Призывные перипетии Вадима спровоцировали весьма характерный разговор между двумя его бабушками. Бабушка Аня, хотя и была юристом с громадным стажем, многие годы вела только дела, связанные с наследственным правом или семейные. При этом, как и каждый советский адвокат, имела свою "точку" – предприятие или организацию, которую она обслуживала в качестве юрисконсульта и откуда ей в юридическую консультацию капали пусть небольшие, но регулярные деньги. Бабушка Аня выбрала своей "точкой" поликлинику старых большевиков на улице Жолтовского. Хоть и знаменитого архитектора, но тоже, кажется, старого большевика. По крайней мере так утверждала бабушка Аня.
С обычными, текущими делами поликлиники – кого-то уволить, кого-то принять на работу, она справлялась самостоятельно. Но стоило возникнуть необходимости заключить договор на покупку медицинского оборудования, без сына обойтись не могла.
Вот и на этот раз она приехала к Мише посоветоваться. Михаил Леонидович позвал Вадима, бросил: "Разговаривайте!", а сам под каким-то предлогом ушел на кухню.
Бабушка Эльза светилась от счастья! Ее постоянная оппонентка была унижена всемерно: внук, – ее, Эльзы, внук-студент – консультирует эту горе-юристку!
Но и бабушка Аня смиренно принять уничижение своего статуса не сочла возможным. Получив от внука необходимые комментарии к проекту договора, она зашла в кухню, где собралось семейство, и, не найдя места присесть, провозгласила, гордо откинув голову:
– Конечно, Вадюша – потомственный юрист. Это чувствуется. Все-таки мой отец, – с ударением на "мой" вещала она, в упор глядя на Эльзу, – …не зря основал нашу династию. Однако то, что мальчик не пройдет школу Советской армии, – плохо.
Илона открыла было рот для популярного разъяснения свекрови, что служба в армии не есть жизненная потребность для русского интеллигента, но не успела. Ее мать камнем упала на голову старой большевички.
– Это что вы называете армией? Хотя, конечно, с прилагательным "советская" и это можно назвать таким словом. Но на самом деле армия – это элита общества, а не его средний слой. Вот Белая армия, это была армия…
Дальше ей, разумеется, бабушка Аня продолжить не позволила. Тон из менторского, поменяв некоторые обертона, моментально превратился в прокурорский:
– Эльза Георгиевна! Армия, тем более Советская армия, это армия трудового народа. А Белая, так сказать, армия – была дворянской, чистоплюйской. Это была армия вешальщиков, защищавшая богатство правящего класса. Для офицеров Советской армии солдаты – дети родные, а для белогвардейцев – денщики и скотина!
Илона поняла, что пора мирить старушек, а то дело зайдет слишком далеко. Но бабушку Аню несло:
– И не забывайте, что именно Советская армия разгромила немецкую! – Глаза Анны Яковлевны победно сверкнули: смертельный удар не мог не сразить противника.
Но не тут-то было! Эльза Георгиевна всегда знала, что ответить:
– Ошибаетесь, милейшая Анна Яковлевна! Немецкая армия наголову разбила Красную, и если бы не капитуляция ваших большевиков при подписании Брестского мира, то… сами догадываетесь. А вот Советская армия победила фашистов, а не немецкую армию. Понимаете разницу? – Теперь уже глаза бабушки Эльзы излучали победный свет.
В этот момент вошел Вадим. Продолжение дискуссии в присутствии внука обе бабушки сочли антипедагогичным. Более того, дабы показать мальчику, что значит выражение "воспитанные люди", бабушка Эльза вскочила с табуретки, предложив бабушке Ане присесть. Не удержавшись, правда, от слов: "Вы все-таки старше!"
– На два месяца, – уточнила бабушка Аня, но табуретку заняла с явным удовольствием.
Теперь уже встал Михаил Леонидович.
– Садитесь, теща, а нам с Вадькой надо еще поработать. – Оба мужчины не без облегчения покинули дамское общество.
…Врач – специалист по лечебной физкультуре, к которому его направила профессорша (остеохондроз-то имелся, и серьезный), видимо, чтобы стимулировать Вадима заниматься лечебной гимнастикой всерьез, напугала его.
Она сформулировала приговор жестко:
– Неподвижность к тридцати пяти, летальный исход к сорока. Хочешь оттянуть – заниматься будешь каждый день!
Делать зарядку Вадим перестал уже через две недели, а вот об отпущенных сроках запомнил навсегда.
Как бы там ни было, в военкомате все сработало. Вадим получил отсрочку по болезни на пять лет, сдал сессию и захотел отметить эти радостные события. Тем более что полученные от отца деньги позволяли шикануть.
Пригласить друзей в ресторан? Пошло. Примитивно. Вадим придумал нечто совсем необычное.
Правда, прежде, чем поделиться своей идеей с родителями, он совершил абсолютно необходимую, на его взгляд, трату. Уже с полгода Вадим испытывал чувство некоторой неловкости оттого, что ни копейки не вносит в семейный бюджет. При этом, как бы легко ни относились к материальным проблемам отец с матерью, разговоры о нехватке денег периодически возникали. И вовсе не в качестве намека, предназначенного для ушей Вадима. Просто при нем теперь обсуждалось все, без стеснения. И сын решил показать, что он не куркуль какой-нибудь.
Вадим пошел в магазин "Изумруд" около метро "Университет" и купил подарки родителям. Вроде бы в память о первой получке. То, что прошло уже 9 месяцев, Вадим решил соответственно обыграть: мол, каждая идея должна созреть до воплощения.
Отцу Вадим выбрал золотую заколку для галстука с маленьким аметистом. Маме – серебряную чашечку с блюдцем. Чашечка была очень красивая – снаружи чисто серебряная, светло-серая, а изнутри позолоченная. На контрасте смотрелось потрясающе! Бабушке Эльзе Вадим купил небольшую серебряную ложку, которую решил сопроводить словами: "На последний зубок!" Все это роскошество обошлось ему больше чем в сотню. Месячная зарплата. Или, если иначе посмотреть, почти весь доход от сданной сессии.
Вечером при раздаче подарков только бабушка, со времен дворянского детства твердо помнившая, что выказывать эмоции, пусть и самые положительные, неприлично, сумела сдержать слезы умиления.
Когда Вадим лег спать, предварительно сообщив родителям о том, как именно он придумал отметить последние радостные события, те опять выпили по бокалу "Киндзмараули". "Не сопьемся?" – иронично поинтересовался Михаил Леонидович. "Если по таким поводам, то стоит!" – счастливо отозвалась Илона.
Отец согласился с планом Вадима сразу. Он вообще был человек веселый, авантюрный и любитель посмеяться и над собой, и над другими.
Маму пришлось уговаривать два дня. И Вадиму, и Осипову-старшему, и обоим вместе. Позиция Илоны Соломоновны была непоколебимой: любая форма вранья – это неинтеллигентно.
К концу первого дня она согласилась на проведение самого мероприятия, но наотрез отказалась принимать в нем участие.
Сдалась мама к вечеру второго дня.
Вадим обзвонил друзей – бывших одноклассников и некоторых ребят и девчонок из других школ, прибившихся к их школьной компании в старших классах.
Сообщение Вадима повергло большинство в шок. Он оказался первым и пока единственным, кого забривали в армию. И, что особенно обидно, на призывной пункт прибыть надо было 29 июня, то есть за два дня до окончания призывной кампании.
Все сразу стали советовать, кто – заболеть, кто – уехать, кто – ну, не знаю, придумать что-нибудь. Вадим отвечал, что сделать ничего нельзя и последняя радость – хорошо погулять у него дома накануне, двадцать восьмого.
На семейном совете решили, что стол должен быть достойным. Какие-то продукты сумел достать отец, а вот самый дефицит – мясные деликатесы (шейку, бастурму, карбонад и язык) взялся обеспечить Вадим. Родители искренне удивились – откуда у сына взрослые возможности? Вадим гордо ответил, что директор пищекомбината, заводной хохмач-украинец по фамилии Коробеец, дружит с начальником московской конторы "Росмясомолторга" и ему, Вадиму, не откажет.
Михаил Леонидович кивнул. Коробеец несколько раз в разговоре с Осиповым-старшим признавался, что парнишка за прошедшие восемь месяцев ему полюбился – соображает, честный и с выдумкой. К тому же потчует его новыми анекдотами, которые он, Коробеец, пересказывает соседям на скучнейших партактивах, обретая благодаря этому новых друзей.
Михаил Леонидович поинтересовался, так, невзначай, а кто за все платит? Илона бросила на него такой взгляд, что муж быстро исправился, мол, он имеет в виду только выпивку. Вадим выжидательно молчал. Илона, многозначительно улыбаясь, ответила мужу: "Ты идею поддержал? Одобрил? Сам захотел принять в этом участие? За удовольствия надо платить!" Вопрос, казалось, закрыли. Но тут возникла бабушка: "Нет, это и мой праздник! Напитки оплачиваю я".
Все просчитали, обо всем договорились. Но одного семья Осиповых не предвидела. Как только Вадим закончил обзванивать друзей, Илоне Соломоновне и Михаилу Леонидовичу, последнему, правда, в меньшей степени, начали названивать родители бывших одноклассников Вадима. Выражали сочувствие, умоляли крепиться, спрашивали, нужна ли помощь, просили звонить не стесняясь.
У Илоны к концу второго дня звонков чуть не случилась истерика.
– Я не могу больше обманывать людей! Они искренне сопереживают, а я им лгу! Это неправильно! Так нельзя!
Отец с сыном еле успокоили ее. Но без слез не обошлось. Больше Илона до дня проводов трубку не брала.
Перезванивавшиеся родители друзей Вадима пришли к выводу, что дела обстоят совсем плохо – у несчастной мамы Вадика депрессия.
Гости приходили с подарками. Дарили кто что. Но девочка, влюбленная в Вадима с первого класса, толстая веснушчатая Ляля, переплюнула всех. Подарила сто почтовых конвертов, на каждом красовался ее домашний адрес. Чтобы не напрягать математические способности Вадима, она пояснила, что это из расчета письмо в неделю. На большее Ляля не рассчитывает. Пожалуй, это был единственный момент, когда Вадим почувствовал: затея не очень…
Сели за стол, действительно шикарный. И выпивки, и еды было вдоволь, даже салат оливье оказался представлен в трех вариантах – с мясом, с курицей и еще раз с мясом, но с добавлением яблок.
Никогда в жизни Вадим не слышал о себе столько добрых слов. И друг он – прекрасный; и все девочки (надо же!) любили его; и лучший спортсмен; и лучший собеседник. И советы его всегда правильные.
Мама, умиленная славословиями сыну, периодически начинала плакать. Гости воспринимали слезы по-своему, обещая не забывать родителей, наведываться и, конечно, регулярно звонить.
Тут Илона Соломоновна разрыдалась по-настоящему, и даже Михаил Леонидович принялся тереть глаза и шмыгать носом.
Процесс приобретал неуправляемый характер. Вадим, которого подмывало насладиться эффектом розыгрыша, встал с бокалом в руке и попросил внимания.
Он поблагодарил за добрые слова. Сказал, что и его чувства к собравшимся не менее искренние и добрые. И что в такой ситуации он не считает для себя возможным оставить друзей. Решено, в армию он не пойдет!
Кто-то подумал, что Вадим перепил, кто-то – что он и вправду собрался пуститься в бега. Но когда гости увидели счастливые, улыбающиеся лица родителей Вадима, наступила растерянность.
Но ненадолго. Некоторые стали ржать, другие, не стесняясь присутствия взрослых, материться. Ляля же молча подошла к Вадиму и неуклюже ударила по щеке.
Рассказы об этом вечере передавались из уст в уста не меньше года. Однако повторить шутку Вадима не захотел никто.
Глава 3
ЛЕНА
25 января. Кто был студентом – помнит. Начало каникул. И даже если остались хвосты – на пару недель о них можно забыть. Как-нибудь пересдадим. Потом. А пока отрываться!
Вадим с двумя друзьями ехал на пригородной электричке в дом отдыха "Руза". Оба спутника были студентами-математиками. Один, Саша, учился на мехмате МГУ, второй, Дима, на факультете математики Педагогического института имени В. И. Ленина. Раньше все они учились в одном классе.
Дима считался гением, выигрывал все олимпиады, но в МГУ, куда поступал с другом, баллов недобрал. Истинная же причина банальна до скуки – Дима по паспорту значился евреем. А в педагогический евреям поступать дозволялось.
Дима не унывал. Как ни странно, на Сашу он обиды не затаил. Да и Саша вел себя более чем корректно, искренне костылил антисемитов и был обижен на них всей душой за то, что разлучили с другом.
Вадим сошелся с друзьями-математиками в школе. На ниве преферанса. Он – шахматист, они – математики. Соперники достойные.
В этой поездке решили друг против друга не садиться, а, наоборот, сыграть "на лапу" и нагреть какого-нибудь лоха, у которого хватит ума играть против троих друзей.
Никто передергивать, подтасовывать карты не собирался. Просто где-то можно "ошибиться" на вистовке, когда-то на торговле – не загонять партнера на более сложную игру. Что объяснять – кто играл, и сам знает, а кто не садился за преферансный стол, все равно не поймет.
Вышли в тамбур покурить. В вагоне было потеплее, успели надышать, а в тамбуре холод пробирал до костей. Зима выдалась холодная. По ночам частенько переваливало за тридцать, а утром минус двадцать – норма.
– Значит, так, – начал Вадим, который любил во всем четкий порядок и ясные договоренности. – Первые два дня, ну, максимум три, играем, отбиваем стоимость путевок и сигарет и завязываем. Дальше – лыжи!
– А если попрет? – вскинулся Дима.
– С твоим еврейским счастьем? – поддел Саша.
– Кончайте балаболить! – попытался навести порядок Вадим. – Тишина в библиотеке! Я повторяю: два дня играем – и все!
– Слушай, ты, юрист полуфабрикатный, – задирался Дима, – ты же сказал – три! А собственно, что я придираюсь, ты ведь не математик, тебе точность чужда как буржуазная философия. Закон – что дышло, куда повернул…
– Завязывай, – встрял Саша. – Вадик дело говорит. А то будем все две недели сидеть с утра до ночи и дымить! Я – за! Три дня – и точка!
– За девочками побегать захотел? Хотя бы по лыжне? – Дима пребывал в прекрасном настроении и не собирался униматься.
– Не, мужики. Я девушке предложение сделал. Договорились – до пятого курса гуляем, а дипломы получим – женимся. Так что по девочкам я – пас!
Вадим и Дима вытаращились на Сашу.
– Ты что?! Офигел?! – заорал Дима.
– Не шутишь? – поразился Вадим.
Саша насупился и ответил:
– Я серьезно. Мы так решили. Но играть все каникулы с утра до вечера я не собираюсь.
– А у меня период острого херостоя! – вдруг радостно сообщил Дима. – Так что я на картах не настаиваю.
– Ну и ладушки, – заключил Вадим. – Я тоже с удовольствием от девчонок отдохну. В Москве достали. У нас на курсе неженатых парней – по пальцам пересчитать.
– "Тоже" – это как кто? Как я? – поддел Дима.
– Ты у нас донжуан-теоретик Нет, я как Саня – в монастырь! Все! Договорились! Докурили? Тогда пошли, а то окоченеем! – закончил разговор Вадим.
Когда московская электричка подкатила к платформе Звенигород, автобус, присланный из дома отдыха забрать заселяющихся, стоял с включенной печкой. Но помогало это не сильно. Как и в электричке, окна покрывали морозные узоры. Разумеется, студентам, рассаживавшимся шумными группками по салону, было не до художественных изысков природы. А Вадим внимательно разглядывал рисунки на стеклах. Все разные, все со своим орнаментом…
– Девочку высматриваешь? – поинтересовался Дима. Он мог думать только об одном, и именно об этом.
– А? Что? – не понял Вадим, увлеченный мыслями.
– Девочку, говорю, приглядываешь, монах?
– Да иди ты! Посмотри, какие узоры! – Вадим был раздосадован, что его оторвали от созерцания нерукотворных красот. В Москве не хватало времени замечать прелести природы. Учеба, работа, учеба, работа…
Вадим зло добавил:
– Я понимаю, раз на стекле не математические формулы, это для тебя китайская грамота!
– Так! Оставим дискуссию. Действительно красиво! – согласился Саша.
– Да у вас антисемитский сговор! – не унимался Дима. – На моей родине, в Палестине, такого мороза не бывает. И автобусы даже в тамошние холода хорошо отапливаются. Так что у меня нет генетической предрасположенности восторгаться натюрмортами Дедушки Мороза.
– Согласен! Палестина была бы вообще раем на земле, не будь там арабов и евреев, – парировал Вадим и сменил тему. – Давай лучше посмотрим, какой кусочек сыру подойдет стае проголодавшихся сексуальных воронов.
– Без меня! – быстро отреагировал Саша, обращаясь скорее к самому себе, нежели к друзьям.
– Самовнушение – великая вещь! – заметил Вадим.
Саша надулся и демонстративно отвернулся к окну.
Минут через пять, когда обзор спутниц завершился, Дима сказал:
– Ничего интересного. Придется лицо платком накрывать.
– Ох ты, наш спермотозавр! – отозвался Вадим. – Ты еще пойди первый поцелуй выторгуй, "шпициалист".
– Замажем? – предложил Дима.
– На что? Кто первым из нас поцелуется? – Вадим тоже завелся.
– Ну! Только это не "на что", а "о чем". Ты, юрист недоделанный, мог бы точнее формулировать. А вот "на что", это надо решить.
– На блок "БТ", и заткнитесь! – подытожил Саша.
Очередь на регистрацию и расселение выстроилась длинная. Прямо за Вадимом, Сашей и Димой щебетали три девчонки. Одна из них, глазастая и высокая, привлекла внимание Вадима. Но ее неприступный вид и холодный взгляд, которым она одарила Вадима при первой же попытке заговорить, остудили интерес.
Неожиданно девушка, приглянувшаяся Вадиму, уронила кошелек. Вадим наклонился и, подавая его, как мог ласковее улыбнулся.
Девушка смерила Вадима откровенно прохладным взглядом и, капризно вскинув голову, бросила:
– Благодарю!
Вадим подумал, что девица явно зазнается, причем без особых к тому оснований. Ну глазки красивые, ну фигура…
Вадим вспомнил другую девушку, с которой его дважды самым неожиданным образом сводила судьба. Знакомства не получилось, но он даже рассказ о ней написал. Вернее, не о ней, а о своих встречах с ней.
Первый раз Вадим увидел Девушку, когда пошел с родителями в "Современник", что находился тогда рядом с гостиницей "Пекин". В антракте его внимание привлекла девчонка с потрясающей фигурой и классическим греческим профилем. В глаза бросалась седая прядь в черной до синевы челке. Может быть, волосы и не были такими уж необычайно черными, но казались прямо-таки вороньими благодаря седой пряди.
Когда спектакль закончился, Вадим с родителями сели в троллейбус. И, случаются такие совпадения, в этот же троллейбус вошла Девушка. Она была с молодым человеком. Вадим пожирал ее глазами. Но Девушка, увлеченная разговором, не взглянула в его сторону.
Воспоминания Вадима прервала стоявшая рядом надменная девица, опять уронившая кошелек. Вадим наклонился, поднял его и молча протянул девушке.
Та смущенно пробормотала:
– Спасибо! Извините!