Немногие бодрствующие, точнее, полагающие себя таковыми, к примеру, Никита и Савва, находились в поле притяжения сна (комы, клинической смерти), как живые опилки в поле притяжения гигантского магнита. Принадлежать к спящей нации и быть свободным от сна невозможно, подумал Никита.
"В жизни много необъяснимого, точнее не вдруг объяснимого", - заметил он Савве в духе самого Саввы.
"Ты хоть записал ее телефон? - Савва, в отличие от Никиты, был предельно конкретен. - Где она, говоришь, работает?"
"Учится в мединституте, - ответил Никита, - то ли на психиатра, то ли на хирурга".
"Понятно, - усмехнулся Савва, - эти девчонки из мединститута большие придумщицы насчет девственности, - уселся за стол, включил компьютер. - Как, впрочем, и девчонки из пединститута, - подмигнул Никите, - и даже девчонки вовсе не из института"…
…На новомодном овальном дисплее возникла карта России, напоминающая телевизионную карту погоды, вдоль которой по завершении новостей похаживают улыбчивые, похожие на тонких зубастых рыбок, дикторши. Правда, на Саввиной карте не было цифровых обозначений температуры и миллиметров ртутного столба, пограничных линий между циклонами и антициклонами.
В школе, на университетских подготовительных курсах Никита довольно часто (как баран) смотрел на карту усеченной (без бывших пятнадцати союзных республик) России. Если на старых картах красный (как сваренный рак) СССР крепко (как пустынный саксаул) сидел в Центральной Азии, то нынешней России словно дали пинка по заднице, отчего она сильно (безвольно) выгнулась к Северу, очистив значительную часть евразийского материка. Ускользающими своими очертаниями Россия напоминала проколотый, сдуваемый, стремительно несущийся вверх воздушный шар. Собственно, уже и не шар, но еще и не резиновые, падающие вниз, лохмотья.
Никита обнаружил, что отнюдь не по границам так называемых субъектов Федерации раскрашена карта, и не по географическим (низменность, возвышенность, горные хребты) характеристикам.
К примеру, северо-запад был изумрудно-зелен, но в волнистых коричневых подпалинах, как брюхо породистой коровы. Юг европейской России - пустынно-желт (как бы присыпан песком поверх выжженной стерни и, по всей видимости, безурожаен). Кавказ - пятнист, как витязь в тигровой (камуфляжной) шкуре. Урал - от Карского моря до Казахстана - напоминал грозный вороненый ствол, бессмысленно наведенный на белое ледовитое безмолвие, а отнюдь не на бывшую братскую республику, где нынче (как, впрочем, и везде) сильно притесняли русских. Западная Сибирь была какой-то сине-пупырчатой, и… будто бы даже очертания сиреневоволосой грудастой русалки с печально-блудливым лицом увиделись Никите в болотной глубине Западной Сибири. Русалка, между тем, кокетливо повела плавно переходящей в широчайший хвост талией, и изумленному Никите открылось, что в ямку русалочьего пупка вмонтирован немалых каратов бриллиант, а хвост у нее не простой, не серебряный и не золотой, а… нефтяной - как если бы русалка густо вымазала его в черной икре, хоть это и было совершенно невозможно. Подмигнув с похабной грустинкой Никите, русалка скользнула не в зыбкую комариную болотную топь, но… (Никита глазам своим не поверил) в магистральный нефтепровод.
Нефть - испражнения дьявола, вспомнил изречение какого-то религиозного мыслителя, надо думать, врага прогресса, ортодокса и мракобеса Никита. Легко угадывалось и мнение этого мыслителя относительно другой составляющей природных богатств России - газа. "Чего ожидать от страны, живущей продажей испражнений дьявола? - с печалью подумал Никита. - Неужели, помимо всех своих многочисленных ипостасей - матрешек, лебедушек, березок и т. д. - Россия еще и презираемая миром русалка из… магистрального нефтепровода?"
Волга и Обь напоминали сияющие космическим светом (замкнувшиеся?) высоковольтные провода, по которым струилась неведомая (неужто, духовная?) энергия. И все было бы ничего, да только эта энергия уходила неизвестно куда - свистящим космическим бичом - в атмосферу, где приобретала зеленоватый оттенок, успокаивалась, широко струилась мозаичной лентой, приглядевшись к которой Никита определил, что единицей, так сказать, альфой и омегой мозаичного эскалатора является не что иное, как… стодолларовая (США) купюра. Эскалатор с такой энергией стремился ввысь и в сторону, что было совершенно очевидно: он никогда не коснется российской земли. Доллары не хлынут на нее, сохнущую (как невеста без жениха) без инвестиций, зеленым дождем.
Алтай, Тува и Бурятия были прозрачны, как вода и как вода же непостижимы. Якутия и Дальний Восток - белоснежны, как тот самый чистый лист (народ), на котором можно начертать любые иероглифы. И там, действительно, возникали иероглифы, которые решительно сгоняли с листа редкие, написанные кириллицей, буквы.
Приглядевшись, Никита обратил внимание, что внутри одних (господствующих на определенных пространствах) цветов на карте рождаются, исчезают, меняются, так сказать, цвета местного значения, отчего карта напоминает саморисующуюся картину. Причем, картину, стремящуюся отнюдь не к гармонии и успокоению, но к некоему особенному самоутверждающемуся хаосу внутри… Никита долго не мог понять внутри чего, пока не понял: внутри… ничего! Внутри космоса, бесконечности, Вечности, Божьей воли и Божьей же неволи. Как если бы Россия, подобно выдранному из бабьего цветастого халата длинному лоскуту астероидно плыла куда-то среди ледяного вакуума мирозданья.
В противоположную (это однозначно) от долларов сторону.
"Надо полагать, это карта национальной идеи?" - поинтересовался Никита, не в силах оторвать взгляд от безнадежно (как два берега у одной реки) расходящихся бабьего лоскута и светящейся долларовой реки. Почему-то пришли на память строки Фета: "Не жизни жаль с томительным дыханьем. Что жизнь и смерть? А жаль того огня, что просиял над целым мирозданьем и в ночь идет, и плачет, уходя". Единственно, непонятно было, оттого ли плачет огонь, что уходит в ночь, или оттого, что превращается в доллары и, стало быть, остается какой-то своей частью на земле в виде материальных благ? И - какое отношение имеет к огню длинный цветастый бабий лоскут? У Никиты возникло подозрение, что этот лоскут в огне не горит и в (долларовой) реке не тонет.
"Да, это живая карта национальной идеи, - не стал запираться Савва, - насколько нам удалось ее воссоздать в режиме реального времени".
"Слушай, а что, собственно, за народ трудится в фонде? Я имею в виду, по каким критериям сюда отбирают?" - Никите было не отделаться от ощущения, что грудастая сиреневоволосая русалка обхватила его за шею и тянет вглубь синего болота, в темную (прямую) кишку нефтепровода, а может, в светящуюся энергетическую реку, где он разлетится, прозвенит центовой мелочью, как невидимый дождик над родимой сторонушкой. Никита уже почти что плакал, заворачиваясь в лоскут, уходя в ночь, хотя отнюдь и не просиял над целым мирозданьем. Вообще, нигде и никак не просиял.
"Есть люди, - объяснил Савва, - которые к месту и не к месту произносят: "Эта страна". Так вот, таких мы не принимаем".
"А каких принимаете?" - Никита подумал, что у него есть призрачный шанс. Он никогда не произносил: "Эта страна". Хотя, никто его про нее и не спрашивал.
"Кто произносит: "Эта жизнь"", - сказал Савва.
"В смысле, кто готов в любой момент расстаться с жизнью? - уточнил Никита. - Но в этом случае уместнее было бы произносить: "Эта смерть"…"
"Тогда бы здесь работали исключительно боги, - рассмеялся Савва. - Хотя, - странно посмотрел на брата, - как знать, как знать"…
"Хорошо, - решил зайти с другого конца Никита, - что это означает?" - ткнул пальцем в изумрудно-зеленый с коричневыми подпалинами, как коровье брюхо, северо-запад.
"Много чего, - сказал Савва. - Во-первых, приостановку хозяйственной деятельности, то есть поля здесь сейчас почти не обрабатываются. Во-вторых, наступление дикой природы. Раз не обрабатываются поля, растет трава, наступает подлесок. Множатся зайцы, лисы, волки, а также водоплавающая и боровая дичь. Кроты борзеют, - тихо поделился с Никитой конфиденциальной, видимо, информацией Савва. - А где кроты нароют дыр, там что? Вот именно: лезет из земли разная нечисть! В-третьих, определенное улучшение экологической ситуации, видишь, какая прет густая зелень? Скотину - паси не хочу. Почему-то и не хотят, - добавил озабоченно. - В-четвертых, - кивнул на коричневые подпалины, - практически повсеместный, хоть и несколько сонный, переход на натуральное, краеуголным камнем которого является, как известно, корова, хозяйство, а также на гужевой транспорт. В-пятых"…
"Ну, а где здесь национальная идея?" - перебил Никита. Он недавно перечитывал Свифта и ему было не отделаться от мысли, что Фонд "Национальная идея" - это летающий остров Лапуту, где ученые разрабатывали технологию извлечения солнечного света из огурцов.
"Ты прямо, как наше руководство, - погрустнел Савва, - тебе тоже нужны чеканные формулировки и немедленные практические предложения. Национальная идея не может быть сформулирована по какой-нибудь одной, пусть яркой, но региональной тенденции. Только по совокупности тенденций".
"И в чем же эта совокупность? - спросил скорее по инерции Никита. Одного взгляда на дурную разноцветную карту было достаточно, чтобы понять: нет и не может быть никакой совокупности. - Не в том же, что несчастная Россия превращается ни во что, точнее, хрен знает во что?"
"Сколько в стране людей, - ответил Савва, - столько и национальных идей. У тебя - одна, у меня - другая, вон у него, - кивнул в окно на одинокого вечернего прохожего в плаще, шляпе, с зонтом, как тростью и почему-то в очках с желтыми стеклами, - третья. - Желтые стекла ловили остаточный (сквозь небо, как сквозь фильтр) солнечный свет, соединяли его с сиреневыми сумерками, отчего как будто два зеленых луча-лазера, выходили из глаз странного прохожего. Никита подумал, что Савва прав как никогда: у дяди ни на что не похожая национальная идея. Вот только на русского дядя не очень походил. Так что, может статься, он исповедовал некую наднациональную (как очки с желтыми стеклами) общечеловеческую идею. - В принципе, - продолжил Савва, проводив лазерного очко- (и национальной идеи) носца неодобрительным взглядом, - задача может заключаться в том, чтобы слепить, склеить, сложить, склепать рассеянную в воздухе идею, как мозаику, в понятное всем изображение, желательно плакат. Допустим, обеспечить экономический подъем. Или построить общество социального равенства и всеобщего благодествия. Но это профанация национальной идеи, вернее, возведение в абсолют ее отдельных, чаще всего сугубо умозрительных, элементов. Что такое, к примеру, экономический подъем?" - строго, как если бы на месте Никиты вдруг оказался лазерный очконосец, исповедующий неизвестно какую, а точнее плохую, неприличную национальную идею, поинтересовался Савва.
"Наверное, когда всего много, - предположил Никита, жизнь которого пока еще не удосужилась совпасть с экономическим подъемом в России - все дешево и все работают".
"А я считаю, что экономический подъем сродни пробуждению после сна. Рано или поздно любой живой организм - отдельно взятый человек, или целая страна, общество - просыпается", - заявил Савва.
Никита подумал, что вот он уже не мальчик, но (вспомнил вчерашнее) муж, а живой организм под названием Россия, что-то не спешит просыпаться.
"В принципе, для достижения экономического подъема не надо делать… ничего, - огорошил Савва. - Надо лишь не суетиться и спокойненько его дождаться. Он придет, никуда не денется. Не надо только мешать, лезть с разными там экономическими теориями. Ведь Россия - это страна, которая на протяжении всей своей истории существовала не столько за счет труда, сколько за счет своего исключительного богатства. Это только на первый взгляд наши люди социально пассивны и политически неорганизованны. В действительности же они крайне своевольны и чудовищно упрямы в отстаивании собственных взглядов, точнее отсутствия этих взглядов. Если кто-то вознамерился всю жизнь пить и умереть от водки, он будет пить и умрет, вне зависимости от создаваемых властью экономических условий. Если кто-то решил стать фермером, то это совершенно не означает, что он двинется по, казалось бы, естественному пути расширения, интенсификации производства - от фермы к заводику, от заводика к торговой точке. Нет, как дядя держал одну корову, так и будет держать ее до упора, молоко же будет отдавать… да хоть даром! - только тем, кто ему нравится, а кто не нравится, тем ни за какие деньги не продаст. И плевать он хотел на так называемое товарное производство, зачем ему товарное производство, если он и так с голода не пухнет? И таких тысячи. Но встречаются - один на тысячу - и те, кто пытается следовать экономической целесообразности, то есть расширять производство, искать сбыт, нанимать работников. Их, как правило, давят, но некоторые выживают. В общем, единственная задача власти в России - не мешать народу жить, как он хочет. По крайней мере, это гарантия, что он с голоду не помрет. А если помрет, то не по вине власти. Но так не бывает, - горестно вздохнул Савва, - потому что если позволить народу жить, как он хочет, с него будет нечего взять. А кому нужен такой народ? Какая власть согласится с этим? Вот почему мы хотим сформулировать истинную, независимую от чьх-то конкретных представлений, если можно так выразиться, Божественную национальную идею, суть которой… - Савва запнулся, - хотя бы в том, что она, эта суть, абсолютно неприемлема, более того, враждебна ее, так сказать, невольным носителям. То есть, грубо говоря, идея в том, с чем никто никогда не согласится, что все вместе и каждый в отдельности будут совершенно искренне отрицать и… ненавидеть, как, к примеру, отрицали и ненавидели социализм. Если невозможно позволить народу жить, как он хочет, - подытожил Савва, - надо заставить его жить так, как он не хочет, потому что он не знает, чего он хочет, а чего не хочет!"
"Надо ли искать такую идею? - резонно, как ему показалось, заметил Никита. - Если она, как ты говоришь, не обрадует, а огорчит народ? Кому нужна такая идея?"
"Видишь ли, - произнес Савва, - в данном случае речь идет скорее о диагнозе, а не о волшебной палочке, с помощью которой все можно в один момент изменить к лучшему. Власть - это зеркало народа, его подсознание, квинтэссенция его психофизической сущности. Причем зеркало, висящее… в темной комнате. Поэтому, кто собирается управлять Россией, должен отдавать себе отчет… - Савва замолчал, и Никита понял, что брат сам не уверен в том, что говорит. - Одним словом, - быстро закончил Савва, - мы пытаемся приспособить не идею под власть, а… власть под идею".
"Зачем? - Никите стало тоскливо, как если бы Савва вознамерился открыть ему тайну, которую Никита совершенно не хотел знать. Допустим, что их отец - гомосексуалист, а мать - проститутка, или что он, Никита, вообще Савве никакой не брат, а… бомжи (или их тогда еще не было?) ненастной ночью подбросили его под дверь с запиской, что младенца сего зовут Ахмед. Одним словом, тайну, в которой, как в капле воды, сосредоточилось, "заархивировалось", если использовать компьютерный язык, неизбывное несовершенство мира. - Темное зеркало отражает темноту, - произнес упавшим голосом Никита. - Чтобы оно отразило свет, нужно зажечь свет".
"Божественный свет? - уточнил Савва. И добавил после паузы: - Зажечь его может только сам Господь Бог. Если, конечно, - посмотрел в окно на окончательно погрузившийся в сумерки переулок, - захочет. Если народы - мысли Бога, то ему и решать, какую мысль додумать до конца, довести до совершенства, а от какой и отказаться за ненадобностью. Вот что такое национальная идея".
Почему-то никто не зажигал (электрический) свет и в домах, как если бы обесточен был квартал, дома в переулке свободны от жильцов, или жильцы в квартирах научились обходиться без света. Но квартал не был обесточен, свидетельством чему являлась светящаяся аспидная на белом фоне одного из фасадов надпись: "Спиртные напитки. Круглосуточно. ТОО "Убон"".
Вглядевшись пристальнее в темные окна, Никита все-таки обнаружил в узком, как стакан, угловом задавленный свет, внутри которого определенно угадывалось некое шевеление обнаженных тел на некоей плоскости, предположительно кровати. Собственно, ничего толком было не разглядеть, но (испорченное) воображение мгновенно дорисовало (порнографическую) картину, возвело ее в степень какого-то запредельного (крайне редкого в обыденной жизни) похабства. Застыдившись, Никита подумал, что, вполне возможно, там мать укладывает ребенка, и (исправившееся) воображение немедленно воспроизвело (в духе картины Рафаэля) эту самую добродетельную мать, а заодно и обнимающего ее пухлыми ручонками ребенка. Никита посмотрел в окно в третий раз и отчетливо понял, что не видит… ничего, точнее видит ту самую тайну бытия, которая может быть всем, еще точнее, чем угодно, а еще точнее… ничем.