием людей (над которыми он царит посредством двух лукиановых тиранов – Надежды и Страха), что они целиком и полностью убеждены его двузначной и двусмысленной болтовней, будто небо, стихии, да и вся вселенная не осмелится пренебречь или замешкаться в исполнении своих обязанностей в то время и в том месте, которые сей благородный вольнодумец предначертал ей в своих колдовских альманахах.
Сын Нострадамуса Сезар – автор жизнеописания отца