И не только он был озабочен поисками третьей силы. Лейтенант украинской пограничной службы Дима Тюрин, присланный в Грежин со своим подразделением для укрепления границы, беседовал с Аркадием Емельяненко в домике-вагончике, который лет десять назад прикатили сюда и поставили в виде временного караульного помещения. Отец Димы был большой человек в Киеве, имел отношение к СБУ Украины и мог бы оставить сына при себе, однако послал его поближе к местам военных действий, хоть и не в сами эти места, чтобы Дима в биографии имел факт причастности к серьезным событиям. Это обеспечит продвижение вверх. Дима это и сам понимал и относился к службе ревностно. Он был ярый сторонник идеи интеграции с Европой, Россия представлялась ему огромным клещом, который впился в суверенного соседа, всячески отравляя ему кровь. Дима был уверен, что в Грежине и окрестностях зреет новый заговор, подогреваемый и прямо инициируемый российскими эмиссарами и диверсантами, которых глупый народ называет третьяками. Журналист Аркадий как раз и виделся ему таким диверсантом, надо только его разоблачить, выяснить, с какой целью он сюда проник.
При этом Тюрин видел себя в будущем мастером контрразведки, распутывающим клубки международного шпионажа, не исключая возможности, что и сам станет разведчиком высокого класса, кем-то вроде Бонда, но не киношного, а настоящего. Поэтому Дима усиленно занимался единоборствами, учил английский язык и тренировался побеждать красивых женщин, потому что это путь разведчика к секретным данным не только в кино, но и в жизни.
И как раз в вагончике был объект для тренировки – Арина Ожешко, военная переводчица, присланная неделю назад для реализации новой процедуры, которая обязала вести допросы и протоколировать их (можно с помощью диктофона) на украинском языке с параллельным переводом. Арина, правда, была не очень красива и слишком сухощава – тем удивительней была ее демонстративная холодность и официальность по отношению к Тюрину, симпатичному и остроумному человеку. Дима не верил в этот лед и собирался растопить его.
И это было одной из его задач во время допроса.
Вторая задача, основная – расколоть диверсанта.
А третья, в виде бонуса самому себе: он представлял себя на месте Аркадия. Когда станет международным шпионом, его ведь тоже могут схватить. Надо учиться на ошибках врага – как себя вести, как отвечать, как держаться.
– Итак, для чего вы незаконно явились на территорию Украины? – спросил Тюрин по-украински, как требовал протокол, а Арина перевела на русский.
– По личному делу, – ответил Аркадий.
Диму раздражало, что Арина переводит его вопросы каким-то странным тоном, ему чудилась скрытая ирония, будто она, переводя, посмеивается над слишком простыми до примитивности формулировками. Она, конечно, не понимает, что большинство вопросов должны быть формальными, почти безликими, тем эффектнее можно огорошить чем-то неожиданным. Заодно Дима отметил, что Аркадий, если он лазутчик, придерживается неправильной тактики. Надо всегда иметь легенду. Болезнь родственника. Встреча с невестой. На худой конец – коммерция. Или даже журналистское расследование с чисто профессиональными, а не шпионскими целями. У Аркадия же нет никакой версии – это неграмотно и просто глупо.
– По какому личному делу? – терпеливо, демонстрируя выдержку, спросил Тюрин.
Аркадий начал отвечать, не дожидаясь перевода, так как понять вопрос было несложно:
– Вообще-то мужчина…
– Потрудитесь выслушать вопрос на вашем языке! – оборвала его Арина. – Не обольщайтесь, что вы все правильно поняли, вам это только кажется. И есть утвержденный порядок!
Как она его, подумал Дима. И смотрит с презрением, с ненавистью, будто на смертного врага. Или она на всех мужчин так смотрит? Минуточку, да не лесбиянка ли она? Это было бы неприятно.
– Уточните, по какому именно личному делу вы сюда явились? – отчеканила Арина, заодно изменив вопрос Димы, придав ему более жесткую и официальную форму.
Может, одернуть, чтобы не зарывалась? Некоторые девушки только и ждут, чтобы на них прикрикнули, проявили власть, такие попадались Диме и доставили ему (Тюрин мысленно улыбнулся, вспоминая) много удовольствия.
Он промолчал, а Аркадий ответил:
– Повторяю, то есть не повторяю, а говорю, что хотел сказать: мужчина мужчине таких вопросов не задает!
– В нашем случае играет роль не моя и не ваша половая принадлежность, которые важны, но в других случаях, а то, что вы находитесь на территории другого государства, где личные дела автоматически теряют статус неприкосновенности. Личное дело, если оно у вас действительно есть, становится вашим алиби, которое, кстати, мы обязательно проверим, а отказ сообщить о нем свидетельствует о каких-то преступных по отношению к нашему государству намерениях, что даст нам полные основания для ареста и проведения дальнейших следственных мероприятий. В ваших интересах ясно и четко ответить: куда направлялись, к кому и зачем.
Проговаривая эту длинную фразу, Дима не делал пауз – пусть Арина теперь попыхтит, переводя. Заодно оценит юмор насчет половой принадлежности. Правда, в самом конце этой фразы Тюрин вдруг подумал, что на самом деле говорит так не для создания трудностей Арине, а словно реабилитируясь за слишком простой предыдущий вопрос. То есть получается, он уже учитывает ее мнение, уже подстраивается под нее, почти лебезит перед этой невзрачной военно-полевой мышкой? Нет, есть все-таки у женщин потрясающее умение двумя-тремя словами, взглядом, оттенком интонации подогнать мужчину под себя, заставить его говорить не своим голосом, а тем, какой ей хочется слышать, – и ведь сколько раз Дима уже наступал на эти грабли, неужели опять?
Тем временем Арина, ничуть не затруднившись, перевела весь пассаж Тюрина. Диме показалось, что на этот раз она была довольна. Черт их, баб, знает, тут же изменились мысли Димы, да, умеют и подогнать, и заставить, но, кто знает, может, они просто хотят видеть мужчину умнее, красноречивее, вот и подсказывают – для его же пользы. Следовательно, есть все-таки у Арины какой-то к нему интерес, просто она это скрывает?
Аркадий сгоряча хотел ответить, что не боится ареста и следственных мероприятий, но кто тогда выручит Анфису, которая сидит в подвале? Конечно, Торопкий опомнится и выпустит ее, но хотелось бы его упредить, сделать это раньше. Поэтому он решил, не отвечая на вопрос, перевести его в другое русло – напомнить этим молодым людям, что они, как и Аркадий, все-таки какие-никакие интеллигенты, и им не обязательно играть в жесткие военные игры без необходимости.
– Послушайте, – сказал он мягко, с уважительной улыбкой, – вы же прекрасно понимаете, что в Грежине совершенно особые условия. У нас тут на обеих сторонах и друзья, и родственники, каждый день по сто человек туда-сюда ходит. Ну, хорошо, я вам скажу, но только без имен: мне нужно встретиться с женщиной. У нас любовь, – преувеличил Аркадий, при этом посмотрев сначала на Диму, а потом на Арину тепло и доверительно, словно приглашая вспомнить, что такое любовь, – но эта женщина замужем, так уж получилось. – И он опять взглянул поочередно на Диму и Арину: дескать, вы тоже ведь наверняка понимаете, как это бывает, когда женщина замужем или мужчина женат, а любовь отложить не получается. – И я просто не имею права по вполне понятным человеческим причинам открыть вам имя этой женщины.
И Диму он пронял, Дима забыл на минуту о своих трех задачах, потому что год назад была и у него история, горячая история длиной в три месяца с женой богатого человека. Ах, какие у них были встречи, как она его любила, отдельно приятно было то, что оба спокойно понимали, что будущего у них нет. И плевать, говорила она, чем меньше будущего, тем больше настоящего.
Тут раздался резкий голос Арины, которая, упершись в стол руками, подалась в сторону Аркадия и закричала на него:
– Вы чего это с нами так разговариваете? Чего вы тут развеселились, будто в русскую пивнушку пришли? Война идет, ты забыл? Украину терзают на куски, люди гибнут каждый день, а он хихикает тут! Дурачком прикидывается! Таких дурачков полон Крым был, не разглядели вовремя, платим теперь кровью! Смешно ему!
Ясно, подумал Дима. Вот кто она. Таких называют – овчарки войны. Встречаются подобные и среди мужчин истерического склада, но Тюрину больше попадались молоденькие девушки с похожими приметами: неугасимый огонь в глазах, жесткая принципиальность, готовность схватить автомат, пистолет, бутылку с зажигательной смесью, полезть на баррикаду и собственноручно казнить любимого, если он окажется врагом Родины. И при этом – безоглядность, нежелание слушать доводы собеседника и жгучее желание подвига. Нет, конечно, такие девушки нужны меняющейся и воюющей стране, недаром же в офисе отца год назад для нужного настроя работников и посетителей повесили картину Делакруа, где изображена женщина с обнаженной грудью на баррикаде, зовущая людей за собой, но Дима Тюрин все же предпочитал иных, ласковых и нежных, грудь которых предназначена не для призыва к бою, а для ласкания мужчинами и сосания младенцами. Вслух он свое мнение не высказывал, в их кругу оно было бы воспринято как неполиткорректное, хотя народ, был убежден Дима, в своем большинстве с ним наверняка согласен.
И он окончательно потерял интерес к Арине, утратил охоту тренироваться на ней, вспомнил зато, что не следует лезть переводчице не в свое дело. О чем прямо и сказал:
– Арина, спокойно, допрос я веду, что за самодеятельность? И не надо тут психозов, мы воюем с государством, а не с людьми, Аркадий… Иванович, – заглянул он в паспорт, который держал в руках, – является гражданским человеком и заслуживает человеческого обращения. Извините, что по-русски объясняю, но это не для протокола, а лично для вас.
– Ставите меня на место? – огрызнулась Арина. – На глазах врага меня унижаете?
– Да иди ты, дура, нашла тоже врага! – не выдержал Дима, забыв все свои задачи, а заодно даже преступив собственные установки быть всегда галантным с представительницами женского пола.
Арина сомкнула бледненькие губки, помолчала, а потом веско произнесла:
– Ваше "иди ты" – это что? Отстранение от работы в хамской форме или чисто эмоциональная нечистоплотность?
– Толкуй как хочешь, – не церемонился Дима. – Мои полномочия: задерживать, опрашивать и, если не вижу умысла против Украины, отпускать. Иначе у меня тут через час будет две сотни народа – и куда я их дену?
– Хорошо, – сказала Арина. – Надеюсь, вы понимаете, что я о вашем предательстве должна буду сообщить?
– Какое предательство, ты с какой печки упала, люба моя? Очнись!
– Это вы все никак не очнетесь! А очнетесь – поздно будет! И я не люба ваша, уж точно никогда ею не буду!
– Ох, ё, а я так надеялся!
Это было прямое оскорбление. Арина выпрямилась и подняла голову – для того, чтобы слезы, если непрошено появятся, не скатились и не капнули, удержались бы в глазах, остановленные запрудами нижних век. Но она выдержала, глаза лишь увлажнились, для слез не набралось достаточно влаги.
Аркадий решил воспользоваться моментом.
– Вы извините, я пойду? – спросил он у Тюрина, протягивая руку за паспортом.
В это время зазвонил его телефон.
Это звонила Нина. Она хотела узнать, придет ли Аркадий к обеду и чего он больше хочет – борща или окрошки? Нина и раньше позванивала мужу обычным супружеским образом, а в последние дни делала это чаще – как бы в благодарность за ласковые ночи, которых у них было несколько подряд; Нина после этого с удовольствием отмечала, глядясь в зеркало, легкую голубоватую синеву у себя под глазами, а губы сами собой изгибались в горделивой улыбке.
Аркадий достал телефон, но тут Тюрин сказал:
– Извините! – и выхватил трубку.
Это был импульс контрразведчика. И это было действие в ответ на угрозы Арины. Ведь не задержится за этой дурочкой, настучит, будут неприятности. Дима и без того уже думал, как выкрутиться, поняв, что хватил лишку, звонок очень его выручил.
– Вы с ума сошли? – возмутился Аркадий и вскочил. – Это личный звонок!
– Все у вас личное, я смотрю, – ответил Тюрин и тоже встал, отошел от стола. – А на самом деле, может, вам инструкции передать хотят?
И включил телефон для ответа, но ничего не сказал, ждал, приложив трубку к уху.
– Аркань, ты к обеду придешь? – спросил женский голос. – Чего хочешь, борща или окрошки?
– С кем говорю? – спросил Дима.
– А вы кто? – удивилась Нина.
– Отдай телефон! – крикнул Аркадий громко, чтобы Нина его услышала.
– Аркадий, ты где, кто это? – закричала и Нина. – Я его жена, отдайте ему телефон!
– Ваш муж задержан за незаконный переход границы, – сообщил Тюрин. – Вы можете помочь, если скажете, зачем он проник на территорию Украины. А то он тут врет, что к любимой женщине пришел, которая тоже замужем. А у самого жена, оказывается.
– Какая еще любимая женщина?
– Ерунда! – закричал Аркадий во всю мочь. – Нина, не верь, это я им для отмазки сочинил! Отдай телефон, говорят!
Он ринулся на Тюрина в обход стола, но забыл про Арину – и зря. Та сбоку напала, схватила Аркадия за руку и таким сильным, таким точным движением заломила ее, что Аркадий рухнул на колени и ударился лбом об пол. Арина заводила руку все дальше, одновременно коленом упершись в спину Аркадия.
– Больно, дура! – застонал Аркадий, чувствуя, как выламывается плечевой сустав.
– Что там происходит? – кричала Нина.
– Разберемся, сообщим, – ответил ей Дима и отключил телефон.
Теперь другого пути не было, придется Аркадия арестовывать. Хотя бы уже за факт нападения на пограничника.
Но какая Арина молодец! Да, овчарка войны, но при этом надежный товарищ. И как ловко она скрутила здоровенного мужика! Молодец, девчонка! И, кстати, овчарка не ругательство, овчарки – самые умные из собак, если кто не знает. И самые верные.
Дима выставил большой палец, показывая его Арине, она улыбнулась. Только что они чуть было не стали совсем чужими, а теперь опять свои, это хорошо и правильно.
Теперь не настучит, подумал Тюрин.
Да и Арине было приятно, что отпала необходимость докладывать по начальству – не любила она этого, хотя и приходилась. Не по злости натуры, а из принципа.
Вагончик, в котором они находились, имел глухой отсек с дверью. Когда-то там строители хранили инструменты, а пограничники использовали для кратковременного отдыха, смастерив нары и положив матрас. Вот туда Дима и Арина поместили Аркадия. Долго искали замок, не нашли, отыскался только кусок толстой проволоки, которым Дима замотал проушины.
– Вы мне плечо вывихнули! – сердито говорил Аркадий, стараясь сохранять достоинство, не съезжать на жалобный тон. – И дайте жене позвонить, хоть объясню, где я.
– О жене вспомнил, надо же! К любовнице бежал, о жене не думал! – сказала Арина насмешливо, но слышалась в этой насмешке и горечь будущей женщины, которой, возможно, тоже изменит муж, вот Арина и злилась заранее на него.
– Он сказал, что сочинил это, – уточнил Тюрин.
– Кацапу врать, что лыки драть, – ответила Арина. – Разберемся, что он сочинил, а что нет!
Тюрин хотел напомнить, кто именно должен разобраться, но промолчал.
А Нина была вне себя: одновременно и злилась на Аркадия, и ревновала, и переживала за него. Хотела позвонить отцу – тот, человек авторитетный, не раз имел дело с пограничниками, выручая задержанных людей и арестованные товары, но представила, как он будет злорадствовать, даже если не покажет этого, и передумала. Не любит отец Аркадия, считает не дельным, не оборотистым, профессию его журналистскую расценивает как несерьезную, посмеивается, когда Аркадий начинает отстаивать принципы и горячиться. Но что делать? Самой ехать туда? А почему и нет?
Нина торопливо оделась – не ярко, но эффектно: пограничники ведь мужчины, и мужчины при этом молодые, позвала Владика, они сели в ее машину, она отвезла Владика к матери и, сказав, что надо срочно по делам, поехала к границе. Там вышла, увидела, что творится, и поняла, что в Грежин придется пробираться в объезд.
Проезжая мимо кафе "Летнее", увидела выходящего Евгения. Видимо, он там обедал. Выходил не один, беседовал с двумя мужчинами.
Это были памятные нам высокий и от природы атлетичный Петр Опцев и сорокалетний Митя Чалый, телосложением и выражением лица похожий на подростка. Они уважительно слушали Евгения, который им что-то объяснял. Нина остановилась, открыла дверцу:
– Евгений, поехали со мной!
– По ее голосу Евгений понял, что что-то случилось, – сказал Евгений.
– Случилось, – подтвердила Нина. – Потому и зову, что ты догадливый!
– Может, возьмем моих дружинников? – предложил Евгений.
Нина оглядела линялую футболку и мятые штаны Опцева, шорты и босоножки с высовывающимися грязными пальцами Чалого и сказала:
– Не тот случай, лишнего народа нам не надо.
– А напрасно! – широко улыбнулся Опцев симпатичной женщине, как бы на что-то намекая.
– В другой раз, – сухо ответила Нина.
Евгений сел, машина отъехала, Опцев проводил ее ироничным взглядом и сказал другу:
– Они все такие, пока в моих руках не побывают.
– А потом от счастья скачут? – подыграл Чалый.
– Скачут. У кого силы остаются, – снисходительно изрек Опцев.
Глава 29
Говорили, балакали – сіли та й заплакали!
Жизнь богата совпадениями, как прекрасными, так и нелепыми. Сразу несколько героев нашей истории одновременно оказались в заточении: Анфиса в подвале, Аркадий в глухом отсеке пограничного вагончика, Вяхирев с подчиненными сидел в кузове военного грузовика-фургона под охраной четверых солдат, а Геннадий Владимирский – в камере изолятора.
Недавно у Геннадия была Светлана, утешала, просила потерпеть, объяснила, что все зависит от майора Мовчана, который явно не в себе из-за гибели сына, но в том-то и дело, что сын, возможно, не погиб, значит, нужно его отыскать, она предлагала майору помощь, тот даже не стал слушать, что ж, Светлана сама попытается все узнать.
– Еду в Харьков с Ауговым, у него там знакомый в спецслужбах.
– Это странно. Мне показалось, он сам из какой-нибудь спецслужбы. Только российской.
– Мне тоже так кажется. Но все эти службы имеют какие-то между собой тайные связи, так что я не удивляюсь.
– Хорошо. Можешь узнать, есть ли протокол моего задержания?
– Попробую.
Светлана сходила, вернулась, сказала:
– Темнят. Говорят, что есть, показывать не хотят.
– Если бы был, показали бы. Значит нет.
– Гена, только не надо ничего такого.
– Не бойся, на охрану нападать не буду.
– Ладно. Я тебя люблю.
– Я тебя люблю, скоро увидимся.
Светлана ушла, а Геннадий начал осматривать камеру. Если нет протокола, то его как бы и не задерживали. Следовательно, если он исчезнет, то исчезнет тот, кого не было. Да, нападать нельзя, это уже новое преступление. А сбежать можно – нет преступления в том, чтобы исчез тот, кого не было.
Зарешеченное окошко маленькое, но надо исследовать, нельзя ли расширить. Пол деревянный, из толстых досок. Что под ним – подвал, подпол? Не положены же доски прямо на землю. Хотя Геннадий понимал, что у нас и такое бывает.
Он начал обстукивать доски и всматриваться в щели.