- Чем вы там занимаетесь? - поинтересовался Вельнер.
Бертольд ничего не слышал. За окном над крышей самого высокого здания, очень далеко и вместе с тем совсем близко, нависла темная всепоглощающая синева неба. Бертольд потер глаза; они немного болели. Казалось, синий цвет вот-вот просочится в комнату, медленно и незаметно заполнит каждый угол и растечется по полу…
- Простите? - спросил Вельнер.
- Что?
- Нет, - запнулся Вельнер, - я имел в виду, что… вы… Вы что-то сказали?
Бертольд задумался.
- Ничего.
Вельнер надолго впился в него глазами. Через четверть часа он встал, что-то буркнул себе под нос и поплелся в столовую. Бертольд смотрел ему вслед, потом перевел взгляд на монитор: числа, ряды чисел, это (напрягшись, он вспомнил) были расчеты на следующий квартал. Но что-то в них не сходилось, целое, которое, собственно, являлось соотношением чего-то с чем-то, не уравнивалось и пришло в заметный беспорядок. Бертольд выглянул в окно: по улице сновали люди; отсюда, сверху, как на ладони просматривались все течения, попутные и встречные людские потоки, а в одном месте образовался даже настоящий водоворот. "Может, мне все же следует что-нибудь съесть!.. Нет, даже думать противно; не хочу; выдержу".
Теперь на мониторе появилось что-то угрожающее. В числах содержалась не просто ошибка, они как будто рассказывали о нем, Бертольде. Четырехугольник монитора наблюдал за ним. Голубой цвет снаружи едва заметно сгущался в воздухе. Тикали часы. Вдруг зазвонил телефон.
Бертольд распахнул дверь и вышел. Хотелось бежать, но, чувствуя слабость в ногах и сознавая, что спотыкаться в такой момент не имеет права, он сразу оставил эту затею. Преследуемый телефонными звонками, он пустился по неожиданно безлюдному, точно вымершему коридору к дверям лифта. Когда они открылись, Бертольд вошел в кабину, и зеркала размножили его фигуру до бесконечности, двери закрылись, затем открылись снова, он стоял на улице.
Внешние шумы вырабатывали, как ему показалось, какую-то тонкую дымку; проезжавшие мимо автомобили оставляли после себя расплывающиеся цветные следы. Бертольд стал медленно поворачиваться; почувствовав, что направление выбрано верно, тронулся с места. Сделал несколько шагов, вытащил ключи, схватился за ручку, открыл дверь и вошел в квартиру. Как, спрашивается, он здесь очутился? Дорога домой исчезла, стерлась из памяти, да и была ли она на самом деле? Дверь захлопнулась на замок. Бертольд уселся в кресло перед телевизором (он видел, как мигала лампочка автоответчика, но это его больше не интересовало) и задумался: а если все же, ну так, только из осторожности, совсем чуть-чуть… Нет, не начинать же потом все сначала. Одна только мысль об этом вызывала отвращение. Его знобило. В окне сверкнул вертолет, ему наперерез летел голубь, падая штопором вниз. Вдруг Бертольд вспомнил, что в последние дни совсем не ходил в туалет и что грязная и несмотря на свою обыденность все же мучительная процедура ни разу… Он невольно рассмеялся. Комната слегка покачнулась, но он привык к головокружению, уже ставшему непременной частью большого мира, а не просто тем, что относилось только к нему, к Бертольду. "Теперь, - подумал он, - можно здесь и остаться. Вот так сидеть. Просто сидеть. И больше ничего".
Мягкая обивка кресла вызывала приятные ощущения; Бертольд, чье осязание обострилось, чувствовал через одежду каждую неровность. Он прислушивался к своему дыханию, к равномерным вдохам и выдохам; когда затрезвонил телефон, он даже не повернул головы, и через некоторое время аппарат затих сам собой. Небо попеременно окрашивалось то в красный, то в серый, а потом в черный цвета, потолок ловил их и отражал, подмешивая свой собственный грязно-желтый. Когда темнело, Бертольд не зажигал свет; мягкие сумерки благотворно действовали на глаза. Звонил телефон, потом замолкал и после некоторой передышки звонил снова.
Кромешная тьма держалась недолго. То и дело круглые разноцветные огоньки, вспыхнув, проплывали по комнате в танце и гасли. Откуда-то доносились голоса, некоторые крайне напряженные и взволнованные, но, к сожалению, понять их было невозможно; Бертольд знал этот язык, но по необъяснимым причинам не мог перевести. Пока не мог. Все стихло, едва показалось солнце. Поднялось, описало полукруг, не совсем ровный, не совсем совершенный, спустилось, озарив крыши и антенны красным, разогрело до накала несколько точек на горизонте и скрылось. Телефон трезвонил так часто, что в конце концов пришлось вытащить штекер из розетки. Несколько раз Бертольд отправлялся на кухню, где наливал себе воды, несколько раз ходил в туалет.
Ночью он крепко закрывал глаза, чтобы ни фонари, ни фары не разрушали заветную темноту. Но комната все равно наполнялась дневным светом, и каждый предмет обретал четкие и узнаваемые очертания, и предотвратить это казалось невозможно. "Очевидно, - решил Бертольд, - просто не надо забивать себе этим голову. Тогда все разрешится само собой". Голоса становились глуше, но настойчивее. Наконец наступил день.
В щель для "писем и газет" упала почта. В письме, написанном неровным почерком, говорилось, что третьего дня скоропостижно скончался Шмольдер. Около обеда в дверь застучали, только через некоторое время стук прекратился. Внимание Бертольда привлекло кое-что другое: большая стрелка настенных часов двигалась теперь быстрее. Он мог без особого труда следить за ее ходом, и это непрерывное вращение как будто тянуло за собой и катившееся по небу солнце. К вечеру скучились облака, и всю ночь напролет, а потом весь день барабанили по стеклу капли. Луна превратилась в солнце, солнце обернулось луной, на фоне звезд самолет вывел название одной лимонадной фирмы, а потом снова зарядил дождь, и на следующий день воздух был серый, стальной и какой-то враждебный. Стрелка часов крутилась еще быстрее, но Бертольд догадался, как ее перехитрить: просто не обращать внимания, тогда время иногда исчезало вовсе. Голоса больше не возвращались, и вспышки света становились все реже и реже. Однажды, из чистого любопытства, он посмотрел на маленькую голубую вазу, стоявшую на подоконнике, и повелел ей двинуться с места. Ваза сделала рывок, потом еще один, отскочила, полетела вниз на ковер и с приглушенным звоном разбилась. Бертольд сосредоточил внимание на осколках, но те лишь слегка подрагивали и никак не желали собираться в целое. Вид их был неприятен, почти отвратителен, и вскоре он оставил их в покое. Утро и вечер сменяли друг друга едва заметно, ночи стояли короткие и почти совсем черные. Бертольд уже очень редко поднимался со своего места, сила тяжести возрастала. Зато теперь все обещало проясниться. "Вот только еще секунда, - он знал наверняка, - и все станет как дважды два четыре. Всего лишь через секунду…"
Дверь распахнулась, и в комнату вошел человек. Это оказалась не входная дверь, а другая, которую Бертольд ни разу не видел, но когда она открылась, он знал: она была здесь всегда. Мужчина в сером костюме и в шляпе держал в руке зонтик.
"Собирайтесь, - сказал он, - мы уходим".
"Кто вы?" - спросил Бертольд.
"Собирайтесь, мы уходим", - повторил пришелец.
"Я никуда не пойду, - запротестовал Бертольд, - пока вы не объясните, что вам от меня нужно и по какому такому праву вы сюда явились, и, пожалуйста, поосторожнее со своим зонтиком, вы все намочили, и хотелось бы знать…"
"Пойдемте!" - снова сказал незнакомец.
Бертольд кивнул и поднялся. Колени болели, он с трудом удерживал равновесие; на секунду его ослепил яркий солнечный свет; Бертольд зажмурился. Человек со скучающим лицом наблюдал за ним, с его одежды и с зонтика капала вода. Бертольд шагнул к нему, в сторону открытой двери; попытался заглянуть туда, но там было темно, а здесь - светло, так что он уже больше ничего не видел. Еще шаг.
"Ну, давайте же", - торопил мужчина.
Бертольд продвинулся еще на шаг, но вдруг чья-то рука легла на его плечо, и перед ним выросло лицо в форменной фуражке. Ноги Бертольда подкосились, и он упал, стукнувшись лбом о ковер. Он еще видел снизу, как мужчина в сером костюме закрыл зонтик, пожал плечами и отвернулся, а потом почувствовал, что снова стал падать. Падать. Падать, все глубже и глубже, но на этот раз уже не было пола, который остановил бы падение…
Когда Бертольд открыл глаза, то увидел перед собой белую стену… нет, белый потолок. Неоновая трубка светилась голубоватым светом. Пахло лекарствами и дезинфицирующими средствами. Он лежал в кровати. В руке торчала иголка, от которой тянулась тонкая трубочка к штативу с мешочком. В мешочке содержалась прозрачная жидкость с маленькими пузырьками, медленно и равномерно поднимавшимися вверх. Возле кровати стоял стул, на стуле сидел доктор Мор.
- Вы, дорогой мой, полный идиот, - приветствовал он Бертольда.
Тот посмотрел на доктора и слабо улыбнулся. На стене за спиной Мора висело зеркало: Бертольд увидел свое лицо, бледное, неузнаваемое, заштрихованные щетиной обвисшие щеки и впалые глаза.
- Вы же концы могли отдать. Довели себя до критического состояния, вам известно это?
- Да, я знаю. Кто приходил ко мне?
- Полиция. Кто-то заявил о вашем исчезновении. Некто Вельнер, ваш коллега. И очень своевременно. Офицер застал вас шатающимся по комнате, а потом вы рухнули на пол. Но вы бы ничего не добились, даже если б и умерли! Вы сбросили всего одиннадцать килограммов, всего лишь одиннадцать.
- Жаль, - сказал Бертольд.
- И скорее всего потеряли работу. Стоило ли?
- Не знаю. Возможно.
- Дважды приходила какая-то женщина. Просила передать, что она полностью согласна со всем, что вы ей наговорили на автоответчик. И она благодарит вас за то, что все так легко и просто разрешилось.
Бертольд наморщил лоб и посмотрел в окно. Занавески были задернуты, но через них, словно нарисованные тушью, проглядывали очертания дерева.
- Какой такой автоответчик?
- Ну, тут я уже не в курсе, - доктор Мор наклонился вперед и нажал какую-то кнопку, - а теперь пора немного подкрепиться! Впрочем, последние двое суток вы только это и делаете, - он показал на мешочек с воздушными пузырьками, - питательный раствор. Однако настало время для нормальной пищи.
Дверь открылась, и вошла сестра с подносом. Бертольд улыбнулся, и она ответила ему тем же. Хорошенькая фигура и длинные черные волосы. Девушка поставила поднос на тумбочку, Бертольд сел в кровати. Тарелка с яичницей, поджаристый тост. Сестра кивнула и удалилась.
- Знаете что? - сказал Бертольд. - Кажется, да.
- Простите?
Теперь контуры дерева в окне стали отчетливее, было хорошо видно каждую, даже самую малюсенькую веточку. Бертольд потянулся за тостом.
- Мне кажется, оно того стоило.
Мор пробурчал что-то нечленораздельное. Бертольд поднес тост ко рту, попробовал губами, языком. Почувствовал, какой он жесткий - жесткий и сухой. Осторожно откусил и начал жевать. Ощутил необычный, почти горький вкус. Собрался с силами и проглотил. Потом откусил еще. Это далось уже легче. Он жевал, не сводя глаз с доктора Мора, и вдруг расхохотался:
- Да, оно того стоило!
Снег
Заседание затянулось. Числа на обеих досках расплывались за паутиной извилистых линий, исписанные авторучки покоились на столах, а в пепельницах выросли горы окурков. Директор Лессинг закрыл глаза, опустил голову и потер виски. Ханзен говорил по меньшей мере уже полчаса, и его слова складывались у Лессинга в причудливые звуковые образы.
Обычная тягомотина: конкуренты разработали непредвиденные планы, прогнозы давались неутешительные, и в расчеты закралась ошибка. Ханзен и Мюльхайм не сходились во мнениях, а Бергер считал показатели графика за прошлый квартал дутыми. От кончиков сигарет тянулись вверх дымные ниточки, закручивались и растворялись. Под потолком, среди ламп, висели синеватые клубы. Чашки с кофе давным-давно опустели.
Сколько же сейчас времени? Лессинг не решался посмотреть на часы - это сочли бы за дерзость. Во всяком случае на улице уже давным-давно стемнело, семь-то уж наверняка пробило, может, даже половина восьмого… Порыв ветра ударил в окно с такой силой, что стекла и чашки тихо задребезжали. Ханзен замолчал, и Лессинг воспользовался моментом и взглянул на стенные часы: без четверти девять. О господи, неужели они просидели уже шесть часов? В ту же секунду головная боль дала о себе знать с новой силой да еще усталость. Тьма налегала на окно. Похоже, буря разыгралась не на шутку.
А как хорошо все начиналось. Сегодня утром совсем неожиданно посыпались с неба крупные белые хлопья. Очень медленно и бесшумно. А в сводке погоды об этом, разумеется, ни слова. Из года в год одно и то же: небо ясное и удивительно низкое, и на мир - лужайку, крышу соседа, будку, деревья - ложится белое убранство света. Шумы стихают, и какое-то время все исполнено сиянием, чистотой и красотой. Но это продолжается недолго. Вскоре уже начинают скрести лопаты, выкатываются уборочные машины, химикаты превращают снег в коричневую жижу. И потом первые автомобили снова ползут по улицам.
К обеду поднялся ветер, и опять повалил снег, все больше и больше. Ребятня, продрогнув, в разочаровании поспешила из сада; ветер разрушил их снеговика, а хлопья, теперь маленькие и твердые, до боли кололи лицо. Вскоре за ними последовала и собака, с воем и ледяной коркой на шкуре. Увы, заседание - дело решенное, от него не увильнуть. Что ж, тогда наденем самое теплое пальто, перчатки, шарф и меховую шапку. Фирма находилась в престижном пригороде. Летом там приятно, зимой свои недостатки: добраться туда сегодня нелегко, плохая видимость, снежные заносы, а в некоторых местах уже довольно скользкая дорога. И места для стоянки не сыскать. Но у фирмы свой гараж.
Ханзен сел и с удовлетворением огляделся. Собственно, теперь самое время Мюльхайму возразить, но тот безмолвствовал. У него был измученный вид, галстук сполз набок, борода всклокочена. "И в самом деле, пора закругляться", - подумал Лессинг. Воцарилась короткая пауза, все молчали, и только буря была слышна. Итак! Лессинг набрал воздух для заключительного слова, но тут Бергер поднял руку и заговорил. Он записал несколько соображений к тезисам Ханзена. Целый ряд соображений. Море соображений.
Он вещал тихо и быстро, часто оговаривался, поправлялся, начинал заново. Однажды дверь открылась, заглянула фройляйн Перске, секретарша, поджатые губки. Мюльхайм откинул голову и тяжело дышал; доктор Кёлер, ответственная за кадры, штрихами набрасывала у себя в блокноте большого и кривого человечка, но, не дойдя до ног, остановилась. Лессинг с беспокойством рассматривал рисунок; безногое творение пугало его.
Следить за словами Бергера уже не удавалось; не желая составляться в предложения, они лишались всякого смысла и как шумы носились по комнате. Головная боль медленно перемещалась на другую сторону, мысли кружились. Лессинг нащупал коробочку с лекарствами: нужно привести в норму давление. На мгновение закралась сумасбродная мысль о том, что доски и диаграммы, компьютер и телефоны - сплошной обман, части искусно выстроенной декорации, и всем присутствующим об этом известно. Он окинул их взглядом, каждого по очереди. Ну ладно, будет вам! Я догадался…
Потом нашел таблетки, и все прошло. Он просто переутомился. Да, вот если бы в отпуск, отдохнуть, нагуляться и выспаться… Но в ближайшие месяцы на это не выкроить времени, ничего, справимся и так. Ну хорошо - теперь бы воды, и побыстрее проглотить, незачем каждому видеть. Нужно просто собраться, выпрямиться… К черту, он выдержит столько, сколько каждый из них, а на худой конец даже больше!
Только сейчас он заметил, что на него все смотрят. Блестящие стекла очков Ханзена, борода Мюльхайма, свеженалаченные волосы Бергера, острый нос фрау Кёлер. Его охватил ужас, но потом он смекнул: все ждут не дождутся, чтобы он закончил заседание. Слава богу, наконец-то! Теперь поскорее, пока еще один приступ не схватил кого-нибудь!
- Ну хорошо, - услышал он собственный голос, потом откашлялся и повторил еще раз, - ну хорошо…
Ветер забился в окно, чашки снова задребезжали, карандаш тихонько, с деревянным стуком подкатился к краю стола и, никем не подхваченный, беззвучно упал вниз. Лессинг не видел, как он приземлился на ковре; удара не последовало. Он потер глаза. Сказал в третий раз:
- Ну хорошо… Нам все-таки удалось сегодня обсудить… некоторые важные моменты. А по оставшимся пунктам мы непременно… - Лампочки замигали, с улицы вдруг послышался глухой металлический скрежет. Лессинг повернулся к окну, но другие, казалось, ничего не заметили. - …непременно найдем решение. Господа и… наша дама, - он любил повторять эту шутку, но на этот раз впервые никто не улыбнулся, - желаю вам доброй ночи!
- Лучше пожелайте нам доброго пути, - заметил Бергер. - Будет нелегко.
Вошедшая в эту минуту фройляйн Перске решительно закивала:
- Я только что слушала новости: повсюду аварии. Может, вам лучше остаться?
Бергер засмеялся.
- Вы хотите сказать, заночевать здесь? Ну, если у кого-нибудь есть желание, милости прошу! - Он хмыкнул и вышел. Мюльхайм раздраженно посмотрел на него, что-то пробурчал и отправился следом.
Гараж был почти пуст. Лессинг рылся в карманах пальто в поисках ключа, он старался глубоко дышать, накачивая тело кислородом. Они попрощались; все говорили очень тихо, без всякой на то причины. Потом каждый забрался в свою машину; хлопнули дверцы, через несколько секунд завелись моторы, и вспыхнули яркие круги фар. Лессинг сидел и ждал; мимо одна за другой проехали к воротам машины и скрылись в ночи, сначала одна, за ней еще одна, еще и, наконец, последняя.
Потом наступила тишина. Несколько лампочек слабо освещали помещение, отбрасывая на полу длинные тени, все замерло, все вокруг. Холодный воздух был приятен; Лессинг ощутил прилив сил. Ну что ж, в путь!
На улице было белым-бело. Дорога, небо и воздух. Снег падал сверху, и снег поднимался от земли; куда ни кинешь взгляд - везде неслись, кружились, прыгали снежинки. Лессинг чувствовал, как ветер рвал руль и как колеса под ним пытались сохранить равновесие. Не гнать! Ехать медленно и осторожно!.. Он продвигался вперед метр за метром, и вот сквозь белую рябь завиднелись знакомые очертания зданий. Теперь налево, на главную дорогу.
И вдруг все стало. Огни - желтые, красные, вращающиеся огни вырывали из темноты то справа, то слева стены, двери, окна, пожарные краны. Вдали завывали сирены. Машины замерли поперек дороги, перегородив тротуар и уткнувшись в сугроб; поодаль, в пятидесяти метрах, сцепились друг с другом три автомобиля, освещенные красной мигалкой. Полицейский с бесполезным сигнальным флажком в руке метался взад-вперед; кругом толпились люди в заснеженных куртках. Мелькнула детская фигурка, ребенок перебежал через улицу и растворился в темноте.
Лессинг мгновенно принял решение: задний ход, разворот (затылок чудовищно болел) и обратно. Мотор завыл, но повиновался. Еще несколько секунд виднелись отблески бесчисленных огней.
А что теперь? Он никогда не мог похвастаться хорошим чувством ориентации; теперь же предстояло добраться домой, избегая больших дорог. Через некоторое время он припомнил одну улочку, по которой проезжал несколько лет назад. Да, все-таки есть еще путь.
- Ну хорошо, - пробормотал он и вдруг поймал себя на том, что сегодня эти два слова прямо-таки не сходят у него с языка. Открыл бардачок (с подсветкой, дополнительно установленной в его машине, как и многое другое) и обнаружил, что карты там нет.