Мысли мои пошли зигзагами: взять, подумает, летчики все такие, берут и даже спасибо не говорят. Откажусь - обидится. Еще в детстве мама меня учила: не бери чужого. Взял - потерял. Отдал - приобрел. И тут до меня дошло. Должно быть, шкурки ей принес Митрич.
- Я не люблю меховые шапки. Мне нравятся платки, - сказала Анна.
- Нет, - твердым голосом сказал я. - Ты, пожалуйста, не обижайся. Мне Коля, - я кивнул на Мамушкина, - уже достал. - Мамушкин недоуменно глянул на меня, но я посмотрел на него долгим взглядом и он прикрыл уже раскрытый от возмущения рот.
На обратном пути к его обители Мамушкин выматерил меня, затем сказал, что к ноябрьским праздникам из тайги начнут выходить охотники и тогда он точно пришлет мне шкурки. За сданную пушнину государство платило охотникам гроши, и она уходила на сторону; в основном передавали или продавали в город; одним надо было устроить своих родственников в больницу, другим нужен был мотоцикл или лодочный мотор.
- А ты зря не взял, обидел девушку, - сказал Мамушкин. - Хочешь, я тебе соболей на шапку достану? Ты мне - пива, а я тебе - соболей. Идет?
- Я же не Чернышевский, - засмеялся я. - Это, говорят, он любил прохаживаться по Вилюйску в собольей шапке. Мне бы что-то попроще.
Была в нашей работе особая статья. О ней говорили мало, а если и говорили, то мимоходом, те дрожжи, которые вез радист Ватрушкина, не были чем-то особенным и из ряда вон выходящим событием. Многое чего приходилось возить летчикам. Так повелось, где-то чего-то много, а кому-то постоянно недостает.
Утром перед вылетом, у входа в стартовый здравпункт, нас поджидали разного рода ходоки. Одни просили привезти с Байкала рыбу, другие - орехи, ягоды, третьи - тушенку, гречку, тот же спирт и говорили, что просим не за себя и не для себя. Выяснялось, что у одного намечалась свадьба, у другого - именины или крестины, третьему надо было что-то нести в больницу. Поводов нагрузить, сделав заказ, было множество. Конечно, все то, что было в их просьбах, можно было найти на рынке, но там было дорого, а Ватрушкин, бывало, совсем не брал с них денег.
- Как пришло, так и ушло, - говорил он. - Богаче уже не стану, а бедным никогда не буду.
Чаще всего всю эту непредвиденную, левую работу он поручал мне, и я, не нарушая сложившихся традиций, брал передачи, посылки и разносил их по разным адресам. Хочешь стать командиром - терпи, говорил я самому себе. Но история с заказом Мамушкина имела продолжение. Однажды Ватрушкин, выслушав очередной, оформленный в привычные причитания, заказ, неожиданно для меня протянул ходоку десятку.
- Не в службу, а в дружбу, - с улыбкой сказал он. - Пока мы летаем, ты съезди на пивзавод и купи пива.
- Ты чо, Михалыч, охренел! - пожевав от удивления губами, буркнул тот. - Туда надо ехать на двух автобусах. Да и времени у меня нет.
- Но сюда-то приехать нашел время, - сухо заметил Ватрушкин. - Вот что, дорогой, у нас кроме ваших заказов своих дел полно. А вот он, - тут Ватрушкин показал на меня глазами, - каждый день ездит на работу на двух автобусах. Утром - сюда, а вечером - обратно, на дорогу полдня. И ничего - ездит. Бывает, и пиво возит. А еще ваши заказы развозит.
- Ну и летчики пошли, шаг лишний боитесь сделать, - надулся заказчик.
- Ты это мне или себе? - поинтересовался Ватрушкин и уже другим, непривычным для меня голосом добавил: - Вали отсюда и чтоб я тебя больше здесь не видел!
На моей памяти это был единственный случай, обычно Ватрушкин никому не отказывал, Не только брал и привозил, но и частенько на своей "Победе" развозил гостинцы и заказы по домам. А после и меня подвозил домой; из аэропорта добираться до Жилкино, где я жил в ту пору, мне действительно приходилось на двух автобусах.
Через некоторое время моя новенькая форма потеряла былой лоск, как бы притерлась к самолету, ко всему, что окружало полеты, я сам уже стал иным, и не глядел на себя со стороны. И когда входил в автобус, на меня уже не оборачивались, не смотрели как на белую ворону. В конечном счете все стало на свое место и мое каждодневное приземление в другие миры, в иную жизнь, уже не казались чем-то особенными, ожидание увидеть неизведанные ранее земли отошло в прошлое, а рассказы и авиационные байки на промежуточных ночевках стали неким сопутствующим гарниром обычной летной жизни. Они перешли в мою собственную жизнь и стали как бы продолжением моей биографии, моей жизни.
Как-то в один в один из осенних дней мы вновь прилетели в Чингилей по санзаданию, надо было срочно вывести пострадавшего при пожаре мальчишку в город. На площадке было непривычно много народа. Не сразу я разглядел среди провожавших Анну Евстратовну. Она как бы слилась с окружающей местностью, деревенский румянец на щеках, приталенная овчинная тужурка. Выдал ее модный, завязанный галстуком платок на шее. И еще резиновые сапоги на ногах, асфальта в Чингилее не предполагалось на ближайшие сотню лет, а вот дожди шли там регулярно. Она подошла к Ватрушкину и стала что-то оживленно ему объяснять. Оказалось, что пострадал ее ученик, пожар случился ночью, погибла бабушка, а у него множественные ожоги, теперь вся надежда на самолет.
Мимоходом она представляла нам своих учеников и пригласила Ватрушкина в школу, сказав, что для такой встречи она соберет не только школьников, но и родителей.
- Вы лучше его пригласите, - кивнув на меня, ответил Ватрушкин.
- А я вас не разделяю, - ответила Анна Естратовна. - Для меня вы одно целое. Как семья. Давайте назовем это встречей с экипажем.
И вскоре такой случай нам представился.
Перед ноябрьскими праздниками нас поставили в план лететь в Чингилей. Напросился или, наоборот, организовал тот полет Ватрушкин. Мне было все равно куда лететь, но я все же отметил, что в Чингилей Ватрушкин летает с особым удовольствием. И причина была понятна, обычно там нас встречала Анна Евстратовна.
Но едва мы пришли в диспетчерскую, как Ватрушкину позвонили с местных авиалиний.
- Вас тут домогаются артисты. Скандалят. Вы с ними разберитесь.
Разбираться Ватрушкин послал меня.
Выяснилось, что в Жигаловский район по приглашению администрации на гастроли летят артисты из филармонии. А скандал произошел из-за реквизита. Его оказалось много, и диспетчер побоялась, что он не поместится в самолете.
- Оформляйте через грузовой склад! - потребовала она.
Но артисты взбунтовались: они посчитали, что это их личные вещи и они могут, не оплачивая, взять с собой в самолет.
Руководитель группы заявил, что обо всем они договорились с начальником аэропорта Брюхановым и попросили связать их с Ватрушкиным.
- Нам сказали, что он отвечает за нашу доставку в Жигалово.
Когда я подошел в диспетчерскую, то неожиданно обнаружил, что уже встречался с руководителем ансамбля, им оказался друг Анны Евстратовны Вениамин Казимирский, которому она через меня передавала документы на конкурс.
Осмотрев вещи артистов, я решил, что оформлять через склад - только время терять, по моим прикидкам, реквизит входил в самолет, но загружать его надо было быстро, для полета в Чингилей нам могло не хватить светлого времени.
Но, пока загружали вещи в автобус, пока выносили и вносили вещи необычных пассажиров, ушло еще с час. Самое интересное, что артисты решили, что всю черновую работу должна делать служба аэропорта. А поскольку они - артисты, то их место в буфете.
Присланный мне в подмогу уже знакомый волкодав поглядел на шумливых пассажиров, на их выкрики: не так берете, не так несете, плюнул и, послав куда подальше, отбыл на свой склад.
Кое-как, с грехом пополам, мы все же загрузили весь артистический бутор, усадили уже подвыпивших артистов на жесткие металлические сиденья и поднялись в воздух. Если в городе на солнечных местах еще подтаивало, то за последними домами уже лежал снег. Темной шерсткой выделялся лес, в который огромными белыми лоскутами вдавались поля, справа в стороне Байкала поднимались к небу горы. Самолет шел параллельно им по уже не один раз протоптанной воздушной дороге.
Казимирский оказался разговорчивым парнем.
- Ну что, вперед и с песнями! - сказал он, притулившись в кабинном проходе на том самом месте, где сидела Анна Евстратовна, когда мы летели с ней в Жигалово. Но почему-то Ватрушкин не предложил ему сесть на струбцину, выкурив очередную папиросу, он, по своему обыкновению, решил подремать.
- Да, сложная у вас работенка, - сказал Вениамин, оглядывая кабину. - Один на один с этим белым безмолвием. - Он кивнул на землю. - Как это там в песне? "Может быть, дотянет последние мили мой надежный друг и товарищ мотор". Одна надежда на него, ведь так?
Я, вспомнив слова Ватрушкина о трудяге-коленвале, согласно кивнул, как там работают крылья и расчалки, меня интересовал мало. Действительно, двигатель, громкий и неутомимый, порою из-за его грохота и поговорить было сложно, всегда оставался для летчиков настоящим другом и помощником.
- Вот ты мне скажи, почему летчикам не выдают парашюты, - начал дергать меня за плечо Вениамин.
- Я выпрыгну, а ты останешься, - с улыбкой ответил я. - Что мне потом делать?
- Да, верно, помирать, так вместе, - согласился Казимирский. - Хочешь, расскажу анекдот про парашютистов? Летят. Вдруг один встает и идет к двери. Сосед останавливает: "Ты же без парашюта!" Ему в ответ: "Ну и что, это же учебный прыжок".
Он хохотнул, а я подумал: "Чего только не наслушаешься в полетах". Пользуясь тем, что я знаком с его подружкой, Вениамин решил избрать меня временным поверенным в своих давних переживаниях.
- Когда-то я тоже хотел стать летчиком и даже ходил на занятия в аэроклуб, - продолжил Вениамин. - И там насмотрелся такого!
Чего он там насмотрелся, мне было неведомо, почему-то вспомнился диагноз, который поставила ему Анна. Аэрофобия! Поразмыслив немного, я подумал, что говорит он много и возбужденно потому, что выпил перед полетом, так делают многие, чтобы спрятать свой страх. Думаю, он и в проход встал, чтобы не смотреть на землю.
Неожиданно Ватрушкин приоткрыл глаза:
- Послушай, а у тебя случаем нет спичек, - обратился он ко мне. - Я забыл свои.
Вениамин услужливо протянул Ватрушкину зажигалку.
- Значит, так, зачислили нас, усадили за столы, - продолжил Казимирский. - И начали гонять. Ну, я и заяви: нас принимали, как здоровых, а спрашивают, как умных. Меня взяли и отчислили.
- Вот что, дорогой, иди и сядь на место. Не дай бог, болтанет, - спокойным голосом сказал Ватрушкин. - А парашютов у нас действительно нет.
Казимирский оказался понятливым, подняв руки, он быстрым голосом проговорил:
- Все, все, понял - ухожу с горизонта.
Спустившись в грузовую кабину, он, подмигнув мне, уселся на свое место и на всякий случай демонстративно пристегнулся ремнями.
В Чингилее нас встречало полпоселка. Впервые сюда прилетели артисты аж из самого Иркутска. Был здесь и Брюханов. Он сказал, что договорился с Иркутском и мы будем возить артистов по району, а сегодня здесь намечены концерт и ночевка.
Концерт должен был состояться в школе. Анна Евстратовна, узнав, что прилетел Ватрушкин, попросила выступить его перед школьниками. И Ватрушкин согласился.
Я думал, что он начнет рассказывать о нашей работе, но он начал свою речь с того, что ему приятно бывать в таких вот отдаленных поселках.
- Основными скрепами, которые удерживают вот такие, как ваша, отдаленные деревни от вымирания и одичания, являются, - тут Ватрушкин начал загибать пальцы, - наличие работы, связь, я имею в виду транспорт, самолеты, машины. И сельские учителя. Лишится деревня хотя бы одной составляющей, и жизнь здесь станет ущербной и неполной, а может вообще сойти на нет. Немецкий канцлер Бисмарк говорил, что победа над Австрией была победой прусского школьного учителя. Он имел в виду наличие в Пруссии всеобщего школьного образования, которое позволило готовить квалифицированные кадры для армии. Продолжая его мысль, могу утверждать: наша победа над Германией была бы невозможна без школьного учителя. Давайте возьмем самолет. Можно управлять им, не имея образования? Давайте, как в цирке, посадим в кабину медведя. Думаете, найдутся охотники полететь на этом самолете? Вряд ли. А во время войны были подготовлены десятки тысяч технически грамотных летчиков. И кто их готовил? Учителя. И эти парни и девчонки побили фашистских асов.
Далее Ватрушкин рассказал, как во время войны они спасли маршала Иосипа Броз Тито.
- В сорок четвертом нашу часть отправили на авиабазу в Бари, - тут он подошел к висевшей на стене карте и ткнул пальцем в сапог Апеннинского полуострова. - Кто мне ответит, какая здесь находится страна?
- Италия! - хором закричали ученики.
- Молодцы! - похвалил Ватрушкин. - Ставлю пять вашей учительнице. Так вот, оттуда мы летали к югославским партизанам. - Палец Ватрушкина скользнул вправо поперек Адриатического моря. - Кроме нас на аэродроме базировались англичане, американцы. Наши летчики были привычны к полетам с подбором на маленькие горные и такие же, как у вас, площадки. Мы летаем, американцы и англичане сидят и ждут, когда им подготовят хорошие аэродромы югославские партизаны. Более того, они не верили, что мы туда летаем. Тогда Шорников купил на базаре плетеные корзины и, слетав к партизанам в Боснию, привез в них снег. Эти корзины мы поставили около английских самолетов: мол, посмотрите, снег есть только на Балканах. А позже Шорников вывез на самолете главу партизан Иосипа Броз Тито, которого немцы уже видели в своих руках. Можете представить, как после всего этого американцы и англичане смотрели на нас.
Я сидел в классе, вместе со всеми слушал Ватрушкина, смотрел на географическую карту, которая висела на стене, вспоминал свое школьное время. В моей жизни было несколько учителей, которые определили всю мою жизнь. Самая первая, еще в начальной школе, Клавдия Степановна, затем физик Петр Георгиевич, которого мы называли Сметаной. И конечно же преподаватель истории Анна Константиновна. Это она учила нас видеть себя и мир с большой высоты не только в пространстве, но и во времени. И вот теперь рядом со мной оказался Ватрушкин. Каждый день он садился со мной, образно говоря, за одну школьную парту. Перемещаясь от одного аэродрома к другому, он ненавязчиво подсказывал и показывал то, что позже станет и для меня привычным делом. Разлетаясь утром с базового аэродрома, мы, что пчелы, собирали пыльцу со всех сельских северных аэродромов и везли в город взяток. Наш неуклюжий и внешне похожий на деревенский валенок кукурузник, поднявшийся из прошлой, казалось бы, другой, доисторической, жизни, тащил нас вперед, в другие миры.
И вот рядом с ним здесь в Чингилее стояла маленькая, ладненькая Анна Евстратовна, которая рядом с ним совсем не походила на учительницу, встретив в коридоре, ее можно было признать за старшеклассницу. Но едва она начала говорить, как в классе наступала прозрачная, я бы даже сказал, благоговейная тишина. Что она знала такого, что ее слушали с таким вниманием? Историю? Ее знали и другие. Возможно, даже не хуже ее. А если разобраться, она была моей ровесницей. Но сегодня я был всего лишь вторым пилотом, дело которого - не мешать левому, держать ноги нейтрально и ждать зарплату. И мне еще учиться и учиться, пока доверят самолет и пассажиров.
Затем начался концерт. Вениамин со своими артистами спели несколько песен. Пели хорошо, с душой. Их долго не отпускали. А в конце, по просьбе Анны Евстратовны, артисты исполнили ее любимую "Маленькую девочку", которую они посвятили нашему экипажу:
В огромном небе, необъятном небе,
Летит девчонка над страной своей, -
Кто в небе не был, кто ни разу не был,
Пускай вздыхает и завидует ей…
Здесь же, в школе, нам был приготовлен ужин, да такой, что мы открыли рот, едва вошли в учительскую. На столе была рыба соленая, копченая, мясо пареное, вареное, жареное. Кроме того, картошка, соленые грузди, пельмени, брусника со сгущенкой. Было приятно смотреть за хлопотами Анны Евстратовны. Ей помогала деревенская интеллигенция: фельдшер местного здравпункта, почтальон и жена директора леспромхоза. Всем этим действом руководил Митрич. Он же предложил выпить за здоровье приехавших артистов, за приехавшую представительницу районо, за большого авиационного начальника Ивана Брюханова и конечно же за Анну Евстратовну. Не забыли и нас.
- Редко вы к нам прилетаете, - обращаясь к артистам, сказал Брюханов.
- Но метко, - пошутил Вениамин. - Прилетели и угодили прямо за стол. Я вот что хочу сказать. Самое устойчивое представление о прошедшей жизни - это мифы. Например, создали миф, что ссыльным здесь плохо жилось. Ну, комары, они и в Питере комары. Морозы, они у печки хорошо переносятся. У создателя Ревтрибунала Льва Троцкого, он, как вам известно, тоже отбывал ссылку в этих краях, насчет картошки дров поджарить, - тут Вениамин кивнул на стол, - тоже губа была не дура. И вообще, вожди наши любили поесть. Мне давно хотелось своими глазами посмотреть, где и как отбывал ссылку Лев Давыдович. Думаю, с тех пор здесь мало что изменилось. Разве что появился самолет. Убери его - та же картина.
- Мой дед был родом из Тутуры, - сказал Брюханов. - Когда я спрашивал про ссыльных, он говорил - дармоеды. Жили на всем государственном. Это потом их стали выдавать страдальцами за народ. А этот народ вкалывал с утра до ночи, жалел этих бедолаг и нес им, бедненьким, все, что заработал своим горбом. Пожили здесь, отдохнули - и в бега. Кто в Лондон, кто в Швейцарию.
- Но их можно понять, - заметил Вениамин. - Цивилизованный человек должен жить в своей среде. Я все время хотел понять революционную интеллигенцию, которая пошла в народ. И чего добились? Да ничего. Многие из них потом бомбистами стали.
Слушали Вениамина молча, иногда дипломатично кивали, и только: мало ли чего наговорит залетевший артист.
- Со стороны так, наверное, оно и должно, - перебил Вениамина Митрич. - Медведи должны быть с медведями, бурундуки с бурундуками. Это их среда. И вообще, сколько людей, столько и мнений. А справедливость, как и везде, имеет одно неуловимое, но определяющее свойство: подлаживаться под покупателя и служить тому, у кого больше прав. Диалектика!
Поняв, что разговор может повернуться в нежелательную для него сторону, Вениамин прекратил поминать ссыльных, поскольку они здесь жили по принуждению, а сидящие за столом - по собственной воле и никогда не жаловались, находя в житье-бытье свои выгоды и краски.
Но Митрич уже завелся. Скинув с себя пиджак и выказав всем свою ослепительно белую нейлоновую рубашку, которая подчеркивала, что и здесь знают толк в моде, он глянул в упор на Вениамина своими глазами-щелочками.
Но тут поднялась Анна Евстратовна.
- Петр Дмитриевич! - ласковым и примиряющим голосом обратилась она к директору. - Мы сегодня собрались по другому поводу. Давайте отложим уроки диалектического материализма на завтра. А сегодня будем общаться.
- Нет, не отложим! Вот что я вам, дорогие гости, хочу сказать, - глухим голосом продолжил Митрич. - До войны в наших краях жило двадцать пять тысяч. Более трех тысяч здоровых мужиков и парней ушло на фронт. Обратно не вернулось и половины. А сколько еще было выбито в Гражданскую? Ныне каждый год на учебу в город уезжают сотни, и сюда, как с фронта, почти не возвращаются.