После годичного эксперимента с иностранными стажерами среди преподавателей гимназии имени фон Штейна разгорелся спор. Одни утверждали, что живой носитель языка лучше всего привьет ребятам навыки устной речи. Другие ссылались на отрицательный опыт прошлого учебного года. Имелся в виду преподаватель французского месье дю Пен.
Двадцатилетний Шарль дю Пен, щуплый и застенчивый, уже по чисто физическим данным никак не соответствовал той суровой реальности, с которой ему пришлось столкнуться. По своему малому росту (один метр пятьдесят пять сантиметров) он годился разве что в шестой класс, но и там не слишком бы выделялся. Занятия же он вел у старшеклассников. Раз в неделю дю Пен давал в каждом классе урок разговорной речи.
"Пен" означает по-французски "хлеб". Но ребята быстро переименовали дю Пена в Крошку, подразумевая, видимо, хлебные крошки.
Учителя нередко побаиваются своих учеников, однако стараются это скрыть. На беду Крошки, его страх был слишком заметен. Вобрав голову в плечи, он как бы крался по школьным коридорам и из-за этого казался еще меньше ростом. Когда Крошка входил в класс, на лице у него появлялось такое выражение, будто он просит извинения за свое наглое вторжение.
Сначала Крошка лишь присутствовал на уроках другого преподавателя. Потом ему предоставили полную самостоятельность. Каждый его урок превратился в забаву – конечно, только для ребят.
Вторым недостатком Крошки был его тихий голос.
– Что он сказал?
– А разве он уже говорил?
– Открывай пошире рот, Крошка!
Но после того как Крошка написал на классной доске свое первое слово, все остроты сосредоточились вокруг доски. Это было невиданное зрелище. И ребятам не терпелось пережить его вновь и вновь. Они поднимали доску вверх до упора. Крошка вставал на цыпочки, вытягивался во весь свой маленький рост и воздетой рукой выписывал огромные буквы. Класс бушевал от восторга.
– Не могу разобрать это слово. Напишите его на доске!
И Крошке снова приходилось отправляться к доске, Л ребята наслаждались уморительным аттракционом.
Вскоре им приелось и это. Теперь уроки стали для Крошки истинным мучением. Ребята не хотели у него заниматься и попросту бойкотировали его. Количество учеников в классе постоянно уменьшалось. Крошка делал вид, что ничего не замечает, а, может, считал и так: чем меньше народу, тем меньше неприятностей.
В один прекрасный день на занятия не пришел весь класс. Ровно в восемь к началу первого урока туда прошмыгнул Крошка. Лишь двадцать минут спустя, как и было условлено, заявились остальные. Они приходили поодиночке или группками, но так, чтобы было невозможно хотя бы толком начать урок. Это продолжалось несколько недель, пока Крошка не привык к подобным художествам. Он умел смиряться с обстоятельствами, а сидеть двадцать минут в пустом классе и ему не хотелось.
Пришлось Крошке поплатиться и за это. Бдительные ученики заметили его регулярные опоздания. На следующий урок весь класс пришел точно по звонку, отсутствовал только Крошка. Представитель класса доложил директору школы о том, что учителя нет.
Директор открыл дверь пустого класса, и ребята, дурачась, устроили обыск. Они залезали под столы, заглядывали в шкафы, в мусорную корзину.
– Да где же он?
– Крошка, выходи. Ты окружен!
Но Крошка не выходил, так как в классе его, разумеется, не было.
– У нас такое часто бывает, – пожаловались ребята обескураженному директору.
Неожиданно тихонько отворилась дверь. Чуть выше дверной ручки показалось заспанное личико дю Пена с непослушными вихрами, которые он намочил водой, чтобы пригладить, однако они топорщились от этого еще сильнее. Вид у Крошки был совсем потерянный.
Оберштудиендиректор Зандтлебен проявил такт и не устроил Крошке в присутствии учеников ни допроса с пристрастием, ни разноса. Он велел ему зайти после урока и, оставив посрамленного преподавателя, удалился из класса со словами:
– А теперь за дело, господа!
Шарль дю Пен оказался действительно серьезным аргументом против тех, кто ратовал за стажеров. Но следующий опыт был удачнее. Англичанин Дейв Робинсон и француз Жан Мартен пришли в гимназию в тот год, когда Рюдигера там уже не было.
Дейв Робинсон быстро установил контакт с ребятами. Он был немногим старше учеников выпускного класса, но из него уже получался неплохой преподаватель. Дейв подружился с Феликсом, через которого и попал в гостеприимный дом Вегенеров. Дейв привел туда своего французского коллегу Жана Мартена. Словом, гостиная Вегенеров порой едва ли не трещала по швам.
Жан предпочитал изъясняться старинным слогом. Свой немецкий он почерпнул из произведений Гёте, не иначе.
– Не соблаговолите ли дать мне отведать вашего варенья?
Это нравилось Феликсу, вскоре так же начали говорить и Дейв с Рюдигером. Бабушку трогали манеры Жана. Свои впечатления она подытожила сакраментальной фразой:
– А вообще-то все французы немножко шалопаи.
Бабушка принадлежала к тем людям, которые склонны чрезмерно типизировать подмеченные индивидуальные черты. Феликсу это претило. Он не пытался спорить с бабушкой, тем более переубеждать. Феликс предпочитал иронию. Он улыбался. Однажды Рюдигер заметил, что у Феликса появился союзник, а именно – Дейв.
Однажды бабушка заговорила о том, каковы, по ее мнению, немцы. Обычная банальность. Немец, дескать, прилежен и пунктуален, любит порядок и чистоту. Рюдигер не усомнился бы в справедливости сказанного, если бы не увидел, с каким выражением лиц переглянулись Дейв и Феликс.
Осенью Дейв, Рюдигер, Феликс и два его одноклассника поехали на побережье Балтики. Франц, самый старший в классе, имел водительские права, в его распоряжении были дряхлый БМВ и ключ от домика под Килем.
Поездка удалась. Правда, домик оказался хибаркой с деревянными нарами. Но путешественники были неприхотливы. А кроме того, они захватили с собой ящик пива. Дейв познакомил их с традиционным английским напитком, о котором Рюдигер сказал фразу, ставшую крылатой: "I can drink sherry like water".
Поначалу он и сам поверил сказанному, однако ночью подозрительно часто бегал на двор. Следы на снегу подтвердили утром, что лучше пить все-таки воду. Несмотря на закалку, полученную в пивной у Хайнци, Рюдигер плохо переносил алкоголь. Однако друзья не могли но оценить того, что на следующий день он хотя и выглядел бледнее обычного, но не брюзжал и не портил настроения остальным. За обедом он даже снова выпил пива.
Вечером они отправились в ближайший трактирчик, где принялись изображать подгулявших англичан, которые понимают только по-английски (на самом деле степень владения этим языком была у них весьма различной); незнание же немецкого они пытались компенсировать громкостью требований.
Был покаянный день. Но пятерым англичанам приспичило завести музыкальный автомат.
– Нельзя. Сегодня покаянный день, – возразил хозяин.
– Sorry?
– Не понимают. Вот тупицы.
– We only want to play music.
– Нет, нельзя. Праздник сегодня. Нельзя музыку. Осей, ты уже учил английский. Объясни ему.
Осей старался изо всех сил, но с помощью оставшихся со школы слов так и не сумел объяснить непонятливым иностранцам, почему господу не угодны эстрадные песенки в этот день. И как, собственно, сказать по-английски "покаянный"?
Тут хозяйка трактира хлопнула крышкой музыкального автомата и этим покончила с языковыми проблемами. А чтобы задобрить гостей, она угостила каждого кружкой пива. Так или иначе упорство англичан было сломлено.
Компанию вполне могли разоблачить, особенно из-за Рюдигера и Франца. Но, по счастью, не нашлось никого, кто мог их заподозрить.
Вернувшись в хибарку, они по инициативе Феликса затеяли игру, своего рода психологический тест: "На кого похож этот человек?…"
Кто-нибудь загадывает кого-либо из присутствующих, по имени не называет. Остальные задают вопросы. Например: "На какой пейзаж похож этот человек?" "На какое кушанье?" "Какого он цвета?" И так далее. Загадавший описывает по ассоциации соответствующий пейзаж, называет блюдо или цвет. Когда все получат ответы на свои вопросы, нужно сказать, кто же был загадан.
– Интересно сравнивать свои впечатления с чужими, – объяснил Феликс суть теста.
Для Рюдигера эта игра имела неприятный оборот, так как после нескольких туров Феликс загадал именно его. Ответы Феликса Рюдигер воспринял всерьез и запомнил их навсегда.
– На какое кушанье он похож?
– На сосиску.
Уже в этот момент Рюдигер заподозрил, что речь пойдет о нем.
– А на какой пейзаж?
– На какой-нибудь видик из Шлезвиг-Гольштейна.
Тоже не лучше. Плоская, скучная равнина. Корову и ту не часто увидишь.
Но по-настоящему сильно обидел его ответ Феликса на вопрос "На какое животное похож этот человек?".
– На хромую легавую.
А когда спросил "На какой из рекламируемых товаров похож этот человек?", Феликс ухмыльнулся:
– На ароматизатор.
Ничего себе добавок к хромой легавой.
В этот же день Феликс сказал, что ему не правится рукопожатие Рюдигера, его вялая и потная ладонь.
Почему Феликс это говорил, Рюдигер давно забыл, но "хромая легавая" и "потная ладонь" прочно застряли в памяти. С тех пор ему стало ясно: они размежевались. Пусть это было шуткой, но ведь игра понадобилась Феликсу для того, чтобы высказать свое мнение. Недаром же он говорил о "собственных впечатлениях".
9
Поммеренке взглянул на будильник, стоявший на тумбочке у кровати. Скоро восемь. Он чувствовал себя разбитым. Болела голова, ломило плечи, все тело.
Он зашел на кухню. Посуда уже убрана. Посмотрев на расписание уроков, сообразил, что сегодня Конни ушел из дома пораньше. Дверь гостиной распахнута. По пути в туалет Рюдигер заглянул туда. Постельное белье сложено на кушетке. Значит, Барбара тоже ушла.
Вот и хорошо. Он не любил с ними завтракать. Из Барбары слова но вытянешь, она накрывает на стол, подает кофе, делает бутерброды для Конни, убирает посуду – все молчком. Он тоже сидит как немой и злится, что на него не обращают внимания. Будто его вовсе здесь нет. А с Конни Барбара разговаривает. Ласково, нежно.
В такие минуты Рюдигер готов поступиться своими принципами, готов просить прощения, обещать исправиться. Только как исправляться?
Рюдигер берет с плиты кофе, наливает в чашку. Аппетита нет. И курить не хочется – верная примета, что с организмом что-то неладно.
Пожалуй, из-за этого он вчера и поскандалил… Еще по дороге из "конторы" к гаражу в голову опять полезли мучительные вопросы. Чего добивается Штофферс? Неужели все-таки проверка? Испытание на политическую благонадеяшость. А если нет, то чем может кончиться попытка, заблокировать решения земельного правительства по вопросу о левых радикалах? Не произойдет ли серьезного конфликта в высших политических сферах? Насколько силен Штофферс? Кто его поддержит?
Днем, пока голова была занята изучением материалов, опасения отступили на задний план. Но, сидя за рулем машины по дороге домой, Рюдигер четко осознал, насколько непростым будет дело Бастиана. Поневоле вспомнишь старые, неприятные истории, как ни старайся их забыть. Сегодня мысли Рюдигера неотрывно роились вокруг Феликса Бастиана. Поэтому и дома он лишь для вида поддерживал разговор с Барбарой, вроде бы отвечал на вопросы, но совершенно не вникал в их смысл. Если бы его, к примеру, попросили для протокола назвать хотя бы тему разговора, он не сумел бы сделать и этого.
Он даже не заметил отсутствия Конни. Барбара жарила на кухне бифштексы к ужину. Услыхав, как Рюдигер открывает дверь, она вышла в коридор.
– Что случилось? – сразу же спросила она.
– Чувствую себя неважно, – вяло ответил он.
– Неприятности? Отменили повышение?
– Нет, совсем другое.
Рюдигер прошел в гостиную и машинально включил телевизор – показывали последние известия. Барбара в нерешительности следила за ним. Нерешительность быстро сменилась раздражением и злостью, слишком уж часто они ссорились в последние годы.
Однако Рюдигер этого не почувствовал. Он сидел, глядя на экран невидящими глазами, и даже не заметил, как кончились последние известия и началась развлекательная передача "Угадай профессию!" Рюдигер вспомнил о предстоящей поездке в Кёльн; к ней еще нужно подготовиться. На пятницу назначено очередное совещание начальников отделов всех земельных ведомств по охране конституции. За последние месяцы при вербовке осведомителей случилось несколько серьезных провалов.
Один из сотрудников ведомства совершенно по-дилетантски вербовал на фирме "Опель" члена производственного комитета. Что за идиотизм, думал Поммеранке, верить, что коммунист с многолетним стажем профсоюзной работы, идеологически сложившийся, зрелый человек, соблазнится тысячью взамен за ежемесячные донесения о работе профсоюзов и производственного комитета. Неужели он станет доносить тем, кого считает своим идейным противником?
Дальнейший ход событий подтвердил правоту Рюдигера. Коммунист для вида согласился на вербовку. Но ведь даже новичку полагалось бы сообразить, что вербовщика лишь хотели выставить на посмешище. К сожалению, этот план удалось исполнить с блеском. Коммунист пригласил сотрудника домой для второй беседы. В соседней комнате сидели товарищи по производственному комитету. Они стали не только свидетелями разговора, но и сумели сделать несколько фотографий.
Дегенкольбе, начальник третьего отдела федерального ведомства, решил еще раз проинструктировать начальников отделов из земельных ведомств и обсудить случившееся. Месяц назад пошли слухи, что если в прессу просочится еще хоть одна такая неуклюжая попытка вербовки, то Дегенкольбе не удержится на своем месте.
– Гласность погибельна для нашего дела! – любил говорить Беренд.
Неожиданно Рюдигер представил себя участником передачи "Угадай профессию!". Допустим, он сам сидел бы перед копилкой и зрители угадывали его профессию. Пять марок за каждый отрицательный ответ. Наберется полная копилка? Ведь его работу охарактеризовать трудно, не говоря уже о том, насколько глупо было бы трубить по телевизору, чем он занимается на самом деле. Вот если бы угадывать довелось Феликсу Бастиану, он: превратил бы телевикторину в политический памфлет.
– В пятницу я уезжаю. Командировка в Кёльн.
Барбара вошла в комнату.
– Прекрасно! А главное – очень кстати. Попытайся вспомнить – что назначено на пятницу?
Рюдигер терпеть не мог подобных вопросов. Что за экзамен? Ведь и экзаменатор и его жертва прекрасно знают – верного ответа не будет. Но что все-таки назначено на пятницу? Он умел делать вид, будто участвует в разговоре, а сам уходил в себя, думал о своих делах. Это умение еще с бабушкой Вегенер порой оборачивалась неприятностями. Из того, что ему рассказывала Барбара, он многое пропускал мимо ушей. Зато потом он ловил на себе злой взгляд Барбары и слышал: "Мы же договаривались!"
– Класс нашего Конни устраивает в пятницу праздник, приглашены родители и учителя. А ведь Конни – твой сын. По-моему, ты забываешь об этом. Его вот дома нет, а ты даже не заметил. Или ты уже знаешь, что он ночует у Петера?
Что тут скажешь? Он действительно не думал сейчас о сыне. Кто такой Петер? Наверно, приятель. Лучше не спрашивать – Барбара и так на взводе, так что не стоит подливать масло в огонь.
– Может, хотя бы помнишь, что несколько месяцев назад поклялся сыну помогать в школьных делах и дал слово сходить на родительский вечер?
И об этом он совсем забыл. Месяцев девять тому назад Барбара позвонила ему на работу, что бывало редко. Он не любил таких звонков и считал, что большинство ее вопросов может подождать до вечера. На этот раз оказалось, что она вернулась от врача из-за болей в животе, которые мучили ее уже несколько дней. Сама она полагала, что это как-то связано с задержкой месячных, но врач определил аппендицит, даже слегка запущенный. Медлить было нельзя. Барбара ждала машину, которая отвезет ее от врача в больницу – по телефону тот уже договорился, чтобы ее приняли.
Рюдигер изрядно перепугался. Барбара и больница – это не укладывалось у пего в голове. Если не считать родов, а это ведь не болезнь, то Барбара еще ни разу не болела – "не выбывала из строя", как говорили у него на работе. Неприятной была мысль, что на время отсутствия Барбары придется самому заниматься домашними делами.
В больнице Барбара неожиданно предложила пригласить домой ее мать, чтобы та приглядела за Рюдигером и Конни. Рюдигер недолюбливал тещу, но с предложением согласился и пообещал теперь уходить пораньше с работы, чтобы помогать теще.
– Ясное дело, – отозвался на его просьбу Беренд. – Завел семью, надо заботиться.
С матерью Барбары все сложилось вполне благополучно. Сделав домашнюю работу, она, к счастью, убиралась восвояси. Проводить с ней вечера было бы скучно, да и говорить не о чем. А вот с Корнелиусом не обошлось без сложностей.
В первый же день Поммеренке нарочно вернулся домой пораньше, чтобы заняться с сыном. На предложение сыграть во что-нибудь тот ответил недоуменным взглядом. Он уже договорился с ребятами погонять в футбол. Конни ушел, а разочарованный Поммеренке остался дома один.
Спустя два дня разозленный Корнелиус швырнул на кухонный стол какую-то записку:
– Этим легавым делать больше нечего.
Поммеренке насторожился. Записка оказалась перечислением неисправностей у велосипеда. Полицейские ближайшего участка проверили все велосипеды на школьной стоянке и записали неисправности.
Он попытался объяснить сыну, что полиция должна обеспечивать безопасность движения.
– Все равно. Легавым только бы придраться.
Сына не удалось ни переубедить, ни внушить ему, что полицейских нельзя называть презрительными кличками, которые придумываются теми, кто сам конфликтует с законом.
– Для меня они останутся легавыми.
Тут Поммеренке так разозлился из-за своей беспомощности, что едва не отвесил Конни оплеуху; хотелось по крайней мере трахнуть кулаком по столу.
– Фрау Брандт тоже так говорит, – упрямо сказал сын.
– Кто она такая?
– Наша классная руководительница. Она говорит: программу сокращают из-за нехватки учителей, хотя тысячам учителей не дают работать. Зато легавых с каждым годом все больше.
– Она сказала "легавых"?
– Нет, по-моему, "полицейских"…
Тем не менее Поммеренке расценил заявление учительницы как вредное. Явная пропаганда. Да еще среди детей.
– Как зовут фрау Брандт по имени?
– Бригитта. Бригитта Брандт.