Проза, рифмованная проза и стихи
Как и в "Тысяче и одной ночи" , в "Ста и одной ночи" присутствует бросающийся в глаза контраст между тремя различными стилевыми уровнями: простой, быстрый язык повествования прерывается фрагментами в искусной рифмованной прозе (по-арабски садж’ ). Время от времени текст повествования "подкрашивается" полнозвучными стихами, сочиненными по образцам классической арабской поэтики.
Стихи в "Ста и одной ночи" переведены в арабской монорифме (а – а – б – а – в – а – г – а и т. д.), по возможности также с сохранением оригинального арабского размера . При переложении стихотворения в арабском размере название этого размера указывается над его переводом; расшифровка всех переведенных размеров по стихотворным стопам и слогам находится в глоссарии.
Наличие примерно половины стихов из "Ста и одной ночи" удалось найти и в других источниках классической арабской поэзии. И если в таких стихах обнаруживались ошибки или пробелы в тексте оригинала, то в сомнительных случаях они исправлялись по соответствующим ссылкам. Некоторые немногочисленные стихотворения являются, правда, случайными текстами менее высокого качества. Самым трудным примером, к тому же еще и испорченным из-за неверной передачи текста, служит стихотворение "Он, может быть, и христьянин…" из истории о Масламе ибн Абдальмалике (см. с. 113).
Приблизительно десятая часть арабского текста из "Ста и одной ночи" выдержана в рифмованной прозе, то есть в рифмованных, а также вплоть до слова-рифмы свободно ритмически связанных смысловых отрывках различной длины и с дважды, трижды или до пяти раз повторяющейся рифмой. Рифмованная проза является сквозной стилевой формой Корана и уже потому особенно престижна. Арабская эпика использует рифмованную прозу для преобладающего большинства своих эпических текстов. В Аль-Андалусе рифмованная проза, сверх того, пользовалась повышенной популярностью; ко времени написания нашей рукописи в мавританской Испании уже появились многочисленные произведения в рифмованной прозе . Благодаря морфологическим особенностям языка рифмованная проза создается на арабском языке намного легче и естественней, чем на немецком. Многие арабские слова образуются по одной и той же морфологической схеме и поэтому рифмуются как бы сами собой.
Несколько примеров из "Ста и одной ночи" :
хадидун "железо" – шадидун "твердый" (морфологический образец: фа’илун )
на’лун "ремень на башмаке" – намлун "муравей" (морфологический образец: фа’лун )
сахукун "долговязый" – лахукун "отпрыск" (морфологический образец: фа’улун )
ха’илун "устрашающий" – са’илун "чрезмерный" (морфологический образец: фа’илун )
талалун "холм" – рималун "песчаные дюны" – джибалун "горы" (морфологический образец: фи’алун )
Скопировать при переводе эти рифмы с такой же легкостью даже приблизительно невозможно. Поэтому отрывки с рифмованной прозой в "Ста и одной ночи" были всего лишь слегка ритмизированы.
Некоторое исключение составляют два стихотворения в рифмованной прозе, которые выделяются и на арабском языке ("Вот где висишь ты, конь мой Фалада / А ты, королевна, ходишь за стадом…") и представляют собой яркое нарушение прямой речи. Здесь использование рифмованной прозы в арабском языке должно считаться особым обозначением и поэтому может обращать на себя внимание и в переводе ("И у отца у своего я не осталась / И с царским сыном навсегда теперь рассталась!").
Для преимущественного объема текста повествовательной прозы в немецком варианте в соответствии с арабским оригиналом был выбран повествовательный язык по возможности с короткими предложениями. Там, где арабский язык еще раз повторяет то же самое другими словами, что он вообще-то любит, я всегда старалась передать это так же и на немецком языке. Поскольку то, что в немецком языке можно было бы расценить как избыточность, в арабском, как правило, является риторическим приемом и тем самым способствует конструированию текста. Иногда при этом речь идет о простых рифмовках синонимов, но часто также и о таком стилистическом приеме, известном еще из библейско-иудейского языка, как Parallelismus membrorum, или параллелизм:
Отец девушки был неимущим; у него не было никакого состояния.
Он обнаружил, что она была девственницей и еще нетронутой.
…чтобы испугать другого витязя и нагнать на него страх.
Формальность
В "Ста и одной ночи" мы встречаемся с формализованными отрезками текста, особенно при описаниях природы, времени дня, красивых мужчин и женщин, витязей с их доспехами, замков и дворцов. Так, например, как только на виду оказывается замок, в тексте появляется формула рифмованной прозы:
Его воздвигли амалекиты и византийские военачальники,
которая ничего не добавляет к ходу действия, и даже не вносит никакого смысла в содержание, так как ни "амалекиты", ни "византийские военачальники" не находятся в поле зрения рассказчика. Эта формула всего лишь содержит высказывание о впечатляющих размерах и древнем возрасте крепостного сооружения. С таким же удовольствием в нашем тексте витязи формализовано сравниваются с "ужасающими горами или бурлящим морем", привлекательные девушки с "неприрученной газелью, которая лакомится свежей травой" и т. д.
Особый интерес вызывает формула хэппи-энда, которой после счастливого окончания приключений заканчивается каждая история в "Ста и одной ночи" .
фа-бакийя (ма’аха / ма’аху) фи аклин ханийи / ва-шурбин равийи / хата атаху (атахуму) ль-якин
Дословный перевод:
И он остался (с ней / с ним) возле изысканной еды / и обильного питья / пока не пришел к нему (к ним) смертный (час).
Задачу перенести эту "формулу окончания" в немецкий перевод я воспринимала как особый вызов уже хотя бы потому, что она повторяется регулярно и представляет собой нечто вроде опознавательной мелодии "Ста и одной ночи" , благодаря которой ее текст отличается от ее старшей сестры, ведь в "Тысяче и одной ночи" подобной формулы нет. Проблематичным при переводе было прежде всего найти точные прилагательные. Основной настрой "Ста и одной ночи" составляют веселость и жизнерадостность, к каждой ее истории подходит формула хэппи-энда. Поэтому я взяла на себя смелость влить это положительное жизненное ощущение в перевод с помощью прилагательного "довольный" ("в довольствии"). "Обильное питье" означает пить вдоволь.
Релятивное скрещение и прочие синтаксические западни
В арабском языке редко встречаются придаточные предложения. Арабский язык предпочитает паратаксис, то есть сочетание равнозначных главных предложений. Модальную функцию выполняют чаще всего относительные придаточные предложения, которые, однако, не могут быть воспроизведены при переводе во всем их многообразии. Именно одна из самых прекрасных и элегантных характерных черт арабского синтаксиса упорно отказывается поддаваться переводу – это релятивное скрещение, то есть обратное отношение к определяемому слову в главном предложении при помощи другого члена относительного придаточного предложения, а не при помощи самого относительного местоимения, например, через суффигированное личное местоимение или через суффикс дополнения. Чтобы наглядно продемонстрировать этот феномен, подходит строчка из знаменитой "Полуденной газеты" Кристиана Моргенштерна:
Корф изобретает некую полуденную газету, которой, если ее прочитаешь, будешь сыт по горло .
Относительное местоимение "которой" соединяет здесь два внешне независимых друг от друга предложения, так как подлежащее в относительном придаточном предложении иное, чем указанное относительным местоимением определяемое слово. Такие конструкции создают анаколуф, то есть нарушение синтаксического строя предложения. В арабском они являются правилом. Так, например, в "Истории о царском сыне и о семи визирях" дословно говорится:
…жил когда-то вальщик белья. Всегда, когда он шел к реке, вместе с ним шел и его сын.
Передать эти частые и искусные релятивные скрещения арабского языка без значительных смысловых потерь – весьма щекотливая задача. На цитируемом месте можно было бы довольствоваться страдательным залогом:
…жил когда-то вальщик белья, кто всегда, когда он шел к реке, был сопровождаем своим сыном .
Выбранное в этом варианте перевода решение представляет собой нечто иное, а именно разделение на два независимых друг от друга главных предложения, причем, конечно, относительное местоимение теряется:
…жил когда-то вальщик белья. Всегда, когда он шел к реке, его сын шел вместе с ним.
Однако арабский язык, помимо релятивного скрещения, имеет наготове еще много других синтаксических и семантических ловушек: двойное отрицание для усиления высказывания, двойственное число при попарно встречающихся обозначениях частей тела, о которых и без того известно, что их два или две, – и как тогда нужно писать: "нóги", или "две ноги", или "обе ноги"? – слова, которые одновременно обозначают свою парную противоположность, определенный артикль аль-, который иногда обозначает как раз неопределенность, формы единственного числа, которые необходимо переводить как множественное число, и многие другие типично арабские проблемные случаи, перечисление которых заняло бы много времени. В дальнейшем более подробно будут обсуждены области, особо существенные для перевода.
Знаки препинания и вопросительные предложения
Арабский язык не знает знаков препинания. И только в современную арабскую литературу были введены в виде заимствований некоторые, но далеко не все знаки препинания из западной литературы. Классическая арабская литература обходится без точки и запятой, без вопросительных и восклицательных знаков, без тире и двоеточия и без кавычек. Вместо этого тексты структурируются сигнальными словами и союзами. Так, например, замена участника диалога производится с помощью слова кала , а замена протагониста в действии – с помощью союза фа- . В качестве нейтрального введения в предложение вставляется, как правило, союз ва- . Союзы ва– или фа– нужно в каждом случае переводить как "и" или "затем", как это указано в словаре, хотя это было бы слишком простым решением. Поскольку мы ведь пользуемся для выражения того же самого такими знаками препинания: на конце предыдущего предложения мы ставим точку или запятую, и тогда становится понятно, что затем начинается новая мысль, новый смысловой блок.
За неимением вопросительных знаков арабский язык часто вставляет вопросительную частицу ( халь или а- ) в начале общего вопроса, то есть вопросительного предложения, на которое необходимо ответить "да" или "нет". Эта вопросительная частица легко и просто передается при переводе с помощью вопросительного знака.
а-та’лямуна фи д-дунйя манн хува аджмалю минни
Известен ли вам хоть кого-нибудь в мире, более прекрасный, чем я?
Труднее, однако, иметь дело с теми предложениями, в которых не содержатся эти вопросительные частицы. В "Ста и одной ночи" это имеет место довольно часто. А поскольку порядок слов в других отношениях остается таким же, как и в повествовательном предложении, то невозможно однозначно решить, является ли это предложение вопросительным. Здесь все должен решать контекст:
анта мин риджалихи
Ты относишься к его людям. Или: Относишься ли ты к его людям?
Остается еще прокомментировать те вопросительные предложения, которые в виде риторического вопроса ("Но что же это было?", "И что же он там увидел?") подготавливают внезапный поворот в повествовании:
фа-льтафата фа-ида хува би-ль-джарияти ль-ма’люмати Хальфа хаджарин ‘арьяна
Юноша оглянулся – и что же он увидел? Та же девушка вышла из-за камня, и снова она была совершенно обнаженной.
В оригинале на этих местах стоит не вопросительное предложение, а "частица изумления" ида би- . Семантически она соответствует древнееврейской частице хиннех "смотри-ка", которая еще в библейско-иудейском языке применялась для привлечения внимания. Как и в приведенном выше примере, текст часто дает понять, кто поражен изумлением, то есть кто из героев повествования видит или слышит что-то странное. В таких случаях я выбирала вопросительное предложение: "Что же он там увидел?" В других случаях изумление бывает у читателя по меньшей мере таким же сильным, как и у действующих лиц. В таких местах я переводила частицу изумления как "надо же!":
фа-шадду витакаху ва-ату бихи иля ль-мадинати ва-адХалюху ‘аля ль-малики ва-ида биха Марийя Бинт ‘Абдальмасих
После этого они связали его, привезли в город и привели к своему правителю. И надо же! Этим правителем оказался не кто иной, как Мария, дочь Абдальмасиха!
Преобладающей формой речи в "Ста и одной ночи" являются диалоги, и они оформлены очень живо. Тем не менее во всех диалогах необходимо отметить один феномен, типичный для арабской литературы: прямая речь стереотипно вводится словами "он сказал" – "она сказала" – "он сказал", независимо от того, что говорящий или говорящая, возможно, "говорит", "спрашивает", "отвечает", "объясняет", "соглашается" или "возражает", или же он или она "молвит", "восклицает" или даже "рычит". В этом случае можно было бы, как и в случае с проблемой вопросительных знаков, передавать ввод прямой речи просто с помощью кавычек. Однако я решила передавать их словами и, более того, взяла на себя смелость везде там, где содержание значения повествования принуждало к такой спецификации или хотя бы напрашивалось, вставлять вместо монотонного "он сказал" один из названных альтернативных вариантов. Таким образом, получается не как в оригинале:
Она сказала: "Ах ты, мерзкий негодяй!"
а так:
"Ах ты, мерзкий негодяй!" – накинулась она на юношу.
Редуцированная форма выражения
Терпкий шарм "Ста и одной ночи" заключается именно в том, что арабский текст сформулирован коротко и ясно и все излишнее, что кажется необязательным для понимания, остается за его пределами. Поскольку аудитория, на которую была рассчитана рукопись оригинала, приносила с собой другие предпосылки, чем мы, теперешние читатели с Запада, то возникают пробелы в понимании. Эти пробелы я закрывала в переводе только там, где они были настолько велики, что возникала угроза ложных выводов с отягчающими последствиями. В большинстве таких мест достаточно было одного-единственного слова, чтобы восполнить этот пробел. Чаще всего этим словом было логическое подлежащее в предложении. Как это и принято в арабской литературе, "Сто и одна ночь" легко обходится без подлежащего-существительного и вместо этого оперирует местоимениями. В целых отрывках текста мы читаем только "он" – "он" – "он" – "она" – "он" и т. д., даже там, где речь идет о разных протагонистах, которые часто меняются. Редуцированный таким образом язык мешает пониманию при чтении и прослушивании. И здесь я время от времени снова вставляла подлежащее.
Оригинал:
Он поздоровался, и я сделал то же самое. Он снова поздоровался, но из его приветствия я не смог разобрать ни слова.
Перевод:
Камергер поклонился в знак приветствия, и я поступил так же.