Говоря об улицах, нельзя не сказать, что здесь они воспринимаются не столько как артерии, не как дорога, а как протяженный, практически бесконечный базар. Посреди мостовой, плечо к плечу, тележка к тележке, торгуют, кричат, отвешивают, обвешивают, роются и меряют и, конечно, спорят и торгуются – а мимо протискиваются – смотри выше (волы, слоны и прочая, и прочая).
Добавим к этому необходимый элемент города – пешеходов. Их не просто много, их так много, что не остается свободного сантиметра и выглядят они как ожившая этнографическая энциклопедия Индии. Старые, молодые (не забудем, что Индия страна молодежи – свыше 80 % населения её в возрастной группе до 25 лет), экзотически одетые, сказочно красивые, чудовищно безобразные и больные, с поклажей на голове, темные, светлые, в мусульманских шапочках, в гандистских пилотках ("шапочка Неру"), с индусскими хвостиками на голове, размалеванные, разукрашенные и просто голые…
Добавьте к этому вечному шествию – 1) ЦВЕТ (оранжевые святые, фиолетовые тюрбаны сикхов, бесконечные вариации сари – розовых, желтых, коричневых, зеленых, красных, золото украшений – в ушах, в носу, на шее, на смуглых руках и на крепких ногах, ярко-желтые трехколёски, коричневые тела паломников, синюю форму школьников – и, конечно, разноцветие реклам – и мн. др.), 2) ЗАПАХ (свежие и гниющие фрукты, плоды "жизнедеятельности" коров, слонов, лошадей и верблюдов, а зачастую и людей – простые люди в Индии не озабочиваются поиском туалетов, как правило, не существующих – и, конечно, ладанный аромат миллионов агарбати, курительных палочек, когда-то использовавшихся, чтобы заглушить запах крови при жертвоприношениях, а ныне применяемых повсеместно) и, наконец, 3) ЗВУКИ (трубящие раковины жрецов, вопли торговцев и покупателей, гудки всех видов транспорта и невероятная по громкости музыка из магазинчиков и, как ни странно, из храмов – о визгах детей, о громкогласных женщинах и поющих слепцах я уже не говорю).
Если поверх всего этого вы представите еще и обычную для Индии жару под/за 40 в тени, а также цепкие руки сидящих рядком нищих и прокаженных, то первое впечатление о Бенаресе у вас уже есть.
Всё это, конечно, можно найти в любом индийском городе, но такой концентрации нет нигде. Бенарес, повторюсь, это живой индуизм и, хотя в нем есть и мусульмане, ни на минуту вам не дадут забыть, что вы находитесь в самом святом для индусов месте.
Сравнивать Бенарес с другими мегаполисами Индии бесполезно. Дели последних столетий это столица, созданная моголами, а затем перестроенная англичанами, Бомбей обязан своим рождением португальцам, Калькутта – британцам Но Бенарес уходит на тысячелетия вглубь истории как индусский город.
Начитанные сравнивают его по древности с Дамаском, Пекином, Афинами. Ни один из этих городов не сохранил, однако, прямой и всеобъемлющей связи со своим прошлым. Это города сегодняшнего дня с вкраплениями памятников своей великой истории. Как в современнейшем музее, использующем новейшие достижения техники, мы смотрим на подлинные черепки седой старины, точно так мы вглядываемся в подсвеченный Акрополь на фоне синего неба из вполне современного мира Афин.
В Бенаресе мы живем в прошлом – вернее, те, кто живет там, живут в прошлом. И современность представлена там мелочами, мобильными телефонами, например. Город слагается не из отдельных экспонатов, а представляет сохранившийся мир, открывающийся всем в своей целостности, но ничего при этом не делающий, чтобы стать понятнее для чужестранца.
Другие, еще более начитанные пытаются сравнивать его по святости с Иерусалимом, Меккой, но и это сравнение не срабатывает. Иерусалим – сказочный город, но он распадается на три конфессиональных зоны и совсем не сказочные автоматчики проверяют документы и сумочки при переходе от Стены Плача к мусульманским святыням, прижавшимся к её оборотной стороне. Мекка – город хаджа и сцентрирован на Каабу.
Бенарес же весь практически состоит из святынь, на каждом шагу, в каждом переулке, за спиной каждого базарного торговца, над каждым пешеходом нависают они, оставаясь полной энигмой для иностранных туристов – многорукие, благообразные, оскаленные, в зверинском облике или получеловеческом, бесчисленные боги, богини, божки, демоны, символы пристойные и непристойные, прекрасные и безобразные. Такими их увидели и добросовестно описали многочисленные европейцы, начиная с 1500 года, увидели, запомнили, но не поняли.
К тому же Бенарес город не сезонных, а круглогодичных паломничеств, миллионы людей со всей Индии бредут сюда по тысячи лет назад проложенным маршрутам и, подчиняясь установленным обычаям, колесят от храма к храму, всё ближе подходя к Гангу. И что характерно – для них, часто неграмотных, нет никаких загадок во всем многообразии уставившихся на них ликов.
Ясно, что иностранцы и индусы смотрят на один и тот же Бенарес, но видят при этом два совершенно разных города. Причем и те, и другие видят абсолютно то же, что их далекие предки (достаточно взглянуть на старинные европейские гравюры – они как будто сделаны сегодня, это пейзажи и ландшафты сегодняшнего дня).
Легко ли благополучному и практичному клерку из заштатного европейского провинциального города, легко ли бизнесмену из процветающей американской корпорации, легко ли скучным нашим браткам – не просто увидеть, а понять и принять происходящее у них на глазах трагическое действо длиною в несколько тысяч лет, когда со всей Индии седые уже сыновья волокут своих престарелых умирающих родителей сюда, в Бенарес на берег Ганга? Миллионы умирают здесь и сгорают на погребальных кострах, миллиарды (если считать исторически) мечтали и мечтают об этом счастье.
Не случайно сказалось слово счастье. Было бы непростительной ошибкой думать о Бенаресе как об огромном крематории. Это "город света" (Каши) и жизни, энергичный, пульсирующий, затихающий только ночью – но смерть ведь тоже часть жизни?
Утро здесь начинается рано – всё подчинено восходу солнца. В предутренней дымке на белых ступенях, спускающихся в воду (гхатах), собираются сотни людей. Самые нетерпеливые на лодках выезжают на середину величественной реки – им, наверное, кажется, что там они будут ближе к Солнцу и раньше увидят его. Явление светила над гладью Ганга и пустым противоположным берегом каждый раз поражает торжественностью непредсказуемости – как будто нам даровано это великолепное зрелище как божественная благодать!
Целый день на гхатах кипит жизнь. Как уже сотни раз описано, кто-то ныряет с головой, кто-то брызгает водой на обнаженные чресла, кто-то чистит зубы или моет ноги, другие стоят и неотрывно смотрят, не моргая, на солнце, некоторые сидят в глубокой медитации.
А с недалеких костров кремации тянет все тем же сладковатым дымком…
Всё это напоминает огромную книгу о жизни и смерти, написанную на неизвестном языке, но напечатанную кириллицей – прочесть можно, но можно ли понять?
Не хочется говорить еще об одной черте развертывающегося на гхатах процесса – деятельности местных жрецов, специализирующихся на недоверчивых, но простодушных паломниках – жульё оно и в святом городе жульё.
Но совершенно немыслимо уехать из Бенареса без того, чтобы, наняв лодку, не выплыть на середину Ганга и не проплыть медленно и спокойно вдоль многокилометровой панорамы великого города.
Сказать, что панорама эта особенно красива, будет, пожалуй, преувеличением. Незабываема – бесспорно.
С середины реки здания кажутся маленькими, они и вправду невысокие, а гхаты крошечными; муравьиное царство молящихся и пьющих мутную святую воду видится неразличимой биомассой. Зато замечаешь безумное количество храмовых шпилей, взлетающих как ракеты над линией выходящих к реке домов, дома идут "сплошняком", редко-редко есть между ними узенький просвет и в нем угадывается знакомое мельтешение параллельной Гангу улицы. Ни парков, ни набережной – дома и гхаты. Гхаты есть огромные и знаменитые, а есть храмовые ведущие вверх в какой-либо ашрам. И снова мурашками проходит мысль, что эта панорама была точно такой же всегда, когда весь мир был совсем другим, и пребудет такой же после всех пертурбаций нынешнего века, а может и начавшегося тысячелетия.
Лишь иногда стена домов слегка расступается и белый дым погребальных костров отмечает те места, где спускают прах дождавшихся смерти в серые бесстрастные воды Ганга. "Какое, милые, у нас тысячелетье на дворе?!"
На реке ни пароходов, ни танкеров – просто река, просто Ганг; по утрам полупустая гладь реки и длинная панорама домов, храмов и белых гхатов – то, что первым делом видит встающее солнце. В Бенаресе даже не-индусу легко стать солнцепоклонником.
Помимо бесконечной барахолки на каждом шагу есть лавчонки, торгующие религиозными сувенирами – такими же как везде, но тысячекратно больше. Шивы, танцующие и нет; лингамы и йони (изображения мужских и женских гениталий); Ганеши во всех видах, – взрослые и дети, и во всех материалах, деревянные, терракотовые, стеклянные, железные, полуабстрактные; свастики и Омы, Хануманы и тончайшие Сарасвати из слоновой кости; бусы и четки, браслеты и кольца; и в невероятном количестве и разнообразии агарбати и подставки для них. А рядом глянцевые портреты коровоглазых женщин и смазливых толстячков, актеров из Болливуда – "красивые морды, от которых тошнит на экране", как пел когда-то Александр Вертинский. Но и это забавное соседство не отменяет справедливости приведенных в начале наблюдений Марка Твена.
Но есть в Бенаресе и островки изысканного шопинга. Это магазины и мастерские, торгующие знаменитыми бенаресскими сари. Дух захватывает, когда скучавшие до вашего появления приказчики начинают настойчиво извлекать свои сокровища. Они разворачивают новые и новые куски баснословной красоты, они посылают куда-то местного Ваньку Жукова за масала-чаем для вас и не отпускают вас даже через час и, что интересно, получают сами при этом такое удовольствие, что не расстраиваются, если вы уходите ничего не купив. Дело здесь, кстати, не в дороговизне, очень неплохие сари вполне доступны по цене, просто представьте вашу подругу в роскошном бенаресском сари в московском метро или даже на корпоративной вечеринке.
Иногда они могут показать как делают эти сари в их мастерских. Зрелище это грустное, агрегаты какие-то допетровские и управляются с ними маленькие детишки – вот почему, как правило, сари доступны по цене.
Но вот что интересно – я езжу в Индию 50 лет, я проехал её всю, я был в ней 33 раза, иногда подолгу, но нигде и никогда, ни на улице, ни в гостях, ни на Севере, ни на Юге я не видел двух одинаковых сари.
Таков, как выяснилось, индийский маркетинг.
Говоря о Бенаресе, нельзя забывать еще об одной его стороне, впрочем, тесно связанной с его статусом религиозной святыни. Испокон веков Бенарес является городом знаний, изначально теологических, а ныне уже и академических.
Понятно, что именно здесь собирались, а зачастую и рождались крупнейшие духовные деятели – не одними же жуликоватыми жрецами на гхатах свято это место!
Жулики, возможно, не самое точное определение. Они просто коммерсанты от религии, наглые, напористые. Их руки с шулерской быстротой тасуют купюры -…, Рамакришна, у которого прикосновение к деньгам вызывало сильнейший ожог. У них внимательные, но бегающие глазки. Но есть в городе и истинные брахманы, знатоки Вед. У них вообще не совсем человеческие глаза – белые бельма, как бы повернутые внутрь глазниц; при этом они и смотрят, и видят, но производят жутковатое впечатление.
Город и особенно гхаты обжиты десятками тысяч брахманов, жрецов, монахов, садху; об их количестве можно судить по вывезенной мной оттуда книге-справочнике, где содержится список (почти без расшифровке) основных групп бенаресских брахманов, только названия этих групп, но занимает этот краткий список – по строчке – 284 страницы убористого печатного текста! Сколько человек стоит за каждой строчкой, страшно даже представить.
Далеко, далеко не все они бреют паломников, пускают по Гангу цветные "лодочки" и подменяют собой паломников, пришедших поклониться Шиве; не все служат в храмах; не все, наконец, организовывают церемонии ухода из жизни.
Многие, вполне традиционно, учат и учатся, погружаются в глубины санскрита и Вед, изучают и преподают философские системы – и именно они, а не нищие и аскеты, служат доказательством того, что Бенарес – как и тысячи лет назад – является Городом Знания.
Так говорили о нем еще китайские путешественники Фа Сянь (399–411 гг.) и Сюань Цзан (629–644 гг.), пораженные тем, как изучаются тут священные тексты Вед, Пураны, Артхашастр, а также астрология, астрономия, грамматика, живопись и даже орнитология и зоология.
Сквозь трудные годы распространения буддизма (вспомним, что рядом расположен Сарнатх), "потянувшего одеяло на себя" в плане высокой учености, а позднее мусульманских завоеваний, Бенарес не только сохранял своё значение как центр знаний, но и усиливал его за счет притока высоколобых беженцев из других краев страны.
Изучению санскрита способствовали и пришедшие в конце концов англичане, создавшие учреждения по сбору редких манускриптов и даже особый совет из наиболее авторитетных знатоков санскрита для разъяснения индусских законов Британскому суду.
Поэтому толпа, особенно у или внутри храмов это концентрированное живое текущее море индусской мудрости – и, естественно, предрассудков.
Помню, забавный эпизод. Я тёк вместе со всеми по каким-то извилистым и темным коридорам, напоминающий бессмертную Кин-дза-дза, по лабиринту живописны, грузных и почти пугающих крытых переходов – тёк, подчиняясь толпе, пересекаясь со встречной толпой, совершая какие-то бессмысленные завихрения. Без плана и без цели. Всё вокруг было набито людьми, похоже тоже не имевшими цели; горели неестественно ярко керосиновые лампы; жарились, громко скворча, лепешки; и всё заволакивал душный дым ароматических палочек, агарбати – то сандаловый, то розовый, то горько-древесный – и лица сидящих, и идущих лишь изредка проглядывали сквозь клубы пахучего, тяжелого, заполонившего всё облака.
Вдруг в нише я увидел сидящего на уровне моей головы старого человека в грязном тюрбане. Он сделал мне знак подойти. Мы заговорили. И вскоре между нами начался восхитительный диспут. Мы говорили о Боге, о мире, о человеке, сначала яростно спорили, потом постепенно вышли на взаимопонимание.
Так прошло минут 45. И вдруг – я осознал, что мы говорим… на хинди! Конечно, когда-то я учил его, но никогда не говорил на нем (лет тридцать), обходясь английским. Понятно, что я был уверен, что напрочь забыл его. А тут 45 минут непрерывного говорения на сложнейшие философские темы! В режиме диалога!
И я онемел. Стоя перед темной нишей, глядя на старца, толкаемый вяло текущей толпой, я не мог вспомнить больше ни одного слова…
Мой собеседник ухмыльнулся И сделал нечто невероятное: он махнул коричневой рукой куда-то вдаль, над моей головой. Я обернулся В затянутой дымом агарбати невзрачной стене что-то на секунду распахнулось – то ли дверь, то ли, скорее, занавешивающая её, свисающая сверху тряпка – и на мгновение оттуда полыхнул яркий искусственный свет – и видение скрылось.
Я поклонился почти невидимому в нише тюрбану и был отпущен величественным мановением руки.
Мне было трудно вспомнить весь наш предшествующий разговор, но дар его я навсегда унес с собой. В то ослепительное мгновение передо мной мелькнул огромный золотой лингам Шивы – видеть который всем не-индусам строжайше запрещено! Конечно, я знал о его существовании, но и в голову придти не могло сподобиться – хоть мимолетно – лицезреть его наяву!
Диспутами, спорами, дискуссиями создается не только интеллектуальная атмосфера вечного города, но и весьма своеобразная прослойка учителей – не собранных в одном месте, скажем, на каком-либо факультете или кафедре, а составляющих основное население Бенареса. Без малого 400 лет назад, французский врач Ф. Бернье, однокашник Мольера, говорил именно об этом: "Фактически Бенарес является своеобразным университетом, но в отличие от европейских университетов, здесь нет колледжей и организованных классов. Учителя раскиданы по всему городу и обучение ведется в их домах. У некоторых из них по 4, у других по 6 учеников, тогда как самые знаменитые имеют от 12 до 14 учеников, но не более".
А вот теперь представьте себе, что в позапрошлом веке нашелся человек, который в этом городе бросил вызов всем учителям сразу, обвинил их (всех!) в невежестве и вызвал их – опять-таки всех, скопом – на публичный диспут.
Звали этого бесстрашного человека Свами Дайянанда Сарасвати – и, право слово, он был такой колоритной личностью, что заслуживает отдельного рассказа.
Дерзкий вызов его бенаресские пандиты не то, чтобы проигнорировали, но просто осмеяли. Однако, Дайянанда, уже известный проповедник, подключил, как сказали бы теперь, "административный ресурс" и привлек в качестве союзника бенаресского махараджу. Делать было нечего и учителя пришли на диспут. Основной темой было, разрешают ли, санкционируют ли Веды практикуемое в Индии идолопоклонство? Пандиты говорили "да", Дайянанда решительно опровергал это.
Махараджа прибыл собственной персоной. Гигантская толпа волновалась вокруг. Полиция была наготове.
Дайянанда сел лицом к противнику. Те образовали полукруг перед ним. По уверениям (позднейшим) сторонников и последователей неистового Свами, пандитов было около 1000 человек По достоверным источникам, их было 27, самых ученых, хотя в диспуте приняли фактическое участие всего 6.
Представляется, что это был, тем не менее, нелегкий поединок На глазах у толпы ажитированных зрителей, без помощи каких-либо материалов, не зная заранее, что и откуда процитируют оппоненты – они нападали, а он защищался – задача почти невыполнимая.
Есть свидетельство нашей соотечественницы (Е.П. Блаватская), правда, о другой встрече Дайянанды с растревоженными им брахманами: "Мраморное изваяние не оставалось бы спокойнее Дайянанды в минуты самой ужасной опасности. Мы один раз видели его на деле: отослав всех приверженцев своих, и запретив им следовать за ним, либо заступаться за него, он остановился один перед разъяренною толпой и спокойно смотрел в глаза чудовищу, готовому прыгнуть и разорвать его на куски". Впрочем, добавляет О.В. Мезенцева, прекрасный и тонкий исследователь, из книги которой ("Мир ведийских истин") я взял эту цитату, он и сам с легкостью пускал в ход посох саньясина, когда не видел другого способа убедить оппонента.
Но публичный, да еще все-индийски разрекламированный бенаресский диспут требовал не физической победы, а интеллектуальной – с привлечением всей философской литературы прошлого, да еще продуманной и истолкованной в духе его собственного учения.
По накалу и бескомпромиссности этот бой был сродни гладиаторскому.
Как же сформировалась эта незаурядная личность? Что за странное для Индии учение принес он на этот героический бой?