Отдаю себя на твой суд, читатель. То, что я увидела дворец - или подумала, что его вижу, - говорит ли это против меня или против богов? Возможно, боги скажут (если снизойдут до ответа), что это был намек, подсказка, чтобы помочь мне разгадать тайну Психеи. Но что толку в таком намеке, который сам по себе - загадка? Я даже допускаю, что на какое-то мгновение облако, застилавшее от моего смертного взора истину, приподнялось и я прозрела. Все можно допустить. Но намного легче поверить, что в полумраке раннего утра мои не вполне пробудившиеся чувства придали густому туману очертания, пригрезившиеся мне в тревожном сне.
А еще легче поверить в то, что боги решили надо мной посмеяться. Это больше всего на них похоже: они ставят тебя перед загадкой, а затем насылают морок, который смущает ясность мысли и не дает найти правильный ответ. Если боги искренне хотят направить нас на верный путь, к чему вся эта игра? Психея умела говорить начистоту, когда ей было три года, - неужели небожители глупее трехлетнего ребенка?
Когда я вернулась, Бардия уже проснулся. Я ничего не рассказала ему (и никому другому) об увиденном до тех пор, пока не написала эту книгу.
Дорога домой не доставила особенной радости; ветер, пропитанный мелкой водяной пылью, дул нам в лицо. Бардия сидел впереди меня, так что ему пришлось намного хуже. Ближе к полудню мы присели отдохнуть и перекусить на опушке небольшой рощи. Все утро я терзалась неразрешимой загадкой; теперь, в тени деревьев, где ветер дул не так сильно и было немного теплее (а Психея? не замерзла ли она?), я рассказала Бардии все, что случилось, опустив только мое утреннее видение.
Я знала, что воин - человек честный, что он умеет хранить тайны и по-своему весьма не глуп. Он внимательно выслушал меня, но ничего не сказал. Мне пришлось спросить его напрямик.
- Бардия, - сказала я, - ты-то что обо всем этом думаешь?
- Госпожа, - ответил он, - я не привык говорить всуе о богах и божественном. Я чту богов. Даже если мне прикажет Царь, я не стану есть левой рукой, не приду на ложе жены в полнолуние, не буду потрошить голубя железным ножом - однимсловом, не совершу нечистого или святотатственного дела. Я приносил жертвы такчасто, как это может позволить себе человек моего положения. В остальном же, чемменьше тебе до богов дела, тем меньше им дела до тебя.
Но я твердо решила добиться от него правды.
- Бардия, - сказала я, - думаешь ли ты, что моя сестра сошла с ума?
- Знаешь, госпожа, - ответил воин, - лучше бы тебе не говорить таких слов.Разве может благословенная сойти с ума? Мы оба видели ее в здравом рассудке.
- Значит, ты считаешь, что в долине на самом деле есть дворец, которого я немогу увидеть?
- Я не очень понимаю, что такое "на самом деле", когда речь идет о дворцахбогов.
- А что ты скажешь про ее любовника, который приходит к ней под покровомтьмы?
- Я ни слова не скажу о нем.
- Бардия, и это тебя считают храбрейшим среди царских копейщиков? Ты боишься даже шепотом обмолвиться о том, что у тебя на уме, а я так нуждаюсь в мудром совете!
- В каком совете, госпожа?
- Как разгадать эту тайну. Я хочу знать, приходит ли к ней кто-то на самом деле.
- Так утверждает благословенная. Кто я, чтобы не верить ей?
- Но кто же он такой?
- Ей виднее.
- Ей виднее? Да она ничего о нем не знает! Она призналась, что никогда не видела его лица. Бардия, скажи мне, что это за жених, который не позволяет своей невесте смотреть на себя?
Бардия молча чертил на земле зажатым в пальцах маленьким камешком.
- Ну? - сказала я.
- Не вижу здесь никакой загадки, - пробурчал он наконец.
- Тогда объясни!
- Мне кажется - но я только слабый и смертный человек, а богам виднее, - онделает так потому, что облик его и лицо не столь приятны на вид…
- Значит, он уродлив?
- Госпожа, твою сестру избрали в невесты Чудищу. Но пора, однако, в путь, ато мы еще и половины дороги не осилили.
С этими словами он встал. То, что он сказал, не было для меня неожиданностью: в голове у меня проносилось немало догадок, и эта была самой ужасной и очевидной. Но меня неприятно поразило, что и Бардия так считает. Я знала: он не стал бы говорить того, в чем не вполне уверен. Он молчал от страха, а вовсе не потому, что сомневался. Воин сам сказал, здесь никакой загадки, и, боюсь, устами его говорил весь Глом. Бардия, несомненно, думал так же, как и любой осторожный и богобоязненный подданный царя Гломского. Ему бы и не понять моих сомнений; ответ очевиден, ясен как день, так чего ж тут ломать голову? Бог и Чудище - одно и то же. Царевну отдали ему, а оно дало нам дождь, и воду, и (было на то похоже) мир с жителями Фарсы. Царевну же боги забрали в потаенное место, где некое существо, столь жуткое, что его даже нельзя видеть, священное и ужасное, похожее на духа, демона или зверя - или на всех трех сразу (кто их, богов, разберет), - забавляется с ней, как ему угодно.
Ответ Бардии отрезвил меня настолько, что мне было нечего ему возразить. Мы продолжали наш путь в молчании, и я чувствовала себя потерявшим сознание от пыток пленником, которого только что окатили ведром холодной воды: открываешь глаза и вновь осознаешь ужасную действительность, которая хуже любого беспамятства. Мне подумалось, что все остальные мои догадки были лишь утешительными снами, которые развеялись при пробуждении. Никакой загадки вообще не было - просто страх ослепил меня и заставил лгать самой себе.
Моя рука нащупала под плащом рукоять меча. Еще до болезни я поклялась себе, что, если другого выхода не будет, я скорее убью Психею, но не дам Чудищу надругаться над ней или пожрать ее. Теперь я вспомнила об этом, но тут же испугалась.
"Неужели я могла бы убить ее?" - подумалось мне. (Бардия к тому времени уже обучил меня смертельным ударам.) Любовь победила, и я заплакала, и плакала так долго и отчаянно, что вскоре перестала различать, слезы или капли дождя струятся у меня по лицу (а дождь к тому времени уже разошелся). В порыве любви я спросила себя, почему, собственно, я решила, что Психею надо спасать от Чудища или уговаривать оставить его; почему мне вообще до этого есть дело. "Она же счастлива, -сказало мне сердце. - Бог он, чудище или безумная мечта, но она счастлива. Ты видела это своими глазами. Она в десять раз счастливее, чем была рядом с тобой. Оставь ее в покое. Не мешай ее счастью. Не отнимай у нее того, что сама не можешь ей дать".
Мы были у подножия холмов, почти рядом с Домом Унгит, хотя самого Дома из-за дождя не было видно. Сердцу моему не удалось убедить меня, и я поняла, что есть любовь более глубокая, чем та, которая ищет для любимого человека только счастья. Согласился бы отец увидеть свою дочь счастливой шлюхой? Любящая женщина своего избранника - счастливым трусом? Рука моя снова потянулась к мечу. "Да, она счастлива, - подумала я, - но она не имеет на это права". Как бы там ни было, ценой ее или моей смерти или смерти многих, пусть придется столкнуться с богами лицом к лицу, но я должна вырвать Психею из объятий демона, хоть эти объятия и доставляют ей удовольствие (и в первую очередь, именно потому, что доставляют).
"Я все-таки царская дочь!" - сказала я, и момент для этого был самый что ни на есть подходящий, ибо мы переправились через Шеннит, и Бардия, который не упускал ни одной мелочи, сказал, что, когда мы поедем через город, мне лучше слезть с коня и незаметно проскользнуть через сады по тропинке, на которой Редиваль первая увидела, что люди поклоняются Психее, и войти на женскую половину дворца с черного хода.
Ведь нетрудно представить себе, что скажет мой отец, если узнает, что я, слишком больная, чтобы работать с ним в Столбовой зале, нашла силы для путешествия к Священному Древу.
Глава тринадцатая
Уже совсем стемнело, когда я оказалась дома. У двери моей опочивальни кто-то нетерпеливо спросил меня по-гречески: "Ну как?" Это был, разумеется, Лис. Он уже давно стерег под моими дверьми, словно кот у мышиной норки; так мне потом сказали мои служанки.
- Она жива, дедушка, - сказала я и поцеловала старика. - Приходи ко мне как только сможешь, я промокла до костей, мне нужно вымыться, переодеться и поесть. Приходи после, и я все расскажу тебе.
Когда я сменила одежду и поужинала, грек снова постучался в дверь. Я впустила его, усадила за стол и налила вина. Кроме нас, в комнате была только темнокожая служанка Пуби; девушка была мне очень предана и к тому же не знала ни слова по-гречески.
- Ты сказала, она жива, - начал Лис, поднимая кубок, - так совершим жевозлияние Зевсу Спасителю.
И он пролил вино на пол ловким греческим жестом, так, что на землю упала только одна капля.
- Да, дедушка, она жива, здорова и, по ее словам, счастлива.
- Мое сердце, доченька, вот-вот выпрыгнет из груди от радости, - сказал старик. - Ты говоришь вещи, в которые с трудом верится.
- Не все розы, дедушка. Есть и шипы.
- Расскажи мне правду - я выдержу.
И я рассказала ему все, опустив, разумеется, призрачный дворец в тумане. Мне было больно видеть, как радость гасла на лице грека, и сознавать, что я тому виной. И я спросила себя, как же я собиралась отнять у Психеи ее счастье, если даже то, что я делаю с Лисом, причиняет мне боль.
- Увы, бедняжка Психея, увы! - воскликнул Лис. - Наша бедная девочка!Сколько она всего вынесла! Ей бы отдохнуть, выспаться, попить отвару чемерицы…Мы бы за ней ухаживали! И тогда бы она поправилась. Но как все это сделать, умане приложу. Давай придумаем что-нибудь, доченька! Ах, почему я не Одиссей и неГермес!
- Значит, ты уверен, что Психея сошла с ума?Он кинул на меня быстрый взгляд:
- Почему ты спрашиваешь, доченька? А ты что думаешь?
- Дедушка, ты можешь и меня посчитать безумной, но ты же не видел ее! Онаговорит обо всем так спокойно! В речах ее нет путаницы. Она чуть не смеется отсчастья, и глаза у нее чистые, ясные. Если бы я была слепой, я бы легко поверила вовсе, что она говорит.
- Но ты не слепая, и никакого дворца ты не видела.
- А ты никогда не допускал - хотя бы на миг, хотя бы просто как возможность,
- что существуют вещи, на самом деле существуют, которые мы не можем увидеть?
- Ну разумеется, существуют! Например, Справедливость, Равенство, Душа,Музыка…
- Ах, дедушка, я не о том! Скажи, если существуют души, может быть, существуют и невидимые дома, в которых эти души живут?
Он провел по лбу рукой знакомым, привычным жестом учителя, недовольного вопросом ученика.
- Доченька, - сказал он, - мне сдается, за столько лет учебы ты так и не постигла истинного значения слова "душа".
- Я прекрасно знаю, какой смысл ты вкладываешь в это слово, дедушка. Но разветы знаешь все на свете? Разве не существует невидимых вещей - именно вещей?
- Таких вещей множество. То, что у нас за спиной. То, что слишком далеко отнас. Весь мир, когда стемнеет. - Старик наклонился вперед и взял мою руку в свою.
- Мне кажется, доченька, что и тебе не мешало бы попить чемерицы, - сказал он.
У меня промелькнула мысль, не рассказать ли ему о моем видении, но я тут же поняла, что в целом мире не сыскать хуже слушателя для подобной истории. Он и так уже заставил меня покраснеть - я устыдилась своих сомнений. Но тут радостная догадка озарила меня.
- Но тогда получается, - сказала я, - что ее полуночный любовник ей тожетолько мерещится?
- О, если бы это было так, - вздохнул Лис.
- Что ты хочешь сказать, дедушка?
- Ты ведь говорила, что она сыта и здорова, что на лице у ней румянец?
- Она хороша как никогда.
- Кто же кормил ее все это время?
Я онемела от неожиданности.
- А кто снял с нее оковы?Об этом я даже и не думала.
- Дедушка! - вскричала я. - Что у тебя на уме? Изо всех людей ты последнийстал бы утверждать, что речь идет о боге. Скажи я такое, ты бы поднял меня на смех.
- На смех? Да мне было бы горько до слез! Ах, доченька, доченька! Когда только мне удастся вытравить из тебя все нянькины сказки, все глупости, которые нашептали тебе жрецы и предсказатели? Неужто ты думаешь, что Божественная Природа…ах, какое невежество, какое смехотворное невежество! С таким же успехом ты моглабы сказать, что у Вселенной чесотка или что Суть Вещей упилась в винном погребе.
- Я не сказала, что к ней приходит бог, дедушка, - перебила я старика. - Ятолько спрашивала тебя, кто к ней приходит.
- Человек, разумеется, человек! - воскликнул Лис, стуча кулаком по столу. -Ты уже не ребенок! Тебе ли не знать, что в горах тоже есть люди!
- Люди! - воскликнула я.
- Да, люди. Бродяги, беглые рабы, разбойники, воры! Неужели ты этого незнаешь?
Я покраснела от негодования и вскочила на ноги. Для девушки из нашего рода будет большим бесчестьем, если она сойдется, пусть даже в законном браке, с человеком, в жилах которого нет хотя бы четверти божественной крови. То, что утверждал Лис, было невыносимо.
- Как ты смеешь? - вскричала я. - Психея скорее бросилась бы на острыеколья, чем…
- Не горячись, доченька, - сказал Лис. - Она же ничего не понимает. По моему разумению, какой-то разбойник с большой дороги нашел бедняжку, обезумевшую от страха, одиночества и жажды, и снял с нее оковы. Несчастная уже бредила, ао чем она могла бредить в подобном положении? Конечно же, о золотом и янтарномдворце на Горе - она ведь мечтала о нем с самого детства. Парень сразу все смекнули выдал себя за посланца богов - вот откуда взялся бог Западного Ветра! Он отвелее в эту долину и нашептал ей, что сам бог, ее жених, придет к ней под покровом тьмы.Потом он ушел, а ночью вернулся.
- А как же дворец?
- Безумие заставило ее поверить в свой детский сон и принять его за действительность. А негодяй только поддакивал ей во всем. Возможно, и от себя что-нибудьприбавил, и тогда она совсем уверовала в свой бред.
Второй раз за этот день я впала в глубокое отчаяние. Лис объяснил все слишком правдоподобно и логично, он отнял у меня сомнения, а значит - надежду. Впрочем, так было и с Бардией.
- Похоже, дедушка, - сказала я понуро, - ты лучше меня справился с загадкой.
- Не нужно быть Эдипом, чтобы отгадать такую загадку. Куда сложнее решить,что нам теперь делать. Ах, мне ничего не приходит в голову! Видно, твой отец слишком часто драл мне уши и тем попортил мне мозги. Должен, должен быть выход… авремени совсем нет!
- Ни времени, ни возможности. Я не смогу долго притворяться больной. Кактолько Царь узнает, что я выздоровела, путь на Гору будет мне заказан…
- О, я совсем забыл!.. Такая важная новость! Снова появились львы.Что? - вскричала я в ужасе. - На Горе?
- Нет, нет, все гораздо лучше! Львы объявились на юге, к западу от Рингаля.Царь собирается отправиться на львиную охоту.
- Так, львы вернулись… значит, Унгит нас обманула. Может, на этот раз принесут в жертву Редиваль. Царь в бешенстве?
- В бешенстве? Нет. Когда ему сказали, что погиб пастух, десяток баранов инесколько добрых псов (а ты знаешь, как он их ценит), он так обрадовался, словноему принесли радостное известие. Я давно его не видел в столь приятном расположении духа. Весь день он только и говорил, что о собаках, загонщиках, о погоде… итому подобной чуши. То посылал гонцов к очередному князю, то вел глубокомысленные беседы с егерями, то наводил порядок на псарне, то проверял, как подковали коней. Пиво лилось рекой, и даже я удостоился дружеского хлопка по спине, от которого у меня до сих пор болят ребра. Но нам-то важнее всего, что два дня он пробудет на охоте, а если повезет, то дней пять или шесть. Он выезжает завтра засветло. Значит, мы должны торопиться,
- Да. Потом будет слишком поздно. Психея умрет, если зима застигнет ее в горах. У нее нет крыши над головой. К тому же не успеем мы и оглянуться, как у неебудет ребенок.
Эти слова ударили меня в самое сердце.
- Подлец, чтоб ему сгнить от проказы - прорычала я. - Будь он проклят навеки! Неужто Психея родит от голодранца? Мы посадим его на кол, когда поймаем.Он будет умирать долго и медленно. О. я бы растерзала сю на клочки собственнымизубами!
Ты омрачаешь темными страстями нашу беседу и свою душу, - остановил меня Лис. - Нам нужно придумать, где мы се спрячем.
Я уже придумала, сказала я. Мы спрячем ее у Бардии.
У Бардии! Да он никогда не примет у себя в доме ту, что была принесена в жертву богам! Он боится собственной тени и верит в бабьи сказки, этот Бардия! Он обыкновенный дурак.
- Бардия не дурак, отрезала я не без раздражения, потому что мне не нравилось, как пренебрежительно относится грек к смелым и честным людям, если онине обладали его ученостью.
Даже если Бардия и согласится, добавил Лис, ему женушка не позволит. А кто не знает, что Бардия у жены под каблуком?
- Бардия? Я не могу поверить, что такой смельчак…
- Ба, да он влюблен, как Алкивиад! Парень женился на бесприданнице, взял заодну красоту, можно сказать Весь город об этом знает. Она помыкает им как захочет.
Должно быть, она очень дурная женщина, дедушка…
Нам-то что за дело? Нам важно только то. что нашу голубку в лом доме не спрячешь. Более того, скажу тебе, доченька, что во всем Гломе такого места не сыщешь. Если хоть один человек в Гломе узнает, что она жива, ее найдут и снова принесут в жертву. Если бы мы могли отправить ее к родственникам матери… но это невозможно. О великий Зевс, если бы у меня было десять гоплитов и опытный командир в придачу!
Я не знаю, - перебила его я, - как заставить се покинуть Гору. Она упрямится, дедушка. Она больше не слушается меня. Я боюсь, что придется применить силу.
- Откуда у нас сила? Ты слабая женщина, я раб. У нас нет отряда в десятьгоплитов, чтобы отправиться с ним на Гору. А если б он у нас был, мы не смогли бысохранить это в тайне.
Мы долго сидели в молчании: огонь в очаге мерцал. Пуби сидела перед ним на корточках и подбрасывала дрова Она играла в странную игру с бусами, принятую среди ее народа: я так и не смогла обучиться ей, хотя девушка не раз пробовала объяснить мне правила. Лис то и дело порывался заговорить, но так и не сказан ничего. Планы рождались у него быстро, и так же быстро он умел находить в них недостатки.
Наконец я нарушила молчание:
Значит так, дедушка, я возвращаюсь к Психее и пытаюсь переубедить ее. Если она поймет, в какой она опасности, втроем мы что-нибудь придумаем. Возможно, нам придется отправиться странствовать, подобно Эдипу.
Я пойду с вами, сказал Лис. Однажды ты подбивала меня на побег. Теперь моя очередь.
Ясно одно. сказала я. Она не должна оставаться в руках обманщика и мерзавца. Все что угодно, но этого я не допущу. Это мой долг, ибо мать ее умерла и у нес нет другой матери, кроме меня. Ее отец недостоин зваться отцом, как, впрочем, и царем. Нет никого, кроме меня, кто мог бы позаботиться о безопасности Психеи и о чести нашего дома. Это нельзя так оставить. Я… я…
- Что с тобой, доченька? Ты побелела! Тебе плохо?
- Если не будет другого выхода, я убью ее.