– И ты прав! Действительно, какая уж тут дичь, никто даже не удивился! А Светлану даже осуждали, что отца не спасла. Хорошо, что дальше? Дальше Светлана едет в Ростов, учится на журналистку, возвращается, приходит устраиваться к нам в газету. Вагнер сомневается: не знает, как отреагирует Мовчан. А Мовчан сам звонит Вагнеру и говорит: бери! Почему он ему так велел, неизвестно. Может, хотел Светлану задобрить. И Вагнер ее берет. А Светлана первую же статью написала про ту историю со старухой Крапивиной, а заодно про все Мовчана подвиги. Всё собрала, что знала, да и кто не знает? В этом и специфика у нас: все всё знают, но никто ничего не может сделать! Я был выпускающий в этот день, я понял, что это бомба и печатать нельзя. Но вот представь: смотрит на тебя девушка и говорит: разве, говорит, у нас нет понятия личной ответственности? Я, говорит, автор статьи, я и буду отвечать. Что ты ей возразишь?
– Я бы ничего ей не возразил, – тихо произнес Евгений, не отводя зачарованного взгляда от лица Светланы.
– Вот! То есть умом я понимал, что это не аргумент, а самого как черти дергают: ты же сам мечтал такую бомбу подложить, чем ты рискуешь, жизнью, что ли?! Как, знаешь, затмение на меня нашло. Ну, и поставил в номер. Утром газета вышла, Вагнер мне позвонил, я думал, у меня трубка взорвется, так он орал. И представь, что он сделал? Тут же примчался в редакцию, написал вот такое, – Аркадий на секунду бросил руль и показал руками, – вот такое огромное опровержение, выпустил вне очереди номер, всех сотрудников заставил лично развозить по киоскам и по важным адресам. Только я отказался. Но дело-то уже сделано, первая газета уже разошлась! И к Мовчану на стол попала, он прочитал и послал своих людей арестовать Светлану. И арестовали без суда и следствия! А я Вагнеру сказал: или вы публикуете опровержение своего гнусного опровержения, а заодно сообщение об откровенной репрессии Мовчана по отношению к Светлане, или я в вашей газете уже не работаю! Он говорит: ну, и не работаешь. Как тебе история?
– Евгению была не очень интересна эта история, – честно сказал Евгений. – Он увидел в ней что-то скучное, знакомое и надоевшее. Но ему интересна была эта девушка. На девушек и женщин он смотрел как на будущих жен. И мало было таких, с кем женитьба казалась невозможной. А тут он смотрел и понимал, что эта девушка никогда не станет его женой. В ее облике была страшная неосуществимость. Такая страшная неосуществимость бывает только у мертвых, потому что они уже никогда не станут живыми. Евгению хотелось плакать.
И действительно, большие детские слезы покатились по его щекам.
– Замочишь! – Аркадий отобрал у него телефон. – Нет, ты все-таки не совсем нормальный. Хотя опять гениально сказал: она страшно неосуществимая. Точно. Смотришь на нее и понимаешь: никогда! Хоть наизнанку вывернись. Ты вот плачешь, а я, когда увидел ее, так затосковал, что напился в стельку. Домой прихожу, Нинка меня ругает, а я смотрю на нее, как в песне, тупым и нежным взором, и говорю: Нина, ты мой самый родной и близкий человек, с кем я еще поделюсь, если не с родным и близким человеком? Нина, говорю, я выпил по уважительной причине: влюбился в девушку Светлану. Реально, так и сказал, представляешь? И ты должна, говорю, не злиться на меня, а радоваться и гордиться, что твой муж способен на такие чувства! Само собой, она за меня радоваться не стала, выгнала в дальнюю комнату, дверь заперла и досками заколотила. И кричит: граница на замке, без визы не входить!
Аркадий засмеялся, но тут же опять загрустил.
– Нам с тобой смешно, – сказал он, хотя Евгений не смеялся, – а граница на самом деле по всему прошла. У нас с одной стороны был молокозавод, с другой кирпичный комбинат, так ровно по ним провели, чтобы ни нашим, ни вашим. Вот и вышло – до сих пор пустые корпуса стоят, людям работать негде, таскают туда-сюда все что можно и перепродают, меняют гуся на порося, а порося на гуся! До парадокса доходит: на улице Мира парикмахерская, вход из России для клиентов, а служебный из Украины, а граница прямо в зале: ты сидишь в России, а парикмахерша тебя из Украины, получается, стрижет. Веселимся!
– И кого-то ждете?
– А, ты запомнил? Ждем, в этом и вся соль! Это чистый анекдот: Крамаренко Прохору Игнатьевичу, нашему главе администрации, кто-то позвонил и говорит: ждите, двадцать девятого июля к вам приедет сам – а дальше странная история, Прохор Игнатьевич и до этого слышал, что в наши края хочет приехать чуть ли ни президент или премьер, а тут ему говорят про это прямиком, и у него в глазах мутнеет. Он гипертоник, когда давление скачет, может и в обморок упасть. Причем мужик он почти честный, но впечатлительный. Короче, вырубило у него слух и память, ему говорят, а он отвечает: да, все понял, подготовимся, сделаем, но при этом ничего не понимает! Потом в себя пришел, но перезвонить и спросить постеснялся: как будет выглядеть, если он такую информацию с первого раза не воспринял? Через знакомых в Москве пытался выяснить, но кто ж ему скажет? То есть и сказали бы, да сами без понятия. У нас ведь полная открытость в условиях строгой секретности. И теперь получается сплошной караул: все знают, что приедет САМ – а кто сам, неизвестно! Но готовятся. В этом, может, и спасение: лишний скандал никому не нужен, и Мовчан Светлану обязательно выпустит. С другой стороны, он ведь ее может и под конвоем куда-нибудь тайком выслать. Да и мне достанется, – мрачно размышлял вслух Аркадий. – Я же теперь вроде оппозиции. То есть я и раньше имел свободные взгляды, но в смысле частной дискуссии между своими. Вот такая, брат, у нас жизнь.
– А третьяки?
– Уже знаешь? Третьяки – это наша загадка. Полгода назад в сквере Дружбы нашли изнасилованную и убитую женщину. Приезжую, к сестре из Луганска в гости на недельку прибыла. Нонсенс, брат, в том, что в Грежине за всю историю, ты не поверишь, не было ни одного случая изнасилования. И кому придет в голову грежинских женщин насиловать? Не потому, что они непривлекательные, как раз наоборот, но я бы посмотрел, кто решится: у нас женщины такие, что сами кого хочешь изнасилуют. Очень решительные. Первый раз по лбу, второй по гробу́! Светланка моя – чистый тому пример.
– Нина, – поправил Евгений.
– А я что сказал?
– Светланка.
– Ты видишь? Ты видишь, как меня переклинило? Даже не замечаю! – с радостной печалью воскликнул Аркадий. – Ну вот, сперва, значит, женщину изнасиловали, потом цистерна на станции загорелась. Российская сторона начала на украинцев валить, станция-то наша. Тут на украинской стороне бензовоз угнали, спустили в карьер. Потом мост пытались подорвать, газовую трубу обрушили, да много чего. А потом пошли слухи про этих самых третьяков. Кто-то видел, кто-то слышал, кто-то чуть ли не знает, кого-то из них, но боится сказать. Говорят, что это молодежная русско-украинская банда, типа, знаешь, "Молодой гвардии", только совсем другое. Какие у них цели, чего хотят, непонятно. То ли чтобы окончательный мир был, то ли чтобы окончательная война. Такая вот, брат, карусель. И в моей жизни тоже. Приехали!
Его восклицание относилось не к ситуации в поселке и не к личным проблемам – они действительно приехали и остановились возле редакции газеты "Вперед!" (бывшая "Вперед к коммунизму!"), размещавшейся в здании неслужебного вида, в домашнем таком доме, одноэтажном, с резными ставнями на маленьких окошках, с палисадником и небольшим садиком, где росли несколько яблонь. Если бы не синяя с золотом табличка на двери и не флаг над крыльцом, совсем походило бы на обычное жилое строение, из которого вот-вот выйдет хозяин и, пряча под необходимой суровостью природную доброту, строго спросит, чего тут надо незваным гостям.
Аркадий и Евгений вышли из машины и направились к крыльцу. На крыльце Аркадий замешкался.
– Может, тебе остаться?
– Евгений с огорчением увидел, что Аркадий его стесняется, – сказал Евгений.
– Ничего я не стесняюсь, – смутился Аркадий, – а просто… Какой ты наблюдательный, однако! Ладно, пойдем, только лишнего не говори.
– У каждого свое понимание лишнего.
– А ты смотри не как у каждого, а как у всех.
– Не понял.
– Потом объясню.
Глава 2
Де загадка, там і відгадка
В редакции все было казенное, безликое, внутренние стенки и перегородки убраны, получилось, по современной моде, единое пространство, где все друг друга видели, а главное, всех видел редактор. Это заставляло подчиненных пребывать в постоянном трудовом напряжении, хотя на результаты деятельности не влияло.
Редактором, то есть тем самым Вагнером, о котором нелицеприятно рассказывал Аркадий, был плотный коренастый мужчина лет пятидесяти с двумя клочками черных волос по краям обширной матовой лысины, в больших очках, отчего глаза казались огромными и не по должности доверчивыми. Вагнер это знал, и его это раздражало.
Увидев Аркадия, Вагнер закричал на всю редакцию:
– Ну что, Аркаша… – тут он выругался коротким словом, – соскучился… – он опять выругался, – по коллективу? Будем работать… и опять выругался – или дурака валять?
Привыкшие к манерам Вагнера сотрудники, три женщины и двое мужчин, опустили головы, чтобы не обнаружить своих эмоций. У некоторых это был страх, у других смущение, а кто-то получал удовольствие, но тоже на всякий случай не показывал это: мы ведь люди осторожные, мы привыкли, что жизнь полна непредсказуемых перемен. Сегодня Вагнер на коне, он тут и царь и бог, а Аркадий изгой, но завтра, кто знает, может быть, Вагнер улетит вверх тормашками, а редактором станет Аркадий – как бы ни с того, ни с сего, но известно, что именно так и случается, именно ни с того и ни с сего.
– Я не знаю, что вы имеете в виду, Яков Матвеевич, – с достоинством сказал Аркадий, – но я сделал то, что считаю нужным, и вам того же желаю!
– Зачем ты тогда пришел?
– Формально меня не уволили, поэтому я пришел на работу.
– На работу он пришел! – Вагнер опять выругался. – Была бы тебе нужна работа, ты бы вел себя, как нормальный. – он опять выругался А не как… – и опять выругался целым каскадом матерных слов.
Одна из сотрудниц нервно чихнула и тут же зажала нос рукой, виновато глянув на Вагнера.
Аркадий оскорбленно молчал, подыскивая слова для достойного ответа. Вагнер с интересом ждал.
И тут вперед выступил Евгений. Вглядываясь в Вагнера, он задумчиво сказал:
– Евгений видел перед собой интересный, но не новый тип. В этом очень взрослом мужчине проглядывал мальчик, который рос тихим и незаметным отличником. Он хотел быть, как другие. В одиночку учился курить, а потом долго жевал траву и листья, чтобы не заметила мама. Закрывался в комнате и ругался матом. Он хотел стать своим человеком, потратил на это всю жизнь – и стал. Люди оценили его ум, работоспособность, а главное, оценили его народность, важное качество, в то время как аккуратные в словах интеллигенты выглядят инородными и подозрительными. Но до сих пор в нем живет бывший мальчик, маленький Яша Вагнер, который где-то в груди или животе вздрагивает и ежится, когда слышит страшную ругань большого Вагнера, и большой Вагнер чувствует в себе этого маленького Вагнера, злится на него, а потому ругается еще страшнее и громче.
Речь Евгения была настолько неуместной и неожиданной, что Вагнер даже не перебил его, выслушал до конца. А выслушав, засмеялся:
– Аркадий, это кто? С какого… – И тут у него случился ступор, как у заикающихся людей: хочет произнести слово, а не может. Он выпихивал это слово из себя, но слышалось что-то странное:
– Хы… Хо… Ху… Ха…
И не получалось!
Тогда он попробовал иначе, обратившись не к Аркадию, а к Евгению:
– Ты… – Он вновь попытался выругаться, и вновь застопорило: крепко сжатые губы, готовые выпалить звук "б", не могли разомкнуться, чтобы за "б" последовало "л", – и далее по обычному порядку.
– Ну, ё… – крутил головой и удивлялся себе Вагнер, а привычные слова по-прежнему никак не шли из горла, вырывался только пустой и сиплый воздух.
Подчиненные, забыв об осторожности, с откровенным любопытством уставились на Вагнера, ожидая, во что выльются его мучения.
Он ударил кулаком по столу и выкрикнул:
– …!
Матерное слово наконец выскочило, как кусок, попавший не в то горло, и Вагнер, побуревший и задыхающийся, вытер платком взмокшее лицо.
– Жарко сегодня, – сказал он неожиданно мирным голосом.
Сотрудники, однако, на эту минутную слабость не повелись и опять уткнулись в столы и компьютеры.
– В чем ты прав, курить действительно надо бросать, – сказал Вагнер Евгению, придумав причину, по которой у него случился пароксизм странного заикания. – Пойдем перекурим это дело.
Он встал и пошел к выходу.
Аркадий и Евгений последовали за ним. Все прочие остались на местах, в том числе курящие: есть моменты, при которых лучше не быть свидетелями. А там, на улице, предполагали они, сейчас именно такой момент.
И были правы. Вагнер, выйдя, сел на крыльцо, закурил, поставил рядом с собой банку из-под консервов, набитую окурками, в том числе украшенными помадой, посмотрел с прищуром на Евгения, а потом на Аркадия.
– Досье, что ли, на меня шьете?
– В смысле? – не понял Аркадий.
– Откуда он все это взял? Ну, что я отличником был, это легко найти. А вот что траву жевал, чтобы мама не унюхала, что матом в одиночку ругался, такие вещи нигде не записываются. Кто рассказал? И зачем вам это надо? И почему он одет так по-идиотски?
Вагнер говорил обычным голосом, ни разу не ругнувшись, и, похоже, такая речь давалась ему с меньшим напряжением, чем ругательная.
– Никакого досье мы не шьем, Яков Матвеевич, – ответил Аркадий. – И про траву и вашу маму я ничего не знаю. Он сам догадался, потому что гений. Реально гений, видит людей насквозь.
– Да неужели? А выглядит дурачком!
– Евгений не возражал, – сказал Евгений. – Он знал, что у него бывает вид человека отсталых умственных способностей.
– Ты всегда так говоришь?
– Нет. Я по-разному говорю.
– Значит, насквозь? Ладно, о чем я сейчас думаю?
– Это вопрос без ответа. Человек сам не знает, о чем он думает, как может другой знать, о чем он думает?
Вагнер хмыкнул:
– Верно! Я сейчас нарочно ни о чем не думал, чтобы тебя поймать. А ты не поймался. Но ты не прав, все-таки бывает, когда человек предметно о чем-то думает. Когда у него задача. Я вот пишу статью на тему, например, коммунального хозяйства, и думаю о трубах, об отоплении, это легко зафиксировать. Давай я сейчас о чем-то подумаю конкретном, а ты угадаешь.
– А как мы узнаем, что вы об этом подумали? – спросил Аркадий.
– Не бойся, врать не буду. Хотя можно на бумажке написать, а потом проверим.
Вагнер достал маленький блокнот с вложенной в него ручкой, отвернулся, записал что-то на листке, вырвал, сложил, подал Аркадию.
– Держи. А ты, Ев-Гений, – подчеркнул он, – догадывайся!
– Евгению это было легко, – сказал Евгений. – Яков Матвеевич сам хотел какого-нибудь чуда, поэтому дал легкую задачу. Вы про курение написали.
Аркадий развернул бумажку.
Да, там было написано: "Курение".
– В самом деле, легко догадаться, – кивнул Вагнер. – Но вот ты сказал, что чуда хочется, это сложнее было попасть, а ведь ты угадал. Чуда хочется, ребята, – с грустной откровенностью сказал он. – Какое может быть чудо в моем возрасте, при моей язве и крапивнице? Ноги, Аркадий, просто заживо гниют, смотреть страшно. Какое чудо при моей работе и ответственности? Да и вообще, в нашей жизни, если подумать, откуда взяться чуду? Но все равно хочется. Ты молодец, Евгений. Давай еще раз попробуем.
Он написал, вырвал листок, сложил, отдал Аркадию.
– Я не смогу угадать, – сказал Евгений.
– Почему? – огорчился Вагнер, но огорчился весело.
– Потому что все равно, что вы написали. Вы не то написали, что подумали, а то, что придумали. Какой-нибудь перпендикуляр. Потому что, хотя вам чуда хочется, вы его боитесь и не хотите, чтобы оно было.
– Ну, это ты зря! – возразил Вагнер. – Если так рассуждать, получится, что я и вылечиться не хочу?
– Не хотите. Никто не хочет лечиться. Болезнь людей оправдывает, а им всегда нужно какое-нибудь оправдание.
– И ведь опять попал, – с неудовольствием удивился Вагнер. – И насчет меня, и вообще – да, согласен, люди оправдание ищут себе. Всегда.
Аркадий развернул бумажку. Он надеялся, что там и впрямь будет слово "перпендикуляр", но там было "кирпич".
– Почему кирпич? – спросил Аркадий.
– Черт его знает. Может, потому, что дачу строю. Старую продал, участок маленький, сама дачка маленькая, а у меня два сына-бездельника, старший женат уже, внучку мне родил, пространство требуется.
– Давайте теперь я попробую, – предложил Аркадий. – Напишу, о чем думаю, а ты, Женя, угадай. Я врать не буду.
– Зачем пробовать? Ты напишешь: Светлана, – сказал Евгений.
Вагнер кашлянул и прикурил вторую сигарету от первой. Упоминание имени Светланы было ему неприятно.
– А вдруг я что-то другое напишу? – сопротивлялся фатальности Аркадий.
– Все другое будет неправда, потому что ты о ней думаешь.
– Да, я о ней думаю, – подтвердил Аркадий, обращаясь к Вагнеру, и в голосе слышался вызов.
Вагнер это уловил и встал со ступеньки.
– Работать пора. Ты идешь?
– Вы мне? – не поверил Аркадий.
– А кому еще? Родственник твой, может, и гений, но явно же человек неадекватный. На инвалидности, наверно?
– Да, – сказал Евгений.
– Вот, и я людей насквозь вижу!
– Нет, Яков Матвеевич, давайте уточним! – потребовал Аркадий. – Я не против работать, но что нам делать с ситуацией?
– Именно! – поднял палец Вагнер. – Ситуация, правильное слово! Ситуация такая, Аркадий, что поселок на пороге новой жизни. Ты слышал, что опять возрождают идею крупного железнодорожного узла?
– Давно говорят.
– Раньше говорили, а теперь все серьезно. Думаешь, почему к нам уже сейчас приехали люди из Москвы? Что они тут готовят, для кого? И весь поселок понимает, что надо напрячься и быть заодно! И тут явилась твоя Светлана…
– Она не моя.
– Явилась, – нажал Вагнер, – и устроила с твоей помощью то, за что мне еще отвечать придется! Но я в данном случае не о себе думаю, а о перспективах новой жизни для людей!
– Соврал Яков Матвеевич, привычно веря в собственное вранье, – повествовательно произнес Евгений, будто он был учитель и диктовал школьникам в солнечном и слегка по-утреннему сонном осеннем классе что-то приятное о природе из Тургенева или Пришвина.
– Сам ты врешь! – разозлился Вагнер. – Если бы я о людях не думал, зачем мне эта работа? Дети выросли, сами себя обеспечат, пенсия у меня уже сейчас получается приличная, да мне много и не надо! Жена моя, если хочешь знать, парниковые овощи выращивает, зарабатывает в три раза больше меня, я и сам это люблю, буду на рынок огурцы с помидорами возить, прокормимся! Мне газета давно в тягость, если хочешь знать!
– Я знаю, – не стал спорить Евгений. – Но вы без этой тягости жить не можете.