- Я больше не могу, - шептал молодой человек. Пот заливал его узкое лицо. - Я, правда, больше не могу, господин надсмотрщик!
Это происходило около полудня 12 августа 1935 года. Над болотом висела изнуряющая жара. Ни ветерка. Воздух звенел от жужжания комаров. Они беспрестанно жалили работяг во рву. Те чертыхались и лупили себя по обнаженным торсам, но им редко удавалось убить хоть одного из своих мучителей. Тела их блестели от пота. Все они были на пределе сил, хотя все же не настолько, как двадцатидвухлетний студент философии, которого бугай-надсмотрщик гонял и мучил с того момента, как увидел. Надсмотрщик, по гражданской профессии неудачливый мясник, ненавидел "умников-засранцев", как он их называл, проклятых образованных с их созерцательностью, мягкотелостью и беспомощностью.
- Еще как можешь! - заорал надсмотрщик вниз. - Сам удивишься, как долго ты еще сможешь! Посмотри на своих товарищей! Они же еще могут! Ты, грязная ленивая свинья, умник, с задницей вместо морды, я из тебя еще сделаю порядочного человека, можешь не сомневаться! Ну, вперед! Режь дальше!
- Я… я… я правда больше не могу, господин надсмотрщик, - прошептал студент, шатаясь. - Я боюсь…
- Что значит боюсь? - взревел надсмотрщик. - Чего ты боишься, засранец?
- Что упаду и утону, - простонал студент.
Комары пели свою пронзительную песню.
- Здесь еще никто не утонул! - разозлился надсмотрщик. - Значит, боишься подохнуть?
- Да, - прошептал студент.
- Немец не страшится смерти! - заорал надсмотрщик.
- Немец… смерть… это болото… какая здесь связь? - стонал студент.
- Ты еще смеешь мне отвечать… - Надсмотрщик втянул воздух. - Ну, погоди, свинья! - прорычал он и спрыгнул в ров. Высоко взлетели ил и вода. Надсмотрщик со всей силы пнул тощего студента сапогом в бок. Парень упал навзничь. Надсмотрщик дал ему еще пинок под зад. Парень лежал лицом в грязи, неподвижный, как кукла. Его голова ушла под воду, тело начало погружаться. Надсмотрщик пнул еще раз. - Проклятая грязная свинья, - выругался он. Потом зарычал на работяг, возившихся вблизи: - Эй вы, ну-ка сюда! Вытащите эту трусливую свинью!
Полдюжины молодых мужчин подошли по воде и грязи, молча, с ненавистью глядя на надсмотрщика. Они толкались, мешали друг другу, и понадобилось немало времени, пока они вытащили студента из грязи и подняли его. Голова у него запрокинулась назад, он не шевелился. Один из мужчин приложил ухо к его груди, проверил пульс.
- Ну, что? Что там? - бесновался надсмотрщик. - Что там с этой свиньей? Дайте ему пару раз по морде, чтобы очнулся! Давайте! Делайте, как я сказал! По морде! Вот ты!
Тот, на кого он указал, кто проверял у студента сердцебиение и пульс, помотал головой.
- Не хочешь дать ему по морде, ты, собака?
Тот, снова помотал головой.
- И почему же? Почему ты не хочешь дать этой свинье по морде? - Его голос сорвался.
- Потому что "эта свинья" умер, господин надсмотрщик, - ответил тот, держа студента на руках.
Вскрытие показало, что студент скончался от острой сердечной недостаточности. Дело надсмотрщика было передано в дисциплинарный суд Службы государственной трудовой повинности. Его понизили в должности и наложили взыскание. Позже он работал у Генерального уполномоченного по службе занятости, гауляйтера Заукеля. Сегодня - заседает в наблюдательном совете концерна мясных изделий.
22
- Студент - единственный, о ком вы знаете, как он погиб? - спросил я фройляйн Луизу. Она рассказала мне эту историю. Вчера. Вчера я ее навещал снова.
- Да, - ответила фройляйн с седыми волосами и добрым лицом, на котором всегда блуждала улыбка. - Студент - единственный. Остальные не говорят о своей смерти. А студент мне о ней рассказал. Много лет назад.
- Почему именно студент, а не остальные?
- Сама не понимаю, - взглянула она по-детски, и диктофон записал ее слова.
Я подумал, что она, возможно, в самом деле не знала, почему именно студент был для нее любимее всех остальных мертвых, и что она, действительно, уже давным-давно забыла того другого студента, который был ее единственной любовью и много лет назад погиб в Исполинских горах, в болоте Белый Луг. "Она об этом забыла, - думал я, - но пока она жива, все, что она тогда пережила и перестрадала, будет подсознательно влиять на мысли и фантазии фройляйн, совершенно неосознанно для нее самой". Было ли это так на самом деле? Возможно.
Возможно, - подумал я, - но ее, конечно, об этом не спрашивал.
Теперь, после всего, что случилось, я мог говорить с фройляйн Луизой так же, как пастор. За это время она прониклась ко мне доверием и знала, что ничего плохого я ей не хотел. Поэтому она говорила со мной и о своих друзьях. Она не боялась меня.
- И что?
- И уже к вечеру, то есть за несколько часов до того, как ваши друзья пообещали вам помочь, французский торговец антиквариатом Андре Гарно и польский портье Станислав Кубицкий в качестве свидетелей сообщили полиции о жестоком покушении на нашего корреспондента Конрада Маннера.
- И что?
- Вы мне рассказывали, что Кубицкий и Гарно были вашими французским и польским друзьями, возвратившимися в тела двоих живых людей.
- Правильно, так и есть. И что? Я же сама потом с ними обоими…
- Вот именно, - подтвердил я. - К этому я и веду.
- К чему, господин Роланд?
- Если речь шла о двоих ваших мертвых друзьях, то ведь они появились за много часов до вашего разговора с ними! Задолго до того, как они пообещали вам помочь! Вы понимаете? Тем вечером ваши друзья еще ничего не знали о вашем плане! Как вы объясните это несоответствие во времени?
- Он говорит - время, - пробормотала фройляйн и покачала головой, изумляясь моей наивности. - Он говорит о времени, этот господин Роланд! После того, как я ему уже так много рассказывала о бесконечности и вечности. Видите ли, господин Роланд, там, по ту сторону, в ином мире, там времени нет. Время - это совершенно земное понятие. А как же! Как может существовать время в вечности и бесконечности? Можете ли вы мне сказать, сколько там длятся несколько часов?
- Нет, не могу.
- Не можете. А почему? Потому, что если бы вы могли, то не было бы ни бесконечности, ни вечности! Тогда их можно было бы измерить, как жизнь здесь, внизу, которая имеет начало и конец! Мой друг американец сказал мне однажды: "Бесконечность и вечность - это две сети, ну, вроде как у рыбаков, вот, и они тоже состоят из бесконечного множества бесконечностей и вечностей - это их отдельные ячейки, а то, что разделяет эти ячейки, волокна сети, - это и есть времена."
- Какие времена?
- Все времена вместе взятые с возникновения этого мира, например, образуют одну частицу такого волокна! Просто чтобы вы могли составить себе представление. Вы можете?
Я помотал головой.
- Вы не можете понять?
- Нет, - ответил я.
- Тогда вы должны в это верить, - сказала фройляйн Луиза.
- Этого я тоже не могу.
- Вы должны попробовать все это понять, - настаивала фройляйн Луиза. - Математикам, физикам, философам приходится пробовать то и это. И вы тоже попробуйте! И многие из них снова становятся на свой лад набожными. Чем больше они знают, тем более они великие. Возьмите, к примеру, господина Эйнштейна. Вы утверждаете, что наука имеет дело только с чистым мышлением? Ладно, пусть! Чем больше такая наука развивается, тем меньше она имеет дело только с чистым мышлением! Ученые хотят исследовать Вселенную. Они сами, да-да, сами ученые, господин Роланд, говорят, что Вселенная бесконечна и вечна! И хотя у них нет пока реального объяснения понятий вечности и бесконечности, но все же они работают с этим постулатом, волей-неволей просто принимая его. Как и остальные люди.
- Я не могу, - возразил я.
- Я тоже долго не могла, - ответила фройляйн. - Все никак не могла вообразить это в голове, хоть умри! Ни вечности, ни бесконечности. И как я ни напрягалась, просто до потери сознания, но все-таки думала, что должно быть начало и должен быть конец, должен, должен, должен! - Она задорно рассмеялась: - Да, а что если и вправду нет ни начала, ни конца? Или если они оба - одно? Тогда наш конец всегда есть наше начало, а так оно и есть, когда мы умираем, так ведь? Конец есть начало. - Она нарисовала пальцем в воздухе большой круг. - Где, скажите мне, господин Роланд, в такой Вселенной есть место для времени? Я имею в виду место, если вы возьмете всю Вселенную, в которой начало есть конец, а конец есть начало? Вот вы говорите: около полуночи двенадцатого ноября я встретилась с друзьями, и они мне пообещали помочь. Это было сказано по-земному. Это же глупо! Это слишком просто! Это именно так, как выражаемся мы, глупые живые. Извините. Я не имела в виду кого-то лично, вы же понимаете? Ну да ладно. В действительности я могла бы встретить своих друзей на тысячу лет раньше или позже - все было бы точно так же. Потому что раз на том свете нет времени, то и значения оно не имеет. По нашим дурацким понятиям о времени мои друзья могут передвигаться в нем вперед и назад и сделать что-нибудь намного раньше, чем обещали живому, или намного позже. И еще раз скажу: на том свете времени нет, поэтому француз и поляк спокойно могли оказаться в Гамбурге во плоти живых людей до моего разговора с ними.
- То есть ваши друзья уже действовали, еще до того как вы подвинули их на это?!
- Выражаясь по-земному, да! А выражаясь по-неземному, они, конечно, начинают действовать только после того, как получат импульс. Потому что Вселенная не может быть нелогичной. Теперь понимаете? Хоть немного?
- Немного, - неуверенно ответил я, вспоминая все, что рассказывал мне Хэм, когда я стоял в телефонной кабинке гамбургского Центрального вокзала.
- Ну ладно, я вам еще немножко помогу, - сказала она. - Если вы об этом подумаете, увидите, что так у нас все в жизни и идет. Примерно так.
- Как?
- Ну, к примеру, что мы чувствуем последствия чего-то, прежде чем оно произойдет. Вот подумайте. Разве вам никогда не было грустно и вы при всем желании не могли сказать почему?
- Было, конечно…
- Вот, пожалуйста! Вот об этом я и говорю! Вам было грустно от чего-то, что еще не произошло, что еще только должно было произойти! Но ваша связь с потусторонним миром - у каждого человека есть очень тонкая связь с тем светом - дала вам возможность предчувствовать то, что произойдет, и потому вам было грустно. Это был момент вашего предвидения будущего! Так где же тогда было время? Ну, вот видите. В этот момент вы, может быть, даже знали, что с вами случится, но не хотели допускать этой мысли и выбросили ее из головы. Только грусть - она, конечно, осталась. Если уж мы, бедные живые, можем иногда скользить туда-сюда между прошлым, будущим и настоящим, то, как вы думаете, неужели этого не могут мои друзья! Для них не существует ни пространства, ни вчера, ни сегодня, а одно только завтра!
- Ага, теперь, думаю, понимаю, что вы имеете в виду, - сказал я.
- Ну, наконец-то. Это же так просто! - И она опять засмеялась. - И, пожалуйста, запишите это все, что касается времени и вечности, ладно? И все обо мне, чтобы люди это тоже поняли, все, что случилось. Мое разрешение на это у вас есть. Письменное!
Да, разрешение у меня было, письменное, и фройляйн получила за него деньги, но на суде эта ее передача права на публикацию не имела бы, конечно, никакого значения, не стоила бы даже листа бумаги, на котором была напечатана. Однако перед земным судом нам с фройляйн Луизой никогда бы и не пришлось предстать.
23
- Что вы делали после разговора с друзьями? - спросил я Луизу Готтшальк.
- Ну, я, конечно, сразу отправилась в путь, - ответила она.
- Сразу же?
- Конечно! Возвращаться обратно в лагерь не было необходимости, я уже собралась в дорогу. Сумка с паспортом и деньгами была у меня с собой…
- И много денег?
- Пожалуй, побольше четырех тысяч марок.
- Что?
- Ну, да, - подтвердила она. - Те две тысячи, что вы мне дали, и все, что я скопила. Я же тут, на болоте, никогда ничего не тратила, у меня и так все было, и все мое жалованье осталось при мне - все, кроме того, что я раздарила.
- Много раздарили?
Она весело рассмеялась и ответила:
- При такой нищете, ради Бога, господин Роланд! Не то чтобы я была мотовкой. Только, конечно, дети, бедные мои…
- Но двинуться в путь с четырьмя тысячами… Я имею в виду, это не было легкомысленно с вашей стороны?
- Легкомысленно было бы оставить деньги в лагере! Хоть бы и спрятанными. А как же? Они же за мной шпионят, эти бабы, рано или поздно они бы нашли их и украли!
- А у вас все сбережения были в тайнике?
- Да, и в очень хорошем. Но потом я сказала себе: кто знает, а вдруг они все-таки их найдут.
- А почему вы не отнесли сбережения в банк?
- Идите вы подальше со своими банками! - воскликнула фройляйн. - Да я в это все вообще не верю! Я слишком хорошо помню, как в 1929 или после 1945 все, что люди держали в банке, все пропало, фьють - и нет! Так просто поживились себе эти банки и сберкассы и все остальные.
- Но тогда деньги пропали и у тех, кто держал их дома, - заметил я.
- В самом деле? У меня не было сбережений ни в 1929, ни после 1945. Да хоть бы и были! Ни за что бы не сдала их в банк или в сберкассу! Я в такие вещи не верю. - Она немного помолчала, потом сменила тему. - Я, конечно, так, между прочим, спрашивала господина пастора, с кем это Ирина говорила по телефону, и он ответил, что с этим господином Билкой и что он сначала ответил, а потом не стал. Адрес этого Билки я записала, так? А номер телефона у него - 2 20 68 54. Верно?
- Вы его до сих пор помните? - спросил я изумленно.
- А, память у меня отличная! - Она снова рассмеялась. - Да нет, просто шутка! Видите, вот моя записная книжка, я туда сразу все и записала. - И она показала мне маленький блокнот из искусственной кожи, какие обычно магазины раздаривают покупателям в конце года. На переплете было вытеснено: "Йенс Федеруп, продовольственные товары".
- Вы были уверены, что я с Ириной поеду в Гамбург?
- Ну, а как же! Вы исчезли, Ирина исчезла, она обязательно хочет попасть к своему жениху, вы репортер. Я же не глупая, господин Роланд!
- Конечно, нет, фройляйн Луиза.
- Но как туда попасть, да еще среди ночи? Сначала я вернулась, немножко. Знаете, решила зайти в этот бар "Выстрел в затылок". Там часто кто-нибудь бывает поздно ночью. Думала, может, кто-нибудь поедет в Гамбург и меня прихватит. Вообще, глупое название - "Выстрел в затылок"! Это же очень тихий, спокойный, маленький закуток. Единственное помещение. Только холодные закуски. Напитки какие хотите. На напитках хозяин хорошо зарабатывает, просто здорово! Благодаря нашему лагерю, разве нет? - Я кивнул. - На стенах там приколоты несколько голых девочек из бумаги, вырезанных из "Плейбоя" (она произнесла слово правильно), и еще там есть проигрыватель, хозяин купил для настроения. Ну, и шумная штука… Так вот, иду я от болота к деревне. И тут, думала, меня удар хватит: вылетает он из-за поворота - и прямо на меня…
24
Грузовик ехал тихо и без света. Водитель еще три минуты назад сидел в баре "Выстрел в затылок", пил с лагерным шофером Кушке по последней, и они разыгрывали, кому платить. Именно Кушке предложил на этом закончить.
- Всё, а то ище угожу в ловушку, - сказал он.
Кушке частенько проводил вечера в баре "Выстрел в затылок" - он взялся следить в лагере за старшими детьми, и действительно, когда Кушке нес вахту в этом кабачке, ни одного подростка приезжавшие на машинах посетители не увезли. Что правда, то правда. Шофер сочетал взятые на себя обязательства с приятным. Он любил выпить пару кружек пива и пару рюмочек шнапса, а главное, любил поболтать.
В этот вечер у старших детей был запрет на выход с территории лагеря, и в баре "Выстрел в затылок" сидели только местные и несколько водителей, и Кушке часами снова и снова рассказывал, какие драматические и кровавые события произошли в лагере этим днем. Слушатели возмущались и угощали его. Так что Кушке был уже заметно навеселе и шатался, когда вышел, наконец, на дорогу, ведущую обратно в лагерь. Последним, кому он рассказал свою историю - хозяин хотел уже закрывать, но был вежливым и терпеливым, потому что именно благодаря лагерю у него в течение двадцати лет держался приличный оборот, - стал водитель грузовика в перепачканных брюках, синем свитере и морской фуражке - маленький круглый парень. Его грузовик стоял возле входа в трактир. Пари с Кушке он выиграл. Всего шофер грузовика выпил три пива и три рюмочки шнапса, в общем, в меру, потому что ему еще предстояло ехать. После того как они сошлись на мнении, что во всех несчастьях на свете виновата проклятая политика, мужчины возле входа в бар "Выстрел в затылок" пожали друг другу мозолистые руки, посмотрели друг другу в голубые, у Кушке слегка мутные, мужские глаза и трогательно распрощались. Кушке похлопал своего нового друга, которого ему не суждено было никогда больше увидеть, по плечу и заверил его, что он хороший парень.
- Ты тоже хороший парень, - ответил шофер.
- Но политика…
- Да.
- Политика - дерьмо поганое! - прокричал Кушке.
- Политика - дерьмо поганое, - подтвердил его новый друг.
- И политики - дерьмо поганое! - снова закричал Кушке.
- Поганое дерьмо - политики, - согласился его новый друг. Потом они снова пожали друг другу руки, и Кушке опять похлопал друга по плечу.
- Вот так-то, товарищ, - проговорил Кушке и побрел своей дорогой. Шофер открыл дверцу кабины огромного грузовика, вскарабкался за руль, завел мотор, включил первую скорость и поехал. Был он не пьян, но подвыпивши. Луна светила так ярко, что он даже не обратил внимания, что едет без света. Он вспомнил об этом только когда выехал из-за поворота и неожиданно увидел прямо перед собой тень, а потом почувствовал легкий удар правым крылом и успел еще заметить, как тень отлетела в сторону.
Шофер испугался так сильно, что тут же остановился и даже заглушил мотор. С дрожащими коленями он вылез из кабины и пошел вокруг грузовика к кювету с правой стороны. Немного позади он снова увидел эту тень. Она оказалась маленькой старой женщиной, неподвижно лежавшей в камышах.
- Jezus Maria, doufam ze se stare pani nic nestalo! - хрипло взмолился он.
Он подошел к фройляйн Луизе. Отброшенная в сторону ударом переднего крыла грузовика, она мягко приземлилась и теперь смотрела на шофера широко распахнутыми глазами. Капор на ее белых волосах сдвинулся набок, обеими руками она прижимала к себе увесистую сумку.
- Что с вами? - От страха с шофера разом слетели и сон, и хмель.
Фройляйн Луиза смотрела на него и молчала.
- Ну! - подбодрил шофер.
Фройляйн Луиза дружески подмигнула ему, и ее губы растянулись в улыбке.
- Что такое? - недоумевал тот.
- Это ты сейчас сказал: "Йезус Мария, надеюсь, со старухой ничего не случилось"? - спросила фройляйн по-чешски.
- Ну конечно, я, землячка! - восторженно ответил шофер тоже по-чешски. Поскольку она говорила ему ты, он тоже обратился к ней на "ты".
- Так как? Я тебе ничего не сделал?
- Нет, совсем ничего, - ответила фройляйн Луиза.
Он помог ей подняться на ноги. Она отряхнула пыль с пальто, подняла руки, повернула голову и потянулась всем телом.
- По крайней мере, я считаю, что ничего, - сказала она.
Разговор продолжался на чешском языке.