Дело в том, что он иногда забывал о том, сколько ему лет и как звучит его голос (замечу, что пел он всегда без микрофона; впрочем, так пели тогда все, кроме одного артиста, М.О. Бернеса, над которым из-за этого обычно дружелюбно подсмеивались). И иногда голос начинал дрожать – я сжимался и старался не смотреть по сторонам, вдруг те две тетки снова пришли на концерт?
На многих любительских записях это хорошо слышно.
Никогда не забуду этой сжимающей сердце тоски и боли за него.
Раз уж мы отвлеклись, я закончу эту историю, но обещаю, что скоро вернемся в Индию.
В 1957 году я подряд ходил почти на все концерты – а их было в том году необычно много. И вот настал последний из объявленных; толпа ломилась в Театр Киноактера, даже (небывалый случай) в автобусах, шедших по Садовому кольцу, спрашивали, нет ли лишнего билетика.
И – о, чудо! Он пел как никогда! Голос лился молодой и сильный и под конец я совсем расслабился. Публика ревела. Потом погасили огни на сцене и в зале и мы в полумраке стали выбираться из зала. Помню, я подумал тогда – зря он кончил концерт такими словами:
Ты не плачь, не плачь, моя красавица,
Ну, не плачь, женулечка-жена -
Наша жизнь уж больше не поправится,
Но зато, ведь в ней была Весна!
Ох, не надо бы, думал я, выходя из театра. Наутро я пустился в комплименты – "Александр Николаевич, это был самый лучший Ваш концерт за последнее время!"
От Вертинского мои комплименты отскочили как пинг-понговый шарик от стены. "Ну, знаете ли, – капризно-задумчиво протянул он, – это трудно сказать, какой концерт лучше.."
Я сменил тему.
"А еще концерты намечены?" – спросил я, и он ответил твердо и кратко: "Нет. Это был последний".
Так и вышло. Это был последний концерт в Москве Александра Николаевича Вертинского.
Вот такое же щемящее чувство страха, что кто-то может засмеяться, а кто-то не принять, я часто испытываю до сих пор, когда показываю кому-либо дорогую мне Индию.
Итак, вернемся в Дели. Это был единственный пункт пребывания для очередной нашей делегации, даже в Агру и Джайпур поездки не предполагалось. В составе делегации был близкий мне человек – профессор Владимир Александрович Исаев, крупный специалист по экономике арабских стран.
Он приехал в Индию впервые и я из кожи лез, чтобы хотя бы в Дели максимально приобщить его к Индии. Но напрасно! Он не реагировал ни на что…
Мы жили в огромном номере в Культурном Центре Российского Посольства, у каждого была, естественно, своя комната, а по вечерам мы сходились в центральной, куда выходили наши двери, пили чай и говорили, говорили, говорили…
Впрочем, говорил, в основном, он. И говорил он только… об экономике арабских стран.
Никогда, ни до этого, ни после не узнал я столько интересного об экономике арабских стран.
Это был завораживающий монолог – с цифрами, с анализом, с прогнозами – и ни слова об Индии.
Я даже не обиделся. Пожалуй, я понял, что он получил столько впечатлений, что стал от них обороняться, а что он мог им противопоставить, кроме горячо любимого им Ближнего Востока! Обидно было другое – как такой умный и любознательный человек не увидел в Индии ни-че-го! Вообще не увидел Индии!
Как-то это не укладывалось у меня в голове. И ныло сердце, хотя на этот раз пост-фактум.
Я был вознагражден позднее, когда привез в Индию Ольгу, свою старшую дочь; ей я нарочно ничего не навязывал, ничего не подсказывал. Мы проехали всю страну и я увидел, что она замечает то же, что я, радуется тому же – без всяких моих подсказок.
А тогда, через несколько месяцев после возвращения делегации в Москву, во время какого-то празднества, я вдруг услышал как сидящий на другом конце стола Исаев, понизив голос, произнес слово Индия. Я насторожился.
Тихо и стараясь не привлекать внимания собравшихся, он рассказывал кому-то и вроде сам удивлялся собственному рассказу:
– А около Культурного Центра, где мы жили, в трех шагах автобусная обстановка. Обычная остановка, люди ждут автобуса, садятся, уезжают, новые подходят. Но один человек не уезжает никогда. Он просто живет на этой остановке – как бы бомж, по-нашему, грязный, худой, в тряпье. И у этого бомжа есть собака, и она всегда с ним. Простая, уличная собака.
И они живут там, на этой остановке, прямо на земле. И трогательно дружат. Когда ночи прохладные, он ее накрывает своим тряпьем и они лежат обнявшись. А она ходит по помойкам и приносит ему кости и другую еду.
Слушательницы ахали. А я смотрел, как он сам удивляется своему рассказу, и думал – нет, он все видел, все понимал и запоминал, просто тогда не пришло еще время облечь это в слова.
В этой крошечной сценке, которую я, признаться, практически не замечал, он сумел разглядеть нечто очень важное для понимания Индии.
И боль в сердце рассосалась сама собой.
А нищий и его собака и сегодня продолжают жить на автобусной остановке в Дели, совсем рядом с Культурным Центром Российского Посольства. И все так же он согревает ее. И она все так же кормит своего друга; а автобусы приходят и уходят и увозят очкастых студенточек, неповоротливых матрон и партикулярных клерков – жизнь в Индии продолжается своим чередом.
4. В отличие от едва ли не всех остальных городов Индии Дели меня, например, привлекает не ашрамами, не храмами, не беседами со святыми людьми, а скорее возможностью удовлетворить свое любопытство в области искусства.
Один раз повезло попасть на спектакль "Рамаяна"; повезло не потому, что это редкая возможность, а потому что спектакль шел пять или шесть часов. Следовало бы, конечно, добавить – всего пять-шесть часов, т. к. полная версия идет примерно неделю.
При всей любви к Индии, дипломатической вежливости и наличию индологического образования часа два я корчился от еле сдерживаемого хохота. Условность спектакля была беспредельной. Дикие размалеванные маски вместо лиц, слоновый топот вместо сценического движения, форсированные голоса – и все это на полном серьезе. Надоевшее "не верю!" Станиславского даже отдаленного отношения не имело к вопиюще плакатному действу.
Куда интереснее была публика эмоциональная, отзывчивая, трогательная.
Так я сидел и давился впопад и невпопад, а потом вдруг удивленно ощутил, что давным-давно знакомый сюжет начинает меня волновать, что чудовищный наигрыш актеров трогает сердце и что все это ярмарочно-аляповатое представление мне все больше и больше нравится.
Не то же ли происходит в кинозалах, где демонстрируется индийское кино? Не сам ли я то ли писал, то ли говорил, что для правильного понимания сентиментального, пляшущего, поющего индийского фильма надо забыть всех Феллини и Эйзенштейнов, но вспомнить Махабхарату?
Для людей творческих, как теперь говорят– креативных, я навскидку приведу несколько моментов, которые покажут, что произведения искусства в Индии, особенно драматическое, и его потребитель, зритель, находятся совершенно в иной связи друг с другом, чем в Европе.
Мы высоко ценим сюжет. Напряженно следим за ним, пытаемся предугадать дальнейшее развитие.
Индийский зритель предпочитает знать сюжет заранее. Его волнует не "что", а "как" – как автор или актеры воплощают давно и хорошо знакомые события и характеры. Поэтому мы с ними смотрели "Рамаяну", всем известную с детства в самых различных ипостасях, разными глазами.
Мы, дети МХАТа, всё еще ждем на сцене полного реализма; индийцев вполне удовлетворяет зашкаливающая условность оформления, костюмов, движений и всего спектакля в целом.
Мы ценим типажность в искусстве; их привлекает аллегоричность. Правда и Кривда (в индийском обличии, конечно) присутствуют – и прочитываются зрителем – как в виде соответствующих героев раджей, отшельников и пр., так и как самостоятельные персонажи, носящие именно такие имена.
В былые годы высокие духовные требования к произведениям драматического искусства перетекали и на актерский состав – так, актеры, исполняющие роли мужа и жены на сцене, должны были и в жизни состоять в браке друг с другом.
Интересно, что в древней и средневековой литературе Индии, наряду с обычными пьесами, предназначенными для исполнения на сцене, были особенно распространены элитарные пьесы для чтения. Не знаю, как вы, но я тоже предпочитаю читать пьесы, а не смотреть их на сцене – воображение позволяет создать для себя идеальный спектакль, а не досадовать на плохую игру конкретного актера, выкрутасы режиссера и чихание в зале.
В моем случае, это наверно наследие детства, военного детства, когда игрушки мне заменяли две зубные щетки и ножницы – бедность развила воображение.
Упомяну еще некоторые характерные черты индийского искусства, в других главах это вряд ли будет уместно.
Обратите внимание на то, что очень многие произведения лишь приписываются тому или иному автору, а многие принципиально анонимны. Идея прославить в потомках свое собственное имя чужда индийскому менталитету. Свами Вивекананда многократно менял своё имя, как бы вступая в новую жизнь, и вынужден был остановиться только после того как под именем Вивекананды приобрел всемирную известность – о чем, кстати, неоднократно сожалел.
"Не надо собирать архива, Над рукописями трястись" – это вполне индийский подход.
Женщины наносят цветными мелками изумительные геометрические узоры перед входом в их дом, делают это со всей тщательностью, со всей душой. Рисунки, оберегающие дом, посвящены Богу – но жизнь их коротка, к концу дня они стираются. И назавтра та же хозяйка дома со всем тщанием наносит новый узор.
Наиболее значимый пример в этой связи это жизнь скитающихся кукольников Декана. Каста профессиональных кукольников кочует от деревни к деревне; так проходит вся их жизнь. Куклы у них простые, глиняные, самодельные. Они приходят пешком в деревню, ночуют там, а на следующий день дают сельчанам свой трогательный концерт (опять аллегории, но в соединении с грубоватым простонародным фарсом). Крестьяне кормят их, они ночуют в этой деревне, а наутро отправляются в другую, чтобы там дать очередной спектакль.
Но: вечером после выступления они разбивают своих кукол, уничтожают их, и лепят из глины новых, которым предстоит играть завтра, уже в другой деревне.
Креативные товарищи, задумайтесь над этим! Это ведь тоже урок Индии.
Кстати, кастовые правила запрещают им проводить в каждой деревне более двух ночей.
5. В шумном, многолюдном, современном мегаполисе Дели обезьяны встречаются гораздо чаще, чем бродячие кошки в Москве. Причем не столько ручные, приспособленные, чтобы забавлять бледнолицых туристов, а самые настоящие – дикие.
Когда такси везет вас из аэропорта в город и объезжает очередную клумбу, будьте внимательны – скорее всего где-то на обочине или посреди улицы или прямо на цветочной клумбе вы увидите их, сидящих, бродящих и не обращающих никакого внимания ни на редких прохожих, ни на толкотню машин, ни тем более на вас и ваше удивление.
Здоровенные, лохматые, серые, с черными мордами, с белоснежными бакенбардами, с длинными выгнутыми хвостами они живут по своим законам и согласно собственным интересам.
Они ничего не боятся, никого не беспокоят и в целом не вызывают у местных жителей никакого интереса.
Рядом живут удивительно умные вороны и быстрые полосатые бурундуки – эти постоянно вступают в контакт с человеком, что-то напрямую выпрашивают, что-то едят, а бурундуки даже залезают к вам в кафе на стол и бесстрашно пьют ваш кофе, засовывая беличьи мордочки в недопитую чашку и недовольно фыркая, если в кофе вы забыли положить сахар.
Рядом с дикой природой живет в городе природа одомашненная – глупые козы, знаменитые священные коровы, буйволы и, как вид грузового транспорта, слоны.
Есть, конечно, и бродячие собаки, но их шелудивость обычно зашкаливает и отпугивает даже сентиментальных туристов.
Но вернемся к обезьяньему племени. Особенно много их возле Президентского дворца и правительственных зданий. Они ходят повсюду, горделиво выгнув длиннющие тугие хвосты, висят на старых английских пушках, прыжками пересекают торжественно пустые площади, в том числе закрытые для посетителей.
Будьте осторожны при установлении прямого контакта с этими не очень добрыми животными. При главных зданиях страны (Раштрапати Бхаван, Секретариат, Парламент) работает специальная обезьянья полиция; в ее функции входит не охрана туристов от пронырливых и зачастую наглых зверей, как вы, наверное, подумали, а как раз наоборот – охрана обезьян от вас и вам подобных. Излишняя коммуникабельность со стороны "понаехавших" туристов по отношению к "братьям нашим меньшим" может привести к ощутимому штрафу.
Интересно, что обезьяны не только вольно разгуливают снаружи, но столь же комфортно чувствуют себя и внутри этих величественных зданий. Помню, как шел однажды гулкими жаркими коридорами индийского МИДа – многие помещения были пусты, многие двери распахнуты, а внутри в кабинетах хозяйничало хвостатое воинство; они подбрасывали бумаги, заглядывали в шкафы, выдвигали ящики письменных столов!
И даже встречаясь со мной в коридоре, не уделяли мне никакого внимания, а просто, нетерпеливо подпрыгивая, направлялись громить очередной министерский кабинет.
6. Самый яркий день в ярчайшем из городов, в Дели, это, конечно, День Республики, 26 января Широченная магистраль Радж Патх отдается под праздничный парад. От белой беседки, где когда-то стояла небольшая статуя английского короля, и до величественного комплекса Раштрапати Бхаван выстраиваются временные трибуны, к началу парада они битком набиты зрителями.
К сожалению, охрана не дает никакой поблажки многочисленным туристам – все фото– и видеокамеры безжалостно отбираются на временных контрольно-пропускных пунктах. Об отсутствии съемочных аппаратов жалеешь ежесекундно – красочность зрелища превосходит все мыслимые крайности.
Как и везде, парад состоит из двух частей, мирной и военной, но ни та ни другая аналогов в других странах не имеет.
Мирную часть процессии составляют десятки самоходных колесниц. На платформах представлены некоторые штаты и некоторые отрасли хозяйства; выстроены непропорциональные макеты зданий и сооружений, звучит визгливая музыка и многочисленные статисты изображают радость труда и отдыха более чем самодеятельными телодвижениями, плясками и имитацией той или иной деятельности. Выглядит всё это на первый взгляд чудовищно аляповато – как рождественские вертепчики в западноевропейских магазинах, только в тысячу раз большего размера.
Как ни странно, даже для чужестранца аляповатость эта не раздражительна, а скорее трогательна и к ней быстро привыкаешь и вместе со всеми начинаешь радоваться, приветствовать и пытаться угадать, какой штат везет на себе очередная колесница.
Синее небо, относительная прохлада (+27 или +28) и непрекращающаяся смена картинок создают действительно праздничное настроение.
Едва вы успели полностью демократизировать свое эстетическое восприятие и приспособить свой вкус к площадному действию, как Индия дает вам урок высокой военное эстетики.
Богато разукрашенные слоны бесшумно шагают в ряд, покачивая длинными хоботами, проходит боевая техника, выстроенная в изящный строй и не давящая бессмысленным количеством, странно для нас вскидывая ноги, проходят безупречными шеренгами тюрбаны, чалмы невероятной красы – и у каждого поперек лица высоко закрученные лихие черные усы.
В довольно расхлябанной в целом Индии такая консистенция мужественности и брутальности впечатляет не только женщин.
И кульминацией – проход верблюжьей конницы, для описания чего у меня просто не хватает слов! Скажу только, что потрясенный этим, невиданной красоты, зрелищем, охотно согласишься с парадоксом известного археолога АВ. Арциховского, что "самое красивое животное – верблюд".
Вернее симбиоз верблюда и всадника. Животные идут на рысях, идеально держа равнение, вытянув высоко вверх и вперед головы и, похоже, всё делают сами и самостоятельно, испытывая при этом какую-то особую, свою, верблюжью гордость. Живописные всадники сидят неподвижно и внушительно, словно слившись со своими надменными друзьями.
И это не медлительные "корабли пустыни" и не нелепые перевозчики бочек и фруктов – это какие-то странные кони из сказочного царства…
Проход конницы, взволновавший публику на трибунах, это кульминация, но не конец.
Стих ветер, поднятый красавцами-кентаврами, стихли разговоры оживленных зрителей и потекла напряженная минута ожидания – чего?
Далеко вдали, слева, за бывшим вместилищем короля Георга, появилось что-то огромное и беззвучное. Почти на бреющем полете, мгновенно преодолевая расстояние, приблизился и вырос до колоссальных размеров боевой бомбардировщик – он шел низко и быстро, совершенно бесшумно, крылья его как будто касались обеих сторон магистрали – в нем была чудовищная мощь и одновременно нереальность. Больше всего действовала сопровождавшая его появление абсолютная тишина.
Он просквозил до того места, где за пуленепробиваемым стеклом сидели первые лица государства и прямо над ними (а, следовательно, и над нами, ибо мы с дочкой сидели неподалеку) резко встал на дыбы и свечой ушел в ярко синее небо, ушел совершенно вертикально, мгновенно исчезнув из глаз.
И вот тогда грохнула звуковая волна немыслимой силы, сверху вниз ударила по трибунам с задранными лицами и чудовищно вдавила всех нас – на мгновение все мы стали единым организмом.
И в ту же секунду, вернее долю секунды, отовсюду взлетели миллионы разноцветных шариков и делийское небо исчезло за их праздничным ковром.
Дочь повернула ко мне заплаканное лицо – "Что за страна!", с трудом вымолвила она.
А вечером этого праздничного дня, каждый год, город надевает электрический наряд – все главные здания как пунктиром очерчены лампочками и причудливы и радостны их абрисы во тьме обычной тропической ночи.
С Днем Рождения, Индия!
7. Об обезьянах речь у нас уже шла; но то был рассказ о диком племени. В Дели следует остерегаться не их, а как раз ручных и специально обученных тварей.
Обычно опасность подстерегает туриста на широких торговых улицах, когда, ошалев от безумного количества навязываемого товара, расслабившись от жары, звуков, красок и запахов, он теряет бдительность.
Так однажды случилось и со мной. Где-то у площадки, где в тропических кустах сиро стоит неожиданный памятник – косматая борода, толстовка, шишковатый лоб ("Здравствуйте, Лев Николаевич!"), меня окружили несколько худых пацанов; у одного из них на тонкой цепочке волочилась вертлявая обезьянка. Ребята очень, очень вежливо намекнули, что мне было бы неплохо почистить обувь.
В этом была своя правда, туфли покрылись делийской пылью – хотя чистить их было бессмысленно, т. к передо мной лежал еще немалый непрощенный путь и пыли впереди было еще предостаточно. Тем не менее, я спросил, сколько этот будет стоить, спросил для проформы и только услышав ответ заподозрил что-то неладное – ребятки заломили цену в 500 (!!!) раз выше обычной!
Я почти никогда не сквернословлю, но бранным словам на хинди к тому времени уже научился. Пришло время их употребить. Но парни и не подумали отстать. Синхронно они наставили указательные пальцы мне на ноги, я посмотрел вниз…