Фелипе показалось странным, что Рауль вдруг обратился к нему на "ты". Он указал на левую, не решаясь ответить ему тем же. Фелипе слегка дотронулся до ручки, и дверь отворилась в какое-то полутемное помещение с затхлым воздухом. На железных шкафах и полках, выкрашенных белой краской, лежали инструменты, ящики, старинный компас, жестянки с гвоздями и шурупами, куски столярного клея и обрезки металла. Пока Фелипе, подойдя к иллюминатору, протирал его тряпкой, Рауль поднял крышку жестяного ящика и тут же поспешно закрыл ее. Стало чуть светлей, да и они немного привыкли к этому рассеянному, как в аквариуме, свету.
- Кладовая в трюме, - насмешливо сказал Рауль. - Пока мы не очень-то отличились.
- Осталась еще одна дверь. - Фелипе достал сигареты и протянул их Раулю. - А вам не кажется, что этот пароход какой-то странный? Мы даже не знаем, куда нас везут. Это напоминает мне одну старую картину. Там участвовал Джон Гарфилд. Они сели на корабль, на котором не было ни одного моряка, и в конце концов это оказался корабль смерти. Такую ахинею развели, но тогда я сидел в кино.
- Да, это по пьесе Сеттона Вейна, - сказал Рауль. Он уселся на верстаке и выпустил дым из носа. - Ты, наверно, большой любитель кино.
- Да, конечно.
- Часто ходишь?
- Порядком. У меня есть друг, он живет рядом со мной, мы всегда ходим с ним в "Року" или в кино в центре. По субботам на вечерних сеансах здорово бывает.
- Ты так думаешь? Хотя, конечно, в центре можно выбрать что-нибудь поинтересней.
- Конечно, - сказал Фелипе. - А вы, наверное, здорово проводите ночи.
- Да, ничего. Теперь не так.
- А, понятно, когда человек женится…
Рауль смотрел на него улыбаясь, покуривая.
- Ты ошибаешься, я не женат.
Он с удовольствием наблюдал, - как Фелипе старается скрыть замешательство притворным кашлем.
- Ну, я хотел сказать, что…
- Я знаю, что ты хотел сказать. Верно, тебе немного не по себе из-за того, что пришлось путешествовать вместе с родителями и сестрой? Не так ли?
Фелипе, задетый, отвел глаза.
- Что поделаешь, - сказал он. - Они все думают, что я маленький, а раз я имел право взять их с собой, они…
- Я тоже думаю, что ты еще маленький, - сказал Рауль. - Но мне было бы намного приятней, если бы ты поехал один. Или хотя бы, как я, - добавил он. - Это было бы самое лучшее, потому что на этом пароходе… Ну, словом, не знаю, что ты там думаешь.
Фелипе и сам этого не знал, он посмотрел на свои руки, потом на ботинки. "Чувствует себя словно голый, - подумал Рауль, - между двух огней, точь-в-точь как его сестра". Он протянул руку и погладил Фелипе по голове. Фелипе отстранился, удавленный и сконфуженный.
- Ну, по крайней мере теперь у тебя есть друг, - сказал Рауль. - А это уже что-то, правда?
Он цокнул языком, и его надменно сжатые губы медленно растянулись в слабой, вымученной улыбке. Вздохнув, он слез с верстака и попытался открыть шкафы.
- Ладно, думаю, нам следует идти дальше. Слышишь голоса?
Они приотворили дверь. Голоса доносились из помещения справа, говорили на каком-то непонятном языке.
- Липиды, - сказал Рауль, и Фелипе с удивлением посмотрел на него. - Так называет Хорхе моряков с этой части судна. Понятно?
- Пойдемте, если хотите.
Рауль с силой толкнул дверь.
Ветер, дувший в корму, переменился и теперь встречал "Малькольм", выходивший в открытое море. Дамы решили покинуть палубу, однако Лусио, Персио и Хорхе, забравшись на самый нос парохода (в воображении Хорхе они стояли, уцепившись за бушприт), наблюдали за тем, как ленивая речная вода сменялась крутыми зелеными волнами. Для Лусио это не было в новинку, он достаточно хорошо знал дельту, а вода, как известно, везде одинаковая. Конечно, все это нравилось ему, но on рассеянно слушал объяснения и комментарии Персио, мысленно возвращаясь к Норе, которая предпочла (непонятно почему) остаться с Бебой Трехо в читальном зале, листая журналы и туристские проспекты. Он вспоминал смущенные невнятные Норины слова утром, при пробуждении, душ, который они принимали вдвоем, несмотря на все ее протесты; Нору, обнаженную, под струями воды и как он хотел во что бы то ни стало потереть ей спинку и поцеловать ее, кроткую и ускользающую. Нора по-прежнему избегала смотреть на его наготу: отыскивая мыло или гребешок, она прятала лицо и отворачивалась, и в конце концов ему пришлось опоясаться полотенцем и подставить лицо под кран с холодной водой.
- Водотоки, по-моему, весьма сходны с водосточными желобами, - говорил Персио.
Хорхе впитывал объяснения, спрашивал и снова впитывал, восхищался (по-своему и доверчиво) Персио-чародеем, Персио-всезнайкой. Не меньше нравился ему и Лусио, потому что в отличие от Медрано и Лопеса не называл его мальцом или карапузом, не говорил ему "детка", как эта толстуха, мамаша Бебы, эта старая идиотка, воображавшая себя гранд-дамой. Но сейчас единственно важным был океан, настоящий океан, с соленой водой, в которой водились окунеобразные и другие морские рыбы, плавали медузы и водоросли, как в романах Жюля Верна, и, если им повезет, может, они увидят огни святого Эльма.
- Ты жил раньше в Сан-Тельмо, правда, Персио?
- Да, но я переехал, потому что на кухне завелись крысы.
- А сколько узлов, по-твоему, мы делаем, а?
Персио считал, что примерно пятнадцать. Он медленно произносил чудеснейшие, вычитанные из книг слова, которые теперь так восхищали Хорхе: широта, румб, курс, руль управления, лоция, навигация. Он сожалел о том, что исчез парусный флот, иначе он мог бы часами говорить о рангоуте, марселях и контрафоках. Он помнил целые фразы, не зная точно, кому они принадлежат: "Это был огромный нактоуз, закрытый сверху стеклянным колпаком с двумя медными лампами по бокам, освещающими ночью розу ветров".
Им повстречалось несколько пароходов: "Хэггис Николаус", "Пан", "Фалькон". Над ними, словно наблюдая, полетал гидроплан. Затем горизонт, уже подернутый золотисто-лазурной дымкой сумерек, очистился, и они остались одни, впервые почувствовав себя в полном одиночестве. Вокруг ни берега, ни бакенов, ни лодок, ни единой чайки, ни даже морской зыби. Центр огромного зеленого колеса, "Малькольм", шел курсом на юг.
- Привет, - сказал Рауль. - Здесь можно подняться на корму?
Один из двух матросов сохранял полнейшее безразличие, словно ничего не понимал. Другой, с широченной спиной и выпяченным животом, отступив на шаг, открыл рот:
- Hasdala, - сказал он. - Нет корма.
- Почему нет корма?
- Здесь нет корма.
- А где же тогда?
- Нет корма.
- Этот тип не очень-то кумекает, - пробормотал Фелипе. - Ну и медведь, мамочка моя. Поглядите, какая змея наколота у него на руке.
- Что ты от них хочешь, - сказал Рауль. - Они всего лишь липиды.
Второй матрос, поменьше, отступил внутрь помещения, где виднелась другая дверь. Прислонившись к стене, он добродушно улыбался.
- Где офицер, - сказал Рауль. - Я хочу говорить с офицером.
Матрос, обладавший даром речи, поднял руки ладонями вперед. Он смотрел на Фелипе, который, засунув кулаки в карманы, стоял в воинственной позе.
- Позвать офицер, - сказал липид. - Орф, позвать.
Орф отозвался из глубины помещения, но Рауль этим не Удовольствовался. Он тщательно осмотрел каюту, более обширную, чем на левом борту. Здесь было два стола, стулья и скамейки, неприбранная койка, две морские карты, приколотые золочеными кнопками. В углу стояла скамья со старинным граммофоном. На потертом коврике спал черный кот. Это была какая-то помесь кладовой и каюты, где едва помещались два матроса (в тельняшках и замусоленных парусиновых брюках). Тут не мог находиться офицер, разве только машинисты… "А впрочем, откуда мне знать, как живут машинисты, - подумал Рауль. - Романы Конрада и Стивенсона в нашу эпоху устарели…"
- Ладно, позовите офицера.
- Hasdala, - сказал красноречивый матрос. - Возвращаться на бак.
- Нет. Офицера.
- Орф, звать офицер.
- Сейчас.
Стараясь, чтобы матросы его не услышали, Фелипе спросил у Рауля, не лучше ли им сходить за остальными. Его немного беспокоил этот затянувшийся разговор, который никто из участников как будто не хотел ни продолжать, ни оборвать. Верзила с татуировкой смотрел с прежним безразличием, по Фелипе вдруг почувствовал неловкость от этого пристального взгляда, хотя и направленного поверх него, от этих глаз, добродушных и любопытных, но таких проницательных, что ему стало не по себе. Рауль упорно приставал к Орфу, который молча слушал его, привалясь к двери и время от времени недоуменно разводя руками.
- Ладно, - сказал Рауль, пожимая плечами, - наверно, ты прав, лучше вернуться назад.
Фелипе пошел первым. Обернувшись в дверях, Рауль пронзил взглядом татуированного матроса.
- Офицера! - крикнул он, захлопывая дверь. Фелипе сделал несколько шагов вперед, а Рауль на миг замер у двери. В каюте раздался голос Орфа, визгливый и, как казалось, издевательский. Верзила захохотал так, что задрожало все кругом. Сжав губы, Рауль быстро отворил левую дверь и тут же показался вновь, держа под мышкой жестяную коробку, которую недавно осматривал. Быстро пробежав коридорчик, он догнал Фелипе уже у самого трапа.
- Скорей, - сказал он, прыгая через две ступеньки.
Фелипе с изумлением обернулся, думая, что за ними гонятся. Увидев коробку, он удивленно вскинул брови. Но Рауль, положив ему руку на плечо, подтолкнул его вперед. Фелипе рассеянно вспомнил, что именно на этом трапе Рауль впервые сказал ему "ты".
XXIV
Через час бармен обошел все каюты и палубу, объявляя пассажирам, что штурман ожидает их в читальном зале. Некоторые дамы уже отдавали дань морской болезни; дон Гало, Персио и доктор Рестелли отдыхали у себя в каютах, и только Клаудиа и Паула сопровождали мужчин, уже знавших о вылазке Рауля и Фелипе. Офицер, сухопарый и сдержанный, с трудом, но почти без ошибок изъяснялся по-испански, то и дело проводя рукой по своим седым волосам, подстриженным à la brosse . Медрано без особых, правда, оснований решил, что он либо датчанин, либо голландец.
Штурман пожелал всем приятного путешествия от имени "Маджента стар" и капитана "Малькольма", не имевшего в данный момент возможности лично приветствовать пассажиров. Он выразил сожаление, что служебные дела помешали ему встретиться с пассажирами раньше, однако понимает то легкое беспокойство, которое они вправе испытывать. Уже приняты все меры, чтобы сделать путешествие как можно приятней; к их услугам бассейн, солярий, гимнастический зал и зал с двумя столами, где можно играть в пинг-понг, "жабу" и слушать магнитофонные записи. Метрдотель возьмет на себя труд собрать пожелания и предложения, которые сфор-му-ли-ру-ют пассажиры, а офицеры, ра-зу-ме-ет-ся, всегда будут в их распоряжении.
- Некоторые дамы сильно страдают от морской болезни, - сказала Клаудиа, нарушая неловкое молчание, наступившее после слов штурмана. - На пароходе есть врач?
Офицер заверил, что врач не заставит себя ждать и вскоре явится к больным и здоровым. Медрано, дождавшись удобного момента, вышел вперед.
- Очень хорошо, большое спасибо, - сказал он. - У нас осталось всего два-три вопроса, которые хотелось бы выяснить. Во-первых, вы пришли сюда по собственной инициативе или потому, что на этом настоял один из присутствующих здесь сеньоров? Второй вопрос крайне прост: почему нельзя ходить на корму?
- Во-во! - крикнул Пушок, уже слегка позеленевший от качки, но державшийся, как подобает настоящему мужчине.
- Господа, - сказал офицер, - наша встреча должна была состояться раньше, но не состоялась в силу тех же причин, которые вынуждают нас временно… прекратить сообщение с кормой. Кстати, - добавил он поспешно, - там почти не на что смотреть. Команда, груз… Здесь гораздо комфортабельнее.
- А каковы эти причины? - спросил Медрано.
- Сожалею, но у меня приказ…
Приказ? Но ведь мы не в состоянии войны, - сказал Лопес. - Нас не преследуют подводные лодки, и вы, надеюсь, не везете атомное оружие или что-нибудь в этом роде. А может, везете?
- О нет. Что за мысль, - сказал офицер.
- А известно ли аргентинскому правительству, что мы плывем в таких условиях? - продолжал допытываться Лопес, смеясь в душе над своим вопросом.
- Видите ли, переговоры о фрахте осуществлялись в последний момент, и технические вопросы остались исключительно в нашем ведении. У "Маджента стар", - добавил он со сдержанной гордостью, - традиция первоклассно обслуживать пассажиров.
Медрано понял, что теперь разговор будет топтаться на месте.
- Как зовут капитана? - спросил он..
- Смит, - ответил штурман. - Капитан Смит.
- Так же, как меня, - сказал Лопес, и Рауль с Медрано рассмеялись. Штурман решил, что ему не верят, и нахмурил брови.
- А раньше его звали Ловатт, - сказал Рауль. - Ах да, вот еще. Могу я послать телеграмму в Буэнос-Айрес?
Прежде чем ответить, штурман подумал. К сожалению, беспроволочный телеграф "Малькольма" не принимал частных поручений. Вот когда они сделают остановку в Пунта-Аренас, можно будет воспользоваться почтой… Однако тон, каким он закончил фразу, заставлял думать, что к тому времени Раулю уже не понадобится никому телеграфировать.
- Это временные обстоятельства, - добавил офицер, жестом приглашая всех примириться с этими обстоятельствами.
- Позвольте, - сказал Лопес, все более раздражаясь. - Мы, собравшиеся здесь, не имеем ни малейшего желания испортить себе приятное путешествие. Однако лично мне представляются совершенно неприемлемыми методы, которыми пользуется ваш капитан или кто он там есть. Почему от нас скрывают причину, по которой нас держат взаперти в носовой части парохода? Да, да, не делайте, пожалуйста, такого скорбного лица.
- И еще одно, - сказал Лусио. - Куда мы отправимся после Пунта-Аренас? И почему мы там останавливаемся?
- О, в Японию. Очень приятное путешествие по Тихому океану.
- Мама миа, в Японию! - воскликнул Пушок, потрясенный. - Значит, мы не пойдем в Копакабану?
- Оставим маршрут на потом, - сказал Рауль. - Я хочу знать, почему нас не пускают на корму, почему я должен шнырять, точно крыса, в поисках прохода и натыкаться на матросов, которые преграждают мне путь.
- Сеньоры, сеньоры… - Офицер озирался, словно надеясь найти хоть одного человека, не примкнувшего к мятежу. - Поймите, пожалуйста, что наша точка зрения…
- Одним словом, какова причина? - сухо спросил Медрано. После паузы, во время которой было слышно, как кто-то в баре уронил ложечку, штурман разочарованно пожал худыми плечами.
- Ну что ж, сеньоры, я предпочитал молчать, имея в виду, что вы только начинаете прекрасное путешествие по удачному выигрышу. Что ж, еще не поздно… Да, я понимаю. Так вот, все очень просто: среди команды имеются два случая заболевания тифом.
Первым отозвался Медрано, и с таким холодным бешенством, что удивил всех остальных. Но едва он успел заявить штурману, что давно прошла эпоха кровопусканий и окуриваний, как тот остановил его усталым жестом.
- Простите, пожалуйста, я не совсем верно выразился. Я должен был сказать, что речь идет о тифе 224. Безусловно, вам не знакомо это заболевание; и именно это поставило нас в затруднительное положение. О тифе 224 известно очень мало. Наш врач в курсе самых современных методов лечения и применяет их, но считает, что в данный момент необходим… санитарный кордон.
- Но позвольте, - взорвалась Паула. - Почему тогда мы вышли из Буэнос-Айреса? Вы что же, ничего не знали об этих ваших двухстах с хвостиком?
- Еще как знали, - сказал Лопес. - Они же сразу запретили проходить на корму.
- Но как же тогда санитарный надзор позволил вам выйти из порта? И как позволил вам войти, раз у вас были больные?
Штурман уставился в потолок. Он выглядел еще более усталым.
- Не заставляйте меня, сеньоры, говорить больше того, что разрешает мне приказ. Такое положение временно, и я не сомневаюсь, что через несколько дней больные минуют… опасный для окружающих период. А пока…
- А пока, - сказал Лопес, - у нас есть полное право предположить, что мы находимся в руках шайки авантюристов… Да, че, то, что слышите. Вы согласились на выгодное дельце в последнюю минуту, умолчав о том, что случилось на борту. Ваш капитан Смит, должно быть, настоящий работорговец, и можете это ему передать от моего имени.
Штурман отступил на шаг.
- Капитан Смит, - сказал он, судорожно сглотнув, - как раз один из больных. И наиболее тяжелый.
Он вышел прежде, чем кто-либо нашелся, что сказать ему в ответ.
Цепляясь за поручни обеими руками, Атилио вернулся на палубу и плюхнулся в шезлонг, стоявший рядом с шезлонгами Нелли, его матери и доньи Роситы, которые то стонали, то хрипели. Морская болезнь обрушилась на них с различной силой, ибо, как объясняла донья Росита сеньоре Трехо, тоже страдающей от качки, ее только сильно мутило, в то время как Нелли и ее мать без конца рвало.
- Я предупреждала их, чтобы они не пили столько соды, вот теперь и расслабили себе желудки. Вам плохо, да? Сразу видно, бедняжка. Меня, к счастью, только мутит и почти не тошнит, просто небольшое недомогание. А бедняжка Нелли, посмотрите, как она страдает. Я сегодня ем только всухомятку, вот у меня и остается внутри. Припоминаю, как однажды мы отправились прогуляться на лодке, так я была единственной, кого не тошнило, когда мы возвращались назад. А остальные, бедняжечки… Ай, поглядите-ка на донью Пепу, как ей плохо.
Вооруженный ведрами и опилками, один из финских матросов заботился о том, чтобы оскверненная палуба тотчас становилась чистой. С яростным и жалобным стоном Пушок обеими руками хватался за лицо.
- Это вовсе не потому, что меня укачало, - объяснял он Нелли, с состраданием смотревшей на него. - Наверняка это от мороженого, ведь я уплел сразу две порции… А ты как себя чувствуешь?
- Плохо, Атилио, очень плохо… Погляди на маму, вот бедняжка. - Нельзя ли позвать врача?
- Какого, к шуту, врача, мама миа, - вздохнул Пушок. - Если б ты только знала новости… Лучше не буду говорить, не то заболеешь еще пуще.
- Но что случилось, Атилио? Мне-то ты должен сказать. Почему так качается этот пароход?
- Морская качка, - сказал Пушок. - Лысый все объяснил насчет моря. Ух, ну и кувыркается, глянь, глянь, похоже, эта водная стенка лезет прямо на нас… Принести тебе одеколон смочить платочек?
- Нет, не надо, лучше скажи, что случилось.
- Да что случилось, - сказал Пушок, борясь с каким-то странным комком, подступавшим к горлу. - У нас тут бубонная чума, вот что.