Вздрогнув, Эфраин проснулся. Ему приснился жуткий сон. Как и много раз прежде в своих снах, он вновь гулял с Гансом Герцогом. Друг торопил его взять дела в свои руки и жениться на Антонии. Вместе они смогут объехать весь мир. Эфраин засмеялся и попросил друга рассказать ему одну из своих историй об иноземных странах. Ганс Герцог отказался, говоря, что настанет день, когда Эфраин сам сможет увидеть эти страны.
И хотя живость его снов о Гансе Герцоге стала привычной, одна деталь заставляла задуматься; это было затяжное чувство реальности, которое Эфраин не мог развеять. Он уже отказывался признавать, что его друг и хозяин умер. В конце концов он же виделся и говорил с ним каждую ночь в своих снах.
Эфраин зажёг керосиновую лампу на столе у кровати и открыл бутылку пива, стоявшую на столе. Он перелил пиво в высокий бокал и, прежде чем сделать глоток, сдул пену с ободка. Он не обратил внимания на то, что пиво было тёплым.
- Взять дела в свои руки! - повторил он, вынимая позолоченную ручку из своего ранца. Тихо смеясь от удовольствия, он отвинтил колпачок и прочертил несколько линий на своей руке.
Неделю назад он решил взять дела в свои руки и договорился с гравёром из ювелирного магазина, чтобы тот сделал ему точную копию печати, но с его именем. Эфраин не сомневался, что к нему пришла удача. Как ещё он мог объяснить это пугающее совпадение: в тот день, когда он получил печать со своим именем и адресом, Фрида Герцог ошиблась, положив свою позолоченную ручку в его ранец.
Он вылил остатки пива в свой бокал и выпил до дна маленькими глоточками. Возможно, какая-то бессознательная часть Фриды Герцог перешла к нему вместе с этой авторучкой. Ему хотелось верить в это.
Настойчивый стук в дверь перебил его мысли.
- Эфраин! - прокричал кто-то, - старуху-иностранку, которая искала тебя, столкнул вниз какой-то пьяница.
- Фриду Герцог! - схватив ранец со стола, он побежал туда, где уже собралась толпа.
- Этого не может быть, - повторял он, расталкивая людей в стороны.
Она лежала на земле. Он опустился перед ней на колени. Тусклый блеск керосиновой лампы бросал на её лицо желтоватый отблеск. Он хотел что-то сказать, но ни одно слово не вырвалось из его рта. Эфраин смотрел в её голубые глаза. Без очков - они лежали рядом, раздавленные кем-то - её глаза выглядели большими, внимательными, почти детскими. Складки у рта придавали ей строгий вид. Белые зубы были слегка приоткрыты. Ему почудилось, что она хочет что-то сказать.
- Я принёс авторучки, - шепнул он, успокаивая её. Вынув шесть коробочек из ранца, он поднёс их к её лицу поближе, - я не отдал их сегодня, потому что был занят составлением нескольких заказов. У нас будут четыре новых клиента.
Она нахмурилась ещё больше. Её губы дрогнули, шепча что-то об его увольнении с работы и об Антонии. Её глаза стали ещё больше, зрачки расширились, а затем жизнь иссякла.
- Я работал у неё, - сказал Эфраин, ни к кому конкретно не обращаясь.
- Жизнь так необычна. Только этим утром она подарила мне эту прекрасную ручку, - рассказывал он, доставая из кармана позолоченную авторучку. Точно и аккуратно он приложил кончик с печатью к своему предплечью, - Эфраин Сандоваль. Канареечная хижина. Курмина, - прочитал он своё имя и адрес громким ясным голосом, - и я могу договориться с любым из вас о продаже такой же прекрасной ручки в кредит.
20
Было воскресное утро. Я и донья Мерседес сидели на площади и ожидали выхода Канделярии из церкви. Часом раньше у меня была последняя встреча с Эфраином Сандовалем.
На соседней скамье сидел прилично одетый достойный старичок. Он громко читал газету из Каркаса, причём читал таким серьёзным голосом и так увлечённо, что даже не замечал улыбок людей вокруг него.
На другой стороне улицы из бара, уже открытого в это время, вышел растрёпанный пожилой мужчина. Он надел свою шляпу и, положив бутылку в пластиковый пакет, хрипя и кашляя, пошёл вниз по улице.
С необъяснимым чувством печали я взглянула на донью Мерседес. Она надела тёмные очки, и я не могла видеть выражения её глаз. Она сложила свои руки на груди, обнимая себя, словно замёрзнув на холодном ветру.
Я пыталась рассказать ей, как я понимаю теперь истории, которые успела услышать, а она внимательно слушала.
- Ты показываешь мне различные способы манипуляции той силой, которую Флоринда называла намерением, - сказала я.
- Привести её в движение - это не то же самое, что манипулировать ею, - поправила она меня, по-прежнему обнимая себя, - я пыталась сделать большее. Как я уже говорила, я подставляю тебя время от времени в тень этих людей, так, чтобы ты чувствовала движение колеса случая. Без этого чувства всё сделанное тобой окажется ерундой. Ты будешь переходить от человека к человеку, выслушивая их рассказы; на миг ты окажешься в их тени.
- Как в случае Эфраина Сандоваля? Он, конечно, ничего не делал для того, чтобы с ним случилась подобная перемена. Но зачем мне надо было быть в его тени? - спросила я.
- Как колесо случая передвинулось для него? Он не двигал его сам, и всё же его жизнь изменилась. Я хочу, чтобы ты почувствовала это изменение, почувствовала это движение колеса.
Я уже напоминала тебе, что это призрак, дух Ганса Герцога передвинул колесо для него. Так же как Виктор Джулио в момент смерти повернул колесо случая, погубив жизнь Октавио Канту. Ганс Герцог передвинул это колесо после своей смерти и обогатил жизнь Эфраина Сандоваля.
Донья Мерседес сняла очки и посмотрела мне в глаза. Затем раскрыла рот, собираясь что-то добавить, но вместо этого улыбнулась и встала со скамьи, - месса скоро закончится, - сказала она, - встретим Канделярию у церковных дверей.
Часть шестая
21
- Музия, ты здесь? - шепнула Мерседес Перальта, бесшумно открывая дверь в мою комнату. В слабом свете настольной лампы она выглядела настоящей ведьмой. Её наряд состоял из длинного чёрного платья и широкополой фетровой шляпы, которая скрывала половину её лица.
Не включай свет, - сказала она, увидев, что я потянулась к выключателю, - не выношу резкого света, - она села на мою постель. Её брови были задумчиво нахмурены, руки бесконтрольно разглаживали морщинки на моём одеяле. Она пристально взглянула мне в лицо долгим немигающим взором.
Я застенчиво провела пальцами по своим щекам и подбородку, стараясь понять, что же здесь не так.
Хихикая, она отвернулась к книжному столику и начала аккуратно складывать мои тощие блокноты, - прямо сейчас мне нужно уезжать в Чуао, - наконец сказала она, её голос был тревожным.
- В Чуао? - спросила я, - в этот час? - увидев её решительный кивок, я добавила: - мы застрянем в грязи, если пойдёт дождь, - деревня Чуао находилась на побережье по крайней мере в часе езды от Курмины.
- Дождь будет, - небрежно произнесла она, - но в твоём джипе мы не застрянем, - она села, сгорбившись, на ночной столик и закусила нижнюю губу, раздумывая над тем, что ещё сказать, - я должна быть там сегодня вечером перед полуночью, - произнесла она тоном, который выдавал скорее срочность, чем желание, - я еду за некоторыми растениями, которые надо срывать только этой ночью.
- Сейчас одиннадцатый час, - сказала я, указывая на светящийся циферблат своих часов, - мы не успеем к полночи.
Улыбаясь, донья Мерседес достала мои джинсы и рубашку, висевшую в изголовье моей кровати, - мы заставим твои часы остановиться, - слабая улыбка осветила её лицо; её глаза доверчиво и нетерпеливо смотрели на меня, - ты сделаешь это для меня, не так ли?
Когда мы выехали из города, по джипу забарабанили крупные капли дождя. За секунду дождь превратился в сплошную стену, плотную и тёмную. Я сбавила ход, не в состоянии разглядеть дорогу. Меня раздражал скрип "дворников", очищавших стекло, которое тут же заливало снова. Деревья по сторонам дороги смутно маячили то рядом с нами, то выше нас, создавая впечатление того, что мы проезжаем через туннель. Лишь прерывистый одинокий лай собаки указывал на то, что мы проехали мимо какой-то хижины.
Ливень окончился так же резко, как и начался, но небо оставалось пасмурным. Облака нависали гнетуще низко. Я не сводила глаз с ветрового стекла, увёртываясь от лягушек, которые, ослепнув от света фар, прыгали через дорогу.
Стоило нам свернуть на дорогу, ведущую к побережью, и облака исчезли как по мановению волшебной палочки. Луна сияла ярко и таинственно над плоской равниной, где бриз мягко раскачивал редкие деревья. Их листва отливала серебром в нереальном свете.
Я остановилась на середине перекрёстка и вылезла из джипа. Воздух, тёплый и влажный, пахнул горами и морем.
- Почему ты остановилась здесь, Музия? - спросила Мерседес Перальта, её голос наполняло изумление. Она вышла из машины и остановилась передо мной.
- Я ведьма, - объяснила я, глядя ей в глаза. Я знала, что если расскажу ей о моём простом желании размять ноги, она не поверит мне, - я родилась в местечке, похожем на это, - продолжала я, - где-то между горами и морем.
Мерседес Перальта хмуро оглядела меня, а потом в её глазах заблестел юмористический, восторженный огонёк. Неудержимо расхохотавшись, она села на мокрую землю и потянула меня за собой, - возможно, ты не родилась, как все нормальные люди, может быть куриоза потеряла тебя на своём пути через небо, - сказала она.
- Что такое куриоза? - спросила я.
Она ободряюще посмотрела на меня и объяснила, что куриозы - это ведьмы, которые совершенно не интересуются явными аспектами колдовства: символическими вещами, ритуалами и заклятиями, - куриозы, - прошептала она, - это существа, озабоченные вещами вечными. Они, как пауки, плетут тонкие невидимые нити между известным и неизвестным, - она сняла свою шляпу и легла на спину, расположив свою голову точно на середине перекрёстка так, чтобы она указывала на север, - ложись, Музия, - произнесла она, протягивая руки на восток и запад, - макушка твоей головы должна касаться моей, а твои руки и ноги пусть будут в такой же позе, как и у меня.
Лежать голова к голове на перекрёстке было неудобно. У меня было ощущение, что наши скальпы, хотя и разделённые волосами, сплавились вместе. Я повернула свою голову в сторону и к своему великому удивлению заметила, насколько длиннее её руки, чем мои. По-видимому, осознав моё открытие, донья Мерседес подвинула свои руки ближе к моим.
- Если кто-нибудь увидит нас, то подумает, что мы сошли с ума, - сказала я.
- Возможно, - согласилась она, - однако, если найдутся люди, которые обычно прогуливаются по этому перекрёстку в это время ночи, они убегут прочь в ужасе, думая, что увидели двух куриоз, готовых к полёту.
Мы молчали некоторое время, а когда я спросила её о полёте куриоз, она заговорила снова.
- Что заставило меня так заинтересоваться, почему ты остановилась на перекрёстке? Есть люди, готовые присягнуть, что видели куриозу, лежавшую голой на этом самом месте. Они говорят, что у неё появились крылья, выросшие из спины. Они видели, как её тело стало просвечиваться белизной, когда она взлетела в небо.
- Я видела, как твоё тело стало прозрачным на сеансе Сандоваля, - сказала я.
- Конечно, ты видела это, - ответила она с весёлым пренебрежением, - я сделала это для того, чтобы ты поняла, что ты никогда не будешь целительницей. Ты медиум и возможно даже ведьма, но учти - не целительница. Я знаю это, так как я сама - ведьма.
- Чем ведьма отличается от других? - спросила я между приступами смеха. Я не хотела воспринимать её серьёзно.
- Ведьмы - это существа, которые не только способны видеть колесо случая, - ответила она, - но способны создавать своё собственное звено.
Что ты скажешь, если в этот миг мы отправимся в полёт, связанные друг с другом головами?
На секунду или две у меня было ужаснейшее восприятие. Затем чувство полного безразличия овладело мной.
- Повторяй любое из заклинаний, которым тебя научил дух моего предка, - приказала она, - я буду повторять его с тобой.
Наши голоса слились в единый гармоничный звук, который наполнил пространство вокруг, окутывая нас гигантским коконом. Слова выстраивались в ряд непрерывной линией, унося нас всё выше и выше. Я видела, как облака двинулись на меня. Мы начали вращаться, словно колесо, пока всё вокруг нас не стало чёрным.
* * *
Кто-то энергично тормошил меня. Я проснулась от неожиданного толчка.
Сидя за рулём джипа, я вела машину! Это потрясло меня. Я никак не могла вспомнить, как и когда я вернулась в машину.
- Не спи, - пробурчала донья Мерседес, - мы же можем так разбиться и умереть, как две дуры.
Я нажала на тормоза и выключила зажигание. Мысль о том, что я спала и управляла машиной, заставила меня задрожать от страха.
- Куда мы едем? - мой голос прозвучал на октаву ниже.
Она улыбнулась и сделала жест полного отчаяния, поднимая брови, - ты слишком быстро устаёшь, Музия. Ты слишком маленькая. Но я думаю, что это твоя лучшая черта. Если бы ты была больше, ты была бы невыносимой.
Я настаивала на том, чтобы она назвала мне место назначения. Мне хотелось знать, где оно находится, чтобы ощутить чувство направления.
- Мы едем на встречу с Леоном Чирино и другими коллегами, - сообщила она, - трогай. Я покажу тебе, куда надо ехать.
Я завела джип и ехала некоторое время в молчании. Мне всё ещё хотелось спать.
- Леон Чирино медиум или целитель? - наконец спросила я.
Она тихо засмеялась, но ничего не ответила, - почему ты думаешь об этом? - спросила она после долгого молчания.
- В нём есть что-то совершенно необъяснимое, - ответила я, - он напоминает мне тебя.
- И даже сейчас? - насмешливо спросила она, и вдруг совершенно серьёзным голосом признала, что Леон Чирино и медиум и ясновидец.
Уйдя в раздумья, я прослушала её указание и вздрогнула, указывая на высокое дерево букаре: - ты проехала мимо! Дай задний ход, - затем она улыбнулась и добавила: - останови здесь! Мы немного пройдёмся.
Дерево отмечало въезд на узкую дорожку. Земля была усыпана мелкими цветами. Я знала, что они красного цвета, но при лунном свете цветы казались чёрными. Букаре почти никогда не растут сами по себе. Обычно они украшают рощи, затеняя кофейные и какаовые деревья.
Следуя узкой тропой между тонких стволов букаре, мы направились к гряде холмов, мрачно маячивших перед нами. Кругом стояла тишина, нарушаемая лишь неровным дыханием Мерседес Перальты и хрустом ветвей под нашими ногами. Тропа кончилась перед низким домиком, грязные стены которого едва держались. Крышу покрывали пальмовые листья вперемежку с оцинкованной жестью. Скат крыши доходил почти до земли, создавая широкую веранду. Окон на фасаде не было, и слабый свет проникал только через узкую дверь.
Донья Мерседес распахнула её настежь. Мерцание свечей и блики причудливых теней наполняли комнату, в которой почти не было мебели. Леон Чирино, сидя на стуле, смотрел на нас с удивлением и восторгом. Он вскочил, горячо обнял целительницу и подвёл её к стулу, который только что освободил.
Потом он приветствовал меня, шутливо встряхнув мою руку, - я хочу представить тебе одного из величайших целителей нашего времени, - сказал он, - второго после доньи Мерседес.
Прежде чем он успел что-либо добавить, кто-то крикнул: - я Августин.
Только сейчас я заметила в углу низко опущенный гамак, а в нём небольшого мужчину. Он лежал изогнувшись, и его нога касалась земли, раскачивая гамак взад и вперёд. Он не казался особенно молодым, но не был и старым. Ему было, пожалуй, лет тридцать, однако его впалые щёки и костлявое тело делали его похожим на ребёнка-дистрофика. А какие у него были глаза! Голубые, на смуглом лице, они сияли ослепительной силой.
Я неловко топталась посреди комнаты. Было что-то жуткое в неясном свете свечей, играющем нашими тенями на стенах, увешанных паутиной.
Спартанская обстановка - стол, три стула, два табурета, раскладушка создавала в комнате нежилую атмосферу.
- Ты здесь живёшь? - спросила я Августина.
- О, нет, - сказал он, приближаясь ко мне, - это мой летний дворец, - довольный своей остротой, он откинул голову назад и захохотал.
Смущённая, я двинулась к ближайшему табурету и вскрикнула, когда что-то большое оцарапало мою лодыжку. Гнусный грязный кот глазел на меня.
- Нет нужды кричать, садясь на стул, - сказал Августин и взял на руки костлявое животное. Стоило хозяину погладить его по голове, как он начал урчать, - он нравится тебе? Ты не хочешь его погладить?
Я категорически замотала головой. Меня страшили не столько блохи и чесоточные голые пятна, рассыпанные по его желтоватой шкуре, как эти пронзительные жёлто-зелёные щёлочки глаз, ни на миг не спускавшие взора с моего лица.
- Если мы хотим отыскать растения, нам лучше выходить, - сказал Леон Чирино, помогая донье Мерседес подняться. Он отцепил старую лампу, висевшую на гвозде за дверью, зажёг её и дал нам сигнал следовать за ним.
Низкая дверь, закрытая занавесом, вела в заднюю часть дома, которая служила кухней и кладовой. Одной стороной комната выходила на небольшой участок земли, усаженный толстыми саженцами деревьев и высоким кустарником. В свете лампы он выглядел как фруктовый сад без фруктов.
Мы протиснулись сквозь брешь в непроходимой стене кустарника и оказались в пустынной унылой местности. Склон холма, покрытый недавно сожжённой травой и обуглившимися пеньками, выглядел в лунном свете уродливо и страшно.
Не сказав ни слова, Леон Чирино и Августин исчезли.
- Куда они пропали? - шепнула я донье Мерседес.
- Они впереди нас, - сказала она, неопределённо указывая в темноту.
Тени, оживлённые керосиновой лампой в руках доньи Мерседес, зигзагами проносились рядом с нами и впереди нас по тропе, ведущей в чащу. Я заметила вдали свет, он слабо мерцал сквозь кусты. Словно светлячок, он то появлялся, то исчезал. Подойдя к нему поближе, я услышала монотонное пение, смешанное с резкими звуками жужжащих насекомых и листвы, волнуемой ветром.
Мерседес Перальта погасила лампу. Но перед тем, как исчез последний блик света, я увидела, как взметнулась в воздухе её юбка, оседая возле осыпавшейся низкой стены, шагах в двенадцати от меня. Огонёк сигары осветил её фигуру. Из макушки её головы исходило прозрачное мерцающее сияние. Я окликнула её по имени, но ответа не было.
Очарованная, я смотрела на туманное облако дыма от сигары, которое парило по кругу прямо надо мной. Дым не рассеивался, а оставался сконцентрированным над землёй довольно долгое время. Что-то коснулось моей щеки. Автоматически я поднесла руку к лицу и в полном изумлении уставилась на кончики пальцев - они светились. Я испуганно бросилась к стене, где сидела донью Мерседес. Но стоило мне сделать несколько шагов, как меня перехватили Леон Чирино и Августин.
- Куда ты, Музия? - насмешливо спросил Леон Чирино.
- Я хотела помочь донье Мерседес собирать растения.
Мой ответ, казалось, рассмешил их. Они тихо рассмеялись. Леон Чирино погладил меня по голове, а Августин ловко схватил меня за большой палец и сдавил его несколько раз, словно он был резиновой грушей.