- О Бардия! - рыдала я. - Лучше бы ты убил меня! Я бы не так мучилась!
- Не говори глупостей, - сказал воин. - Прежде смерти приходит умирание.Это только в сказках люди умирают мгновенно от удара стали. Смерть легка, разве только когда отрубят голову…
Я уже не могла говорить. Я ослепла и оглохла от собственных рыданий.
- Прекрати, - сказал Бардия. - Я не могу смотреть на это.
Слезы стояли в глазах уже у него самого: это был человек с чувствительным сердцем.
- Мне было бы намного легче, не будь одна из вас такой красивой, а другая - смелой. Прекрати, госпожа. Будь что будет, я рискну своей головой, и да падет на меня проклятие Унгит!
Я посмотрела на него, но по-прежнему была не в силах говорить.
- Я бы не задумываясь отдал жизнь за царевну, если бы в том был хоть какой нибудь толк. Ты, наверное, удивлена, что я, начальник стражи, стою на часах у ее дверей как простой воин? Но я вызвался сам. Если царевна что-нибудь попросит или мне потребуется войти в комнату, ей будет приятнее увидеть меня, чем какого-нибудь незнакомого человека. Она часто сидела у меня на коленях, когда была маленькой.Великие боги, что за тяжкая ноша - честь воина!
- Ты позволишь мне войти? - спросила я.
- При одном условии, госпожа! Ты обещаешь мне выйти, как только я постучала в двери. Сейчас здесь никого нет, но позже могут прийти. Мне сказали, что к не пришлют двух храмовых девушек. Я позволю тебе остаться с ней сколько захочешь но как только это станет опасным, ты выйдешь по первому же моему требованию, постучу три раза - вот так.
- Я сделаю, как ты просишь.
- Поклянись на моем мече, госпожа.
Я поклялась. Он посмотрел по сторонам, отпер двери и сказал:
- Быстрее. Заходи, и да поможет вам небо!
Глава седьмая
Окно в пятиугольной комнате под самым потолком и такое маленькое, что даже днем в ней не обойтись без светильника; вот почему она и служит тюрьмой. Комната эта представляет собой второй ярус башни, которую начал строить мой прадед, да так и не достроил.
Психея сидела на разобранной постели; рядом стоял светильник. Разумеется, я сразу кинулась к ней в объятия, не успев толком даже рассмотреть обстановку, но эта картина - Психея, разобранная постель и горящий светильник - навеки впечаталась в мою память.
Прежде чем я обрела дар речи, Психея сказала:
- Сестра, что он с тобой сделал? Что это с твоим лицом? Что это с твоим глазом? Да он опять бил тебя!
Только тут я поняла, что она гладит меня по волосам и утешает, словно это меня должны скоро принести в жертву. И, несмотря на то, что боль моя и без того была уже велика, мне стало еще больнее. В пору нашего счастья мы любили друг друга иначе.
Психея сразу же догадалась, какие мысли посетили меня, и стала приговаривать:
- Майя, Майя!
(Это было мое детское имя, которому научил ее Лис: и первое слово, сказанное маленькой Психеей.)
- Майя, Майя, что он с тобой сделал!
- Ах, Психея! - ответила я. - Какая разница? Лучше бы он меня убил! Лучшебы они избрали меня, а не тебя!
Но Психея не отступилась. Она заставила меня рассказать все как было (кто мог устоять перед ее мольбами?). На этот рассказ и ушла большая часть времени, бывшего у нас в распоряжении.
- Довольно, сестра! - сказала я наконец. - Мне нет до него никакого дела. Что мы ему и что он нам? Я не считаю его нашим отцом и не боюсь опорочить этими словами доброе имя наших матерей. А если он все-таки наш отец, то слово "отец" отныне бранное для меня. Такому, как этот человек, ничего не стоило бы во время битвы спрятаться у женщины за спиной!
И тут (я этого никак не ожидала) Психея улыбнулась. Она почти никогда не плакала, разве что когда жалела меня. А сейчас она сидела спокойная и царственная, как будто ее совсем не страшила скорая смерть. Только вот руки у нее были холодные.
- Оруаль, - сказала она, - мне сдается, я усвоила уроки Лиса лучше, чем ты.Разве ты забыла, какие слова он заставлял повторять нас каждое утро? Сегодня мне придется встретиться со злыми людьми, с трусами и лжецами, завистниками и пьяницами. Они таковы, потому что не умеют отличать зла от добра. Их, а не меня ждет злая участь. Посему я должна жалеть их…
Психея сказала эти слова, подражая голосу Лиса, что у нее (в отличие от Батты) выходило очень хорошо. Она блестяще умела изображать других людей.
- Бедное дитя! - сказала я, и рыдания опять чуть было не задушили меня. Ведь Психея говорила обо всем этом так беззаботно, словно никакой беды не было и в помине. Мне казалось, что такая наивность неуместна сейчас, но что было бы умес тным, тоже не знала.
- Майя, - промолвила Психея. - Обещай мне, что не будешь делать глупостей. Обещай, что не станешь накладывать на себя руки. Ради Лиса, не делай этого!Мы трое были друг другу хорошими друзьями. ("Неужто только друзьями?" - подумала я.) Вы остаетесь вдвоем, так держитесь же друг друга и не потеряйтесь. Будь умницей, Майя. Вы должны выстоять в этой битве.
- У тебя железное сердце! - воскликнула я.
- Передай от меня Царю последний привет - или что там полагается. Бардия - человек осторожный и воспитанный, он подскажет тебе, какими словами пристало умирающей дочери прощаться с отцом. Я не хочу показаться невежей напоследок.
Передай Царю то, что тебе скажет Бардия, и ни слова больше. Наш отец - он мне совсем чужой. Мне ближе сын птичницы, чем он. Что же касается Редивали…
- Прокляни ее! Если мертвые могут мстить…
- Нет, ни в коем случае! Она не ведает, что творит…
- Сестра, даже ради тебя я не стану жалеть Редиваль, что бы там ни говорил Лис!
- Хотела бы ты стать такой, как Редиваль? Нет? Тогда она заслуживает жалости и снисхождения. Если мне позволят распорядиться моими драгоценностями помоему разумению, то забери себе на память все те, которые любишь, а Редивали отдай все большие и дорогие, которые тебе так не по сердцу. А остальное отдай Лису.
Это было уже свыше моих сил: я уткнулась лицом в колени сестре и снова заплакала. О, как бы я хотела, чтобы она тоже склонила ко мне на колени свою голову!
- Послушай, Майя! - сказала Психея внезапно. - Не расстраивай меня, ведь уменя завтра свадьба!
У нее еще хватало духу говорить о том, о чем у меня не хватало духу даже слушать!
- Оруаль, - сказала Психея, пытаясь меня утешить, - в наших жилах течеткровь богов, и мы не посрамим ее. Когда я была маленькая, именно ты учила меняникогда не плакать.
- Мне сдается, что ты совсем ничего не боишься! - воскликнула я, но эти словапротив моей воли прозвучали так, словно я в чем-то упрекнула сестру, и мне самойстало тут же стыдно.
- Нет, одной вещи я очень боюсь, - ответила Психея. - Иногда меня посещает сомнение, и тогда словно холодная тень наползает на мою душу. Допустим - только допустим, - что нет никакого бога Горы и даже никакого Черного Чудища. Тогда тот, кого привязали к Древу, просто умирает медленной смертью от голода и жажды, зноя и пыли, обглоданный хищными тварями и растерзанный клювами воронов…И от этой мысли - ах, Майя, Майя!..
Психея разрыдалась и снова стала для меня ребенком, и я принялась утешать ее и плакать вместе с ней.
Мне стыдно даже писать об этом, но я все же признаюсь: в тот миг я испытала что-то вроде удовольствия - ведь именно для того, чтобы утешить сестру, я и пришла в темницу.
Но Психея очнулась куда быстрее, чем я. Она снова подняла голову, приняла царственный вид и сказала:
- Но я в это не верю. Жрец приходил ко мне. Прежде я его совсем не знала. Онсовсем не таков, каким его считает Лис. Знаешь, сестра, чем дальше, тем больше ясомневаюсь в том, что Лису ведомо все на свете. Да, ему известно многое. Без него вмоей голове царила бы такая же мгла, как в этой темнице. И все же… Я не нахожунужных слов, чтобы объяснить тебе… Он говорит, что весь мир - это один городНо на чем стоит этот город? Конечно, на земле. А что лежит за городской стеной?Откуда привозят еду для жителей города, откуда городу грозят беды и опасности?Все растет и гниет, крепнет и чахнет, набухает влагой - это ничуть не похоже на городэто похоже (хотя и сама не знаю чем) на Дом…
- … на Дом Унгит! - закончила я за нее. - Все кругом провоняло этой Унгит. За что мы восхваляем богов? Нам не за что быть благодарными им, ибо они Хотят разлучить нас. Я не вынесу этого! Нет ничего злее постигшей нас судьбы! О, как неправ Лис, как он не прав! Он ничего не знает о том, какова Унгит! Он видит во всемкругом только хорошее, старый глупец! Он считает, что богов или не существует вовсе, или они существуют и добры по своей природе. По доброте своей он и не догадывается, что боги существуют на самом деле и что они творят такие злодеяния, которые не снились и последнему мерзавцу!
- А может быть, - сказала Психея, - злодеяния эти творят вовсе не боги. Илибоги творят их с неведомыми нам намерениями. Что ты скажешь, если я вдруг действительно стану невестой Бога?
Эти слова разозлили меня. Даже странно - я могла положить свою жизнь за сестру (клянусь, что не лгу), я знала, что завтра она умрет, но при всем том я злилась на нее. Она говорила так спокойно, обдумывая каждое слово, словно вела философскую беседу с Лисом в тени старой груши и впереди у нее была целая вечность. В мою душу закралось подозрение, что разлука со мной нисколько не печалит Психею.
- Ах, сестра, - сорвалась я на крик. - О чем ты говоришь - эти трусы попросту собрались убить тебя! Тебя, которой они поклонялись, тебя, которая не моглапричинить зла даже уродливым жабам! И теперь они хотят скормить тебя Чудищу!..
Вы скажете, что Психея просто не хотела думать о худшем и решила поверить в туманные намеки Жреца на свадьбу с богом Седой горы. И в этом случае, раз уж я пришла утешать ее, было бы разумнее укреплять в ней эту веру, а не пытаться развеять ее. Вы скажете так и будете правы. Сколько раз я упрекала себя за свое поведение в ту ночь! Но сделанного не воротишь: я не смогла совладать с собой. Может быть, мною руководила гордость того же рода, что помогала Психее спокойно смотреть в лицо смерти, - гордость, учившая нас трезвости взгляда, готовности встретиться с худшим, - более того, настоятельная потребность все время ожидать худшего.
- Я тебя понимаю, - тихо сказала Психея. - Ты думаешь, что Чудище пожирает жертву. Я и сама так думаю. Меня ожидает смерть. Я ведь не настолько ребенок, чтобы не понимать этого. Если я не умру, как я смогу искупить грехи Глома? Икак можно прийти к богу, если не через смерть? И все-таки я верю в странные словасвященных преданий. Возможно, что для бога пожрать и взять в жены - одно и тоже. Есть вещи, которых мы не понимаем, вещи, о которых не знают ни Лис, ни Жрец.
На это мне нечего было возразить, и я прикусила язык. Непозволительная дерзость готова была сорваться с моих губ.
"Неужто ты думаешь, - хотелось сказать мне, - что похоть Чудища не так отвратительна, как его прожорливость? Неужто ты сможешь отдаться червю, гигантскому гаду, ползучей тени?"
- А что до смерти, - продолжила Психея, - так посмотри на Бардию (как ялюблю этого человека!): он встречается с ней шесть раз на дню и только знай себепосвистывает. Немногому мы научились у Лиса, если по-прежнему страшимся смерти! Знаешь, сестра, он как-то обмолвился, что, кроме тех философов, учению которых он следует, в Греции есть и другие, и они утверждают, что смерть открывает двери из узкой темной комнаты - мира, в котором мы живем, - в другой мир, настоящий, светлый, солнечный. И еще они говорят, что там мы встретим…
- Бессердечная! - зарыдала я. - Ты хочешь оставить меня здесь одну, и тебеменя совсем не жалко! Скажи, Психея, да любишь ли ты меня?
- Тебя? Да я никого и не любила никогда, кроме тебя, Майя, да дедушки Лиса!- Не знаю почему, но в тот миг даже имя Лиса неприятно задело мой слух. - Нопослушай, сестра, наша разлука не будет долгой. Вскоре ты отправишься вслед замной. Сегодня ночью я поняла, что любая жизнь так коротка. Да и что хорошего вдолгой жизни? Рано или поздно меня выдали бы замуж за какого-нибудь царя - такого же, как и наш отец. Разве есть особая разница между таким замужеством исмертью? Мне пришлось бы покинуть наш дом, расстаться с тобой и Лисом, статьженщиной, рожать детей - разве все это не другие имена для смерти? Честное слово,Оруаль, мне кажется, что мне выпала лучшая участь!
- Лучшая участь?
- Конечно! Что ждало меня в этой жизни? Стоит ли весь наш мир с его дворцами и царями (такими же, как наш отец) того, чтобы так печалиться о нем? Лучшеевремя нашей жизни уже миновало. Сейчас, Оруаль, я скажу тебе то, чего никому (дажетебе) не говорила прежде.
Я знала, что и у любящих сердец бывают друг от друга тайны, но той ночью эти слова Психеи прозвучали для меня как удар ножом в спину.
- И что же ты хочешь мне сказать? - спросила я, стараясь глядеть вниз, на переплетенные пальцы наших рук.
- Знаешь, - сказала Психея, - с тех пор как я помню себя, меня всегда маниламысль о смерти.
- Ах, Психея, - вскричала я. - Тебе было плохо со мной!
- Да нет же, - перебила меня она. - Ты не понимаешь. Я искала в смерти неутешения. Напротив, именно когда я была счастлива, мне особенно хотелось умереть.Такое часто случалось со мной, когда мы гуляли втроем по далеким холмам, где такмного воздуха и солнечного света и откуда уже не виден ни Глом, ни царский дворец.Ты помнишь, как мы смотрели вместе на далекую вершину Седой горы, любуяськрасками заката и наслаждаясь ароматом цветов? Так было там красиво, и именнопоэтому мне хотелось умереть.
Возможно, в мире есть места и покрасивее, но это значит только то, что, окажись я там, я бы еще больше хотела умереть. Словно голос какой-то зовет меня и говорит: "Приди, Психея!" Но до сих пор я не знала, чей это голос и куда он зовет меня. И от этого мне было горестно. Так, наверное, чувствует себя перелетная птица, запертая в клетке, когда все ее подруги уже улетели в жаркие страны.
Психея поцеловала мои руки, выпустила их из своих и поднялась. От отца она унаследовала привычку ходить взад и вперед по комнате, рассуждая вслух. И тут я поняла (как мне было больно, когда это случилось!), что Психея уже не принадлежит мне и что завтрашняя казнь только довершит то, что началось уже давно. Она была рядом со мной, но это только казалось - на самом деле она была где-то далеко. Я до сих пор не могу понять, с какого дня я начала терять ее.
Эту книгу я пишу для того, чтобы обвинить богов, но с моей стороны будет только справедливо, если при этом я не буду замалчивать и собственных прегрешений. Знайте: слушая Психею, я чувствовала, как во мне, несмотря на всю мою любовь к сестре, нарастает раздражение. Я прекрасно понимала, что с такими мыслями Психее будет легче встретить смерть, но именно эта легкость и раздражала меня. Мне казалось, что между нами стал кто-то третий. Если это грех, то боги покарали меня за него.
- Оруаль, - сказала Психея, и глаза ее при этом сияли. - Я ухожу на Седуюгору. Как долго мы смотрели на нее, даже не мечтая взойти на ее вершину! Помнишьвсе наши разговоры о чертогах из золота и янтаря под самыми небесами, которыепостроит для меня величайший из царей? Если бы тебе только удалось поверить в это,сестра! Послушай, ты не должна позволить горю ослепить тебя и ожесточить твоесердце…
- Ожесточить мое сердце?
- Да, твое сердце. Не ко мне, конечно. Послушай, разве так ужасно то, что произойдет? Боги требуют человеческой крови. Не любой крови - тогда они были быбессмысленно жестоки, - а именно того, кто и так был с детства готов отдать ее богам. С тех пор как ты носила меня на руках, Майя, самым горячим моим желаниембыло попасть на Седую гору, узнать, откуда исходит эта неземная красота…
- Так вот что всегда было твоей мечтой! Бессердечная, я ошиблась, сказав, что у тебя железное сердце: оно из холодного камня… - И я принялась рыдать, но Психея даже не услышала этого.
- …именно там моя родина и там я хотела бы родиться вновь. Неужели ты думаешь, что меня влекло туда случайно? Нет, меня влекло домой. Попрощайся со мнойи пожелай мне счастья. Всю жизнь бог Горы звал меня к себе, и вот - я иду к моемувозлюбленному. Теперь ты понимаешь?
- Я понимаю только то, что ты никогда не любила меня, - воскликнула я. -Иди к своим богам, ты такая же жестокая, как они!
- Ах, Майя! - сказала Психея, и слезы снова заблестели в ее глазах. - Майяведь я…
Но Бардия уже постучал в дверь. Мы так и не успели найти лучших слов, так не успели высказать все, что было у нас на сердце. А Бардия стучал все настойчивее настойчивее. Я поклялась на его мече, и клятва эта сама была острой, как меч.
Мы обнялись в последний раз. Счастливы те, в чьей жизни не было подобных объятий. А те, кто с ними знаком, - смогут ли они дочитать до конца мою повесть
Глава восьмая
Боль моя, умерившаяся было при виде Психеи, разыгралась с новой силой, когда я вышла на галерею. Даже мое горе отступило под ее натиском, и от этого я снова начала рассуждать ясно и трезво. Я решила, что отправлюсь вместе с Психеей на Седую гору к Священному Древу. Никто не сможет помешать мне, разве что и меня тоже заточат в темницу или посадят на цепь. Может быть, мне удастся затаиться среди скал и затем, когда Царь, Жрец и вся их свита отправятся восвояси, освободить сестру. "А если Чудище существует на самом деле, - думала я, - и мне будет не по силам справиться с ним, я убью Психею своей собственной рукой, прежде чем оно протянет к ней свои лапы". Чтобы выдержать подобное, мне нужно было хорошо подкрепиться и выспаться (уже светало, а я все еще была на ногах). Но прежде всего нужно было разузнать, на какое время они наметили свое злодеяние, пышно именуемое Жертвоприношением. Я похромала по галерее, держась за ребра, и натолкнулась на старого нашего раба, начальника над дворцовой прислугой. Он и сказал мне, что процессия покинет дворец за час до рассвета. Тогда я прошла в свою комнату и попросила служанку принести мне поесть. Я села на постель и стала ждать; чудовищная усталость навалилась на меня, я дрожала от холода и не могла ни о чем думать. Когда принесли еду, я принялась за нее, но кусок не шел в горло, и я глотала через силу. Но я поела и попила жидкого пива и потом еще воды, потому что пиво было очень плохое. Допивала я воду уже во сне; последнее, что я помню, - какое-то горе навалилось на меня, но я уже не понимала его причины.
Меня отнесли в постель (я билась и плакала при этом), и я заснула мертвым, тяжелым сном. Не помню, сколько я спала, но когда меня подняли с постели, мне показалось, что я не проспала и одного удара сердца, хотя меня разбудили, как я и велела, за два часа до восхода солнца. Я стонала не переставая, потому что ушибленные места совсем разболелись - стоило мне повернуться, как в тело будто впивались раскаленные щипцы. Один глаз так заплыл, что я ничего им не видела. Когда мои служанки поняли, что боль не дает мне встать с постели, они стали умолять меня полежать еще немного. Они говорили, что мне незачем спешить, поскольку Царь разрешил обеим царевнам не идти с процессией. Одна из служанок спросила, не позвать ли Батту. Я ответила ей очень грубо и, пожалуй, ударила бы ее, если бы достало сил; потом мне пришлось бы об этом жалеть, потому что она была хорошая девушка. (У меня всегда были отличные служанки, с тех пор как я стала подбирать их сама, без помощи Батты.)