§ 165. Чингис-хан же задумал еще усугубить их взаимную приязнь. Для этого он решил попросить для Чжочи руки Сангумовой младшей сестры, Чаур-беки, и в свою очередь, выдать нашу Хочжин-беки за Тусаху, сына Сангума. С этим предложением он и обратился. Тут Сангум, вздумав повеличаться своею знатностью, сказал такие слова: "Ведь нашей-то родне придется, пожалуй, сидеть у вас около порога, да только невзначай поглядывать в передний угол. А ваша родня должна у нас сидеть в переднем углу да глядеть в сторону порога". Эти слова говорил он с явным умыслом почваниться собой и унизить нас. Видимо, вовсе не соглашаясь на брак Чаур-беки, они не хотели связать себя словом. Во время этих переговоров Чингис-хан внутренне охладел и к Ван-хану и к Нилха-Сангуму.
§ 166. Об этом охлаждении Чингис-хана проведал Чжамуха, и вот, в год Свиньи (1202), отправились к Нилха-Сангуму на урочище Берке-элет, что на лесистом склоне Чжечжеерских высот, отправились следующие лица: Чжамуха, Алтан, Хучар, Харакидаец Эбугечжин-Ноякин, Сюйгеетай-Тоорил и Хачиун-беки. Тут Чжамуха первый повел хулительные речи. Он говорил: "Мой анда Темучжин явно и постоянно обменивается послами с Найманским Таян-ханом.
На словах Темучжин
Все отцом вас честит
На душе ж у него
Знать, иное лежит.
["С языка у него не сходят слова отец и сын, но в душе у него – совсем другое, он таков только на словах".]
Ужели вы доверяете ему? Что с вами станется, если только вы не опередите его? Если же вы пойдете на анду Темучжина, то я присоединюсь к вам и ударю ему наперерез ". Алтан же с Хучаром высказались так: "А мы для вас – Оэлуновых сынков:
Старших –
Перебьем,
Младших –
Изведем
[А мы для вас убьем старших, прикончим младших сыновей Оэлун-эхэ]
Эбугечжин-Ноякин Хартаат говорил: "Для тебя я ему
Руки руками заплету,
Ноги ногами пригнету".
Сказал тогда Тоорил: "Пойдем лучше и захватим у Темучжина его улус. Что ему делать, когда улус его будет отобран и останется он без улуса?" Так, оказывается, говорили эти люди. Наконец, Хачиун-беки говорил:"Что бы ты ни задумал, сын мой, Нилха Сангум, а я пойду с тобой
До края далекого,
До дна глубокого".
§ 167. Выслушав эти предложения, Нилха-Сангум послал Сайхан-Тодеена сообщить о них отцу своему Ван-хану. Ван-хан же, известясь об этом, прислал такой неодобрительный ответ: "Зачем вы так судите-рядите о моем сыне, Темучжине? Ведь он доселе служит нам опорой, и не будет к нам благоволения Неба за подобные злые умыслы на сына моего. Чжамуха ведь – перелетный болтун. Правду ли, небылицы ли плетет он – не разобрать!" Тогда Сангум опять послал сказать ему: "Как можно не верить тому, о чем болтает уже теперь всякий, у кого только есть рота и язык?" В таком роде еще и еще посылал он к отцу, но все безуспешно. Тогда он самолично, без свидетелей, отправился к отцу и говорит ему: "Уже и теперь, когда ты таков, каков есть, нам ничего не позволяется! Когда же на самом деле ты, государь мой и родитель "белому покропишь, черному запретишь", нам ли будет вверен улус твой – улус, с таким трудами собранный твоим родителем, Хурчахус-Буирух-ханом? Кому и как будет передан улус?" На это Ван-хан ответил: "Как могу я покинуть своего сына, свое родное детище? Но ведь в нем доселе была опора наша, возможно ли злоумышлять на него? Ведь мы заслужим гнев небесный". Рассерженный этими его словами, сын его Нилха-Сангум, хлопнул дверьми и вышел вон. Тогда стало ему жаль Сангума, и Ван-хан велел его опять позвать и говорит: "Я ведь думаю только о том, как бы чего доброго не прогневить нам Неба, но сына-то своего, как же мне оставить своего сына? Это – ваше дело: делайте что только вам под силу!"
§ 168. Тогда Сангум говорит: "Они же ведь просят у нас Чаур-беки. Теперь и надобно послать им приглашение на сговорную пирушку, под этим предлогом заманить сюда в назначенный день да и схватить". На этом решении они и остановились и послали извещение о своем согласии на брак Чаур-беки, вместе с приглашением на сговорный пир. Получив приглашение, Чингис-хан поехал к ним с десятком людей. На дороге остановились переночевать у отца Мунлика; отец Мунлик я говорит: "Сами же они только что нас унижали и отказывались выдавать Чаур-беки. Как же это могло случиться, что теперь, наоборот, они сами приглашают на сговорный пир? Как это может быть, чтобы люди, которые только что так чванились, теперь вдруг соглашались отдавать и сами еще и приглашали? Чистое ли тут дело? Вникнув в это дело, неужели ты, сын, поедешь? Давай-ка лучше пошлем извинение в таком роде, что, мол, кони отощали, надо подкормить коней". В виду этих советов, Чингис-хан сам не поехал, а послал присутствовать на угощении Бухатая и Киртая. Сам же из дому отца Мунлика повернул назад. Как только Бухатай и Киртай приехали, у Ван-хана решили: "Мы провалились! Давайте завтра же, рано утром, окружим и схватим его!"
§ 169. Пришел к себе домой Алтанов младший брат, Еке-Церен, и стал рассказывать о принятом, таким образом, решении окружить и схватить. "Решено, – говорил он, – решено завтра рано утром окружить его и схватить. Воображаю, чего бы только не дал Темучжин тому человеку, который отправился бы да передал ему эту весть?" Тогда жена его Алахчит, и говорит: "К чему ведет эта твоя вздорная болтовня? Ведь крепостные, чего доброго, примут твою болтовню за правду". Как раз при этом разговоре заходил в юрту подать молоко их табунщик Бадай, который, уходя, слышал эти слова. Бадай пошел сейчас же к своему товарищу, табунщику Кишлиху, и передал ему Цереновы слова. "Пойду-ка и я! – сказал тот. – Авось что-нибудь смекну!" И он пошел к господской юрте. На дворе у дверей сидел Церенов сын, Нарин-Кеень, и терпугом очищал свои стрелы. Сидит он и говорит: "О чем давеча шла у нас речь? Кому бы это завязать болтливый язык?" После этого он обратился к Кишлиху: "Поймай-ка да приведи сюда обоих Меркитских коней: Беломордого и Белогнедого. Привяжите их, ночью чуть свет надо ехать". Кишлих пошел тотчас и говорит Бадаю: "А ведь твоя правда, все подтвердилось. Теперь давай-ка мы поедем дать знать Темучжину!" Так они и уговорились. Поймали они, привели и привязали Меркитских Беломордого и Белогнедого, поздно вечером зарезали у себя в хоше ягненка-кургашку, сварили его на дровах из своей кровати, оседлали стоявших на привязи и готовых к езде Меркитских коней Беломордого и Белогнедого и ночью же уехали. Тою же ночью прибыли они к Чингис-хану. Стоя у задней стены юрты , Бадай с Кишлихом no-порядку рассказали ему все: и слова Еке-Церена и разговор его сына, Нарин-Кееня, за правкой стрел, и приказ его поймать и держать на привязи Меркитских меринов Беломордого и Белогнедого. Речь свою Бадай с Кишлихом кончили так: "С позволения Чингис-хана, тут нечего сомневаться и раздумывать: они порешили окружить и схватить!"
VI. КОНЕЦ КЕРАИТСКОГО ЦАРСТВА
§ 170. Так он был предупрежден. Вполне доверяя Бадаю с Кишлихом, он в ту же ночь спешно поставил в известность самых надежных и близких людей своих, а сам в эту же ночь бежал, побросав все, что было при себе тяжелого. Направился он северным лесистым склоном Мау-ундурских гор. В Мау-ундурском бору он оставил позади себя заслон и расположил караул под начальством Урянхадайского Чжельме-гоа, на которого полагался вполне, а сам двинулся далее. Идя все в том же направлении, на другой день, когда солнце склонялось уже за полдень, он доехал до Харахалчжин-элет, где и остановился отдохнуть и покормить лошадей. На стоянке табунщик при Алчидайских меринах, Чикитай-Ядир, выпасывая своих меринов, бродил с места на место в поисках лучших кормов. Он-то и заметил пыль неприятеля, который подходил следуя через урочище Улаан-бурхат. Убежденный, что это подходит неприятель, он тотчас пригнал своих меринов. Узнав от него о приближении неприятеля, стали всматриваться . Оказалось, что это за ними по пятам следует с погоней Ван-хан, стеля пыль по северному лесистому склону Мау-ундурских высот, через урочище Улаан-бурхат. Чингис-хан же, едва увидав пыль, поймал своего мерина, завьючил и уехал. Еще немного – и было бы поздно. Подъехал, оказывается, Чжамуха, который успел присоединиться к Ван-хану. Тут Ван-хан спросил Чжамуху: "А кто у сынка Темучжина в состоянии принять с нами бой?" Чжамуха и говорит: "У него, говорят, Уруудцы с Ман-худцами. Эти, пожалуй что, примут бой.
Окружить-забрать
Им одним подстать.
А подстилку слать –
В пору помощь звать.
Привыкать ли им?
С малых лет друзья
Для меча, копья.
Береженый сам,
Чорно-пестрый стяг
Их хранит в боях".
["Окружить кого – это им как раз подобает; подстилку стлать – помощь им подобает. Люди – с малых лет привычные к мечу да копью. Знамена у них – черно-пестрые. Этих, пожалуй, не взять врасплох: осторожны.]
"В таком случае, – говорит Ван-хан, – мы бросим против них Хадаги с его Чжиргинскими богатырями. В помощь Чжиргинцам бросим Тумен-Тубегенского Ачих-Шируна. В помощь Тубегенцам бросим Олан-Дунхаитов. В помощь Дунхаитам пусть скачет Хоришилемун-тайчжи, во главе тысячи Ван-хановских гвардейцев-турхаудов. А в помощь тысяче турхаудов пойдем уж мы, Великий средний полк". Потом Ван-хан говорит: "Управляй ты, брат Чжамуха, нашим войском!" Чжамуха отъехал немного в сторону и, обращаясь к своим товарищам, говорит: "Ван-хан просит меня управлять этим своим войском. Я ведь не могу сражаться с андой, а он велит мне управлять этим войском. Как ни прыток был Ван-хан, а оказался-то позади меня. Значит, и друг-то он на час. Давай-ка я подам весть анде – пусть анда воспрянет духом!" И Чжамуха тайно послал Чингисхану такое уведомление: "Спрашивал меня Ван-хан, кто у сынка Темучжина в состоянии принять бой. А я ответил ему, что передовым отрядом "туму" пойдут Уруудцы и Манхудцы. В виду этого и они тоже порешили сделать передовым отрядом своих Чжиргинцев и пустить их впереди всех. За Чжиргинцами по уговору назначили Тумен-Тубегенского Ачих-Шируна. В помощь к Дунхаитам назначили Хоришилемун-тайчжия, начальника Ван-хановской тысячи турхаудов. В тылу же его будет стоять, согласно этому уговору, Ван-ханов Великий средний полк. Потом Ван-хан сказал мне: "Управляй этим войском ты, брат Чжамуха!" и таким образом возлагал управление на меня. Если в это дело вникнуть, то выходит, что друг-то он на час. Как можно вместе с ним править своим войском? Я и раньше не мог сражаться с андой. Но Ван-хан, пошел, видно, дальше меня. Не бойся же, анда, дерзай!"
§ 171. Получив это известие, Чингис-хан сказал: "Что скажешь ты, дядюшка Чжурчедай Уруудский, если тебя назначим передовым?" Не успел еще Чжурчедай и рта раскрыть, как Манхудский Хуилдар-Сечен говорит: "Я сражусь перед очами анды! Воля анды – позаботиться потом о моих сиротах!" – "Нет, – говорит Чжурчедай, – перед лицом Чингисхана будем сражаться мы оба: и Урууд и Манхуд!" И с этими словами Чжурчедай и Хуилдар выстроили перед лицом Чингис-хана своих Уруудцев и Манхудцев. Не успели они выстроиться, как подошел неприятель, имея во главе Чжуркинцев. Подошел он, и Урууд с Манхудом ударили на него и смяли Чжуркинцев. Смяли и несутся вперед. Тут ударил на них Тумен-Тубегенский Ачих-Ширун. Ударил и сбил копьем Хуилдара Ачих-Шйрун. Отступили Манхудцы и окружили Хуилдара. Чжурчедай же со своим Уруудом несется вперед и сбивает Тумен-Тубегенцев. Сбивает и, устремившись, далее, встречает встречный удар Олан-Дунхаита. Поразил Чжурчедай и Дунхаитов. Поразил и принимает встречный удар Хоришилемунова полка турхаудов. Потеснил Чжурчедай и Хоришилемун-тайчжия, потеснил, разбил – и вперед. Тут Сангум, не посоветовавшись даже с Ван-ханом, ударил, было, навстречу, но, пораженный в румяную щеку, тут же упал Сангум. Видя паденье Сангума, повернули назад все Кереиты и обступили Сангума. Мы все продолжаем теснить, а солнце уже заходит за горные кряжи. Тогда наши повернули назад, взяли Хуилдара, упавшего от раны Хуилдара, и отступили на прежние места. Когда наши отошли от Ван-хана, с места боя, Чингис-хан, продвинувшись несколько в темноте, заночевал на новых местах.
§ 172. Стали и расположились на ночлег. С наступлением дня стали считать своих. Оказалось, что нет Огодая, нет Борохула, нет Боорчу. "Вместе с Огодаем, – говорит Чингис-хан, – вместе с Огодаем остались и верные Боорчу и Борохул. Почему же все они отстали: живы ли, или погибли?" Наши провели ночь при своих конях, и Чингис-хан, стоя в боевой готовности, сказал: "Если вздумают преследовать, примем бой". Вдруг, при полном свете дня, видим, подъезжает какой-то человек с тыла. Подъехал – и видим Боорчу. "О, Вечное Небо, твоя воля !" воскликнул Чингис-хан, подозвав Боорчу и обнажая грудь свою. Тут Боорчу стал рассказывать: "Во время боя подо мною был убит конь, и я бежал пеший. Как раз в это время Кереиты обступили Сангума. Тут в суматохе вижу вьючную лошадь, которая стоит с покосившимся своим вьюком. Я срезал у нее вьюк, вскочил на ее вьючное седло и выбрался. Долго я шел по следу нашего отходившего войска. Наконец-то нашел вот!"
§ 173. Прошло немного времени, как опять подъезжает какой-то человек; едет, а ноги у него навесу болтаются. Издали глядеть-будто один, а как подъехали близко, оказывается это – Борохул, а сзади него "сундлатом" (вдвоем) сидит и Огодай. Подъехали. У Борохула по углам рта струится кровь. Оказывается, Огодай ранен стрелою в шейный позвонок, а Борохул все время отсасывал у него запекавшуюся кровь, и оттого-то по углам его рта стекала спертая кровь. Как увидал все это Чингис-хан, заскорбел душой и слезы полились из глаз его. Он приказал тотчас же развести огонь, прижечь рану и напоить Огодая. Сам же стоял наготове на случай наступления врага. Тут Борохул и говорит ему: "А неприятельская-то пыль назад стелется. Далеко назад расстилается его пыль по южному склону Мау-удурских высот, в сторону Улаан-бурхатов. Он подался туда!" Когда Борохул дошел до этих слов, он все продолжал стоять наготове к бою. Потом он тронулся, говоря: "Раз неприятель бежит, мы нападем на него в обход!" Двинулись затем, пошли вверх по Улхуй-шилугельчжит и вступили в Далан-нэмургес.
§ 174. Но тут с тылу, от Ван-хана, в половину перешел к нам, т. е. без жены и детей, перешел на нашу сторону Хадаан-Далдурхан. Он сейчас же рассказал о Ван-хане вот что: "Когда Ван-ханов сын Сангум упал, пораженный стрелой в румяную щеку, и войско обступило его, Ван-хан и говорит:
Большого задиру
Много и дерут.
Зачинщику в драке
Первый кнут дают!
За то и сыночку
В румяную щечку
Вбили-таки гвоздь!
["Тем, кто чересчур занозист, – чересчур и попадает. Теи, кто занозист, – заноза и попала: вот и милому сынку моему в щеку занозу (гвоздь) загнали".]
Кинемся же выручать сынка!" Тут Ачих-Ширун и говорит ему: "Полноте хан, государь мой!
Втайне о сыне – ты помнишь? – мечтал,
Жертвы-курения духам ты слал,
Слезно молитвы святые творил
Да неотступно ты "Авва" твердил.
["Все мы, втайне домогаясь сына, моления и жертвы приносим, "абай-бабай" твердим, вознося усердные молитвы…"]
Будь же ты милостив к Сангуму. Ведь по молитвам твоим он родился на свет. При том же ведь с нами большинство Монголов, с Чжамухой, с Алтаном и Хучаром. А те, Темучжиновцы – в леса ведь загнали мы их; и потому вот каковы они теперь:
Вся их тяга – конь,
Вся защита – лес!
["Средством передвижения у них – конь; покровом-плащом – лес…"]
Покажись только они нам на глаза, так мы загребем их в полы халатов, словно скотский помет. Мы им покажем!" После этих слов Ачих-Шируна Ван-хан молвил: "Ладно. Пусть будет так! Усердно ухаживайте за сыном да смотрите, чтобы его не растрясло!" Сказал и начал отступать с поля сражения.
§ 175. Между тем Чингис-хан, двинувшись с Далан-Нэмургеса вниз по течению Халхи, произвел подсчет войска. По подсчету оказалось всего 2600 человек. Тогда 1300 человек он отрядил по западному берегу Халхи, а 1300 человек Уруудцев и Манхудцев – по восточному берегу реки. По дороге продовольствовались облавами на дикого зверя. У Хуилдара еще не зажила рана, и сколько Чингис-хан его не удерживал, он все продолжал скакать за зверем. Тут рана его снова открылась, и он скончался. Тогда Чингис-хан тут же и предал его прах погребению при реке Халхе на Орнаунском полугорье, в скалах.
§ 176. Зная, что в низовьях Халхи, в том месте, где она впадает в Буюр-наур, кочует племя Терге-Амельтен-Унгират, он отрядил к ним Чжурчедая с Уруудцами и дал такой наказ: "Если они помнят свою песнь:
Мы Унгиратское племя
С давних времен знамениты
Красою и статностью дев…
если помнят, то обойдемся с ними по-хорошему. Если же они выкажут непокорство, то будем биться!" Мирно вступил к ним Чжурчедай и мирно был принят. А потому Чингис-хан никого и ничего у них не тронул.
§ 177. После замирения Унгиратов Чингис-хан ушел и расположился стойбищем по восточному берегу речки Тунге. Здесь он стал готовить нижеследующие посольские речи для послов своих Архай-Хасара и Сукегай-Чжеуна: "Стою на восточном берегу речки Тунге. Травы здесь-прекрасные. Кони наши блаженствуют. А хану, отцу моему, говорите так: Что это ты, хан и отец мой, вздумал пугать нас во гневе своем? Если уж нужно было кого напугать, так что бы тебе не потревожить сладких снов у дурных ребят своих да у дурных невесток? С чего это ты так пугаешь, что под сиденьем скамьи оседают, а кверху идущий дым в стороны разлетается?
Под сиденьем скамейка разселася,
Кверху дым шел – по ветру развеялся.
Что с тобою, батюшка мой, хан?
Иль мутят тебя лукавые,
Иль расстроили неправые?
Иль мутят тебя неистовые,
Иль науськали завистливые?
Помнишь ли, о чем мы говорили с тобой, хан и отец мой?
Змеи ль зубастые
Нам клеветою шипят, –
Мы клевете не поверим,
С другом увидимся,
Другу мы веру дадим.
Разве не было такого уговора? А ныне, хан и отец мой, разве ты объяснился со мною лицом к лицу, прежде чем разойтись вот так?
Змеи ль клыкастые
Злобу внушают нам, –
Злобу отбросим мы,
Друга послушаем,
Другу лишь веру дадим.
Разве не было такого уговора? А теперь разве, хан и отец мой, разве ты переговорил со мною с глазу на глаз прежде, чем расходиться со мною? Хан и отец мой! Тебе ведь известен я: