Консалв почти не слышал последних слов Аламира и, сдерживая себя, чтобы тут же не броситься на соперника, отступил на несколько шагов. Не желая, чтобы свита вдруг вздумала вмешаться в их поединок, он приказал ей удалиться. В его голосе звучала такая решимость, что сопровождавшие его офицеры не посмели ослушаться. Они поскакали во весь опор в лагерь в надежде найти более высокое начальство, способное прекратить смертельную схватку. Консалв и Аламир не замедлили скрестить шпаги. Это был бой равных соперников, не желавших уступать друг другу ни в отваге, ни в мастерстве владения шпагой. Несколько раз клинок Консалва достигал цели. Сам он также был ранен, но, чувствуя, что одолевает противника, готовился нанести последний и решающий удар. Этим бы, наверное, поединок и закончился, если бы неподалеку от леса не оказался король со своей свитой. Привлеченный криками отосланных Консалвом офицеров, королевский отряд поспешил к месту поединка и разнял сражавшихся. Оруженосец Аламира назвал королю имя своего хозяина, и если бы не Консалв, приказавший своим людям оказать помощь истекающему кровью сопернику, участь принца была бы иной.
Преклоняясь перед великодушием друга, король приказал сделать все для спасения жизни раненого, но все-таки его больше волновала жизнь Консалва, которого, по его указанию, бережно доставили в лагерь. Путь до лагеря израненный Аламир вынести бы не смог, и его отнесли в ближайший замок. В лагере врачи успокоили короля, заверив его, что жизнь Консалва вне опасности, и дон Гарсия решил узнать из его уст причины кровавой схватки. Как всегда, Консалв был откровенен и поведал королю о своих злоключениях, и дон Гарсия, не желая долгим разговором утомлять раненого друга, решил оставить его в покое. Одиночество пугало Консалва, и он взмолился:
– Ваше величество, не оставляйте меня. Помогите мне освободиться от гнетущих мыслей. Я не понимаю ни слов, ни поведения Аламира. Я встречаю его, но вижу, что он не искал этой встречи. Он искренне благодарит меня и вдруг преображается, хватаясь за шпагу. Что заставило его так измениться, узнав мое имя? Кто внушил ему, что Заида предназначена мне судьбой и, как он говорит, возможно, даже сама или по воле Зулемы остановила на мне свой выбор? Что все это означает? Если он услышал обо мне как о сопернике из ее уст, ему нечего было меня опасаться. Он не может не знать, что ее отец даже не подозревает о моем существовании и о моей любви к его дочери, что моя религия уже лишает меня каких-либо надежд. Какой смысл таится в его словах? Почему мое лицо сказало ему больше, чем мое имя?
– Да, мой дорогой Консалв, – сочувственно проговорил король, – распутать этот клубок непросто. Чем больше думаешь, тем больше возникает вопросов. А не могло случиться так, – вдруг оживился дон Гарсия, – что Аламир видел вас, когда вы скрывались у Альфонса под именем Теодориха, и сейчас, столкнувшись с вами лицом к лицу, признал в вас своего соперника?
– Да, сеньор, я тоже думал об этом. Но эта мысль показалась мне настолько чудовищной, что я тут же отогнал ее. Возможно ли, чтобы Аламир прятался где-то в этом пустынном крае и тайком встречался с Заидой? Возможно ли, чтобы радостный блеск, который мне доводилось иногда видеть в ее глазах и который служил мне единственным утешением, был всего лишь отблеском счастья, испытанного от свиданий с Аламиром? Но я не покидал Заиду ни на минуту, был всегда с ней рядом, и, если бы Аламир находился там, я не мог бы его не увидеть. Теперь же она знает, кто я. Аламир только что виделся с ней, и она наверняка рассказала ему обо мне – значит, он знал, что я его соперник. Почему же тогда, учтиво обратившись ко мне со словами благодарности, он вдруг резко изменился? Когда я начинаю строить догадки, мой мозг, не находя вразумительных ответов, заходит в тупик.
– Уверены ли вы, Консалв, что Аламир виделся с Заидой? Вчера он довольно поздно покинул город, а сегодня утром вы встречаете его в лесу. Мне сдается, что добраться до Талаверы за столь короткое время вряд ли возможно. Впрочем, это нетрудно выяснить. Два моих офицера сообщили, что провели прошлую ночь в лесу и там же находился арабский принц. Сейчас они расскажут нам, где он им повстречался.
Король послал за офицерами и приказал им рассказать, где и в каком часу они видели Аламира.
– Сеньор, – ответил один из офицеров, – вчера мы возвращались из Ариобизба, куда были посланы с поручением, и к вечеру очутились в большом лесу, в трех-четырех лье от лагеря, где и решили заночевать. Вскоре меня разбудил шум голосов. Еще было светло, и в отдалении я увидел арабского принца, который разговаривал с благородной, судя по одежде, дамой. После продолжительного разговора собеседница принца оставила его в одиночестве и присоединилась к другой даме, расположившейся на траве недалеко от нас. Они разговаривали довольно громко, но на непонятном мне языке, не похожем на арабский. Несколько раз до моего слуха долетало имя Аламира. Я не мог различить их лица, так как видел их со спины, но мне показалось, что та, которая разговаривала перед этим с принцем, горько плакала. Затем они удалились и, судя по скрипу колес и топоту копыт, отбыли в сторону Талаверы. Я разбудил напарника, и мы двинулись в путь. Под одним из деревьев то ли в задумчивости, то ли в расстроенных чувствах лежал принц. Его оруженосец спросил нас, смогут ли они засветло добраться до арабского лагеря. Я ответил, что нет, и ночь и мы, и они провели в одной деревне.
Выслушав рассказ офицера, король мысленно отругал себя, почувствовав, что услышанное расстроило Консалва еще больше.
– Как видите, сеньор, – сказал Консалв, когда офицеры оставили их, – я был прав, утверждая, что Заида виделась с Аламиром.
– Но как это могло случиться, – удивился король, – если она содержалась в замке как пленница?
– Мой злой гений не упускает случая, чтобы обратить мне во вред любое мое действие. Уезжая из Талаверы, я приказал стражникам не ограничивать свободы Заиды и разрешать выходить из замка, когда ей заблагорассудится. Вот и расплата – она встречается с Аламиром в лесу. Недаром он сказал моим людям, что едет по своим личным делам. Вчера он встретился с Заидой. Расставшись с ним, она плакала. Разве нужны какие-либо еще доказательства ее любви к принцу? Дайте, сеньор, мне возможность спокойно умереть от полученных ран и не тратьте ваше драгоценное время и ваши душевные силы на уход за не угодным Богу пасынком фортуны. Зачем вы так добры к жалкому неудачнику – мне стыдно за самого себя.
Наутро принцу Тарскому стало намного хуже, он лежал весь в жару, и, казалось, часы его сочтены. Консалв вообразил, что Заида, узнав о состоянии Аламира, пришлет кого-нибудь за известиями, и отправил верного человека в замок, где находился принц, с приказом ежедневно доносить ему о появлении возможного гонца. Он даже думал поручить своему человеку узнать, действительно ли арабский принц похож на него, но этому мешало израненное лицо соперника.
Посланец Консалва добросовестно выполнил поручение и доложил, что никто не искал встречи или разговора с раненым принцем, но каждый день в замок наведываются неизвестные люди, которые справляются о его здоровье, но не желают назвать тех, кто их послал. Консалв перестал сомневаться, что Заида любит Аламира, но каждое новое тому подтверждение причиняло ему острую боль. В палатку вошел король и, увидев на лице друга следы душевных мук, запретил кому бы то ни было вести с ним разговоры о Заиде и Аламире, опасаясь ухудшения его здоровья.
Тем временем перемирие закончилось, и оба лагеря были готовы вновь сойтись в битве. Абдерам осадил небольшую крепость, которую защищал крохотный испанский гарнизон. По воле судьбы в этой крепости находился на излечении близкий родственник дона Гарсии герцог Галисийский, получивший ранения в недавних сражениях. Герцог возглавил горстку храбрецов и оборонялся с такой дерзкой самоотверженностью, что привел Абдерама в бешенство. Взяв крепость, Абдерам тут же приказал отрубить герцогу голову. Это был далеко не первый случай, когда мавры в победном раже проявляли бессмысленную жестокость по отношению к испанским пленникам. Узнав о гибели герцога Галисийского, король пришел в ярость. В войсках весть об убийстве любимого военачальника вызвала бурное негодование, и они, охваченные жаждой мести, потребовали от короля поступить с принцем Тарским так же, как Абдерам поступил со своим пленником. Король, опасаясь беспорядков среди солдат, дал на казнь свое согласие, но, не желая прослыть убийцей едва живого пленника, отложил ее до его выздоровления. Королю Кордовы он отправил послание, в котором известил его, что, как только принц Аламир оправится от ран, ему будет публично отсечена голова.
Консалв, которому по воле короля никто не смел даже заикнуться о Заиде и Аламире, находился в полном неведении об уготованной принцу Тарскому участи. Несколько дней спустя после этих событий ему доложили, что его желает видеть слуга дона Олмонда. Консалв принял посыльного и получил от него пачку писем. На словах слуга добавил, что его господин не понимает, чем вызван королевский приказ задержать его в Барагеле и почему он не может добиться никаких известий о состоянии здоровья своего друга и покровителя. Консалв взял письмо, на котором значилось его имя, и распечатал его.
Письмо дона Олмонда Консалву
"Если бы я знал о Вашем великодушии только понаслышке, я ни за что не решился бы обратиться к Вам с этим письмом и счел бы бессмысленным просить Вас встать на защиту Вашего врага. Но я знаю Вас достаточно и не сомневаюсь поэтому, что Вы с радостью откликнетесь на просьбу, которую мне велено передать Вам. Как бы ни был справедлив приказ короля поступить с принцем Тарским так же, как мавры обошлись с герцогом Галисийским, спасение жизни столь доблестной и достойной личности, как Аламир, несомненно, явилось бы с Вашей стороны еще одним благороднейшим жестом. Мне кажется также, что Вы не можете не проявить сострадания к небезызвестной Вам сгорающей от страсти душе".
Имя Аламира и последняя строчка письма заставили Консалва вздрогнуть. Что произошло с герцогом Галисийским, он не знал и попросил слугу дона Олмонда рассказать ему о случившемся. Слуга, которому показалось странным, что такая важная персона может не ведать об известных последнему солдату вещах, в двух словах изложил историю гибели герцога. Выслушав печальное известие, Консалв открыл пакет с небольшим письмом, которое пересылал ему дон Олмонд.
Письмо Фелимы дону Олмонду
"Используйте свое влияние на Консалва и уговорите его спасти Аламира от гнева леонского короля. Оградив Аламира от смерти, он не спасет ему жизнь – его раны смертельны. Консалв уже достаточно отмщен, и эта обращенная к нему просьба служит тому лишь подтверждением. Умоляю Вас, добейтесь отмены казни, которая унесет жизнь не только Аламира".
"Ах, Заида, Заида! – воскликнул Консалв. – Слова Фелимы – это ваши слова, и вы умоляете меня спасти жизнь Аламиру. Зачем вы так жестоки ко мне, и на что вы меня толкаете? Неужели мне мало своих несчастий? Почему я должен спасать жизнь тому, кто причинил мне столько горя? Могу ли я воспротивиться воле короля? Разве его решение несправедливо? Он был вынужден принять его, и я совершенно к этому не причастен. Я ничего не понимаю – если бы Аламир не был моим удачливым соперником, меня никто не попросил бы побеспокоиться об его участи, но он мой соперник – и меня просят спасти ему жизнь. Не жестоко ли это? Могу ли я побороть свою ненависть? Хватит ли у меня великодушия пощадить того, кто отнимает у меня Заиду? Уступит ли король моим настояниям? Рискнет ли он ради меня бунтом негодующих солдат? Разве я не должен печься об интересах короны? Смерть Аламира дает мне пусть слабую, но все-таки надежду. Он, и только он, лишает меня Заиды. Но буду ли я счастлив, если мой враг погибнет и я буду причиной ее безутешного горя?"
Внутренний голос Консалва умолк. Ни на один из заданных себе вопросов ответа он не нашел. Вдруг его как будто обожгло. Он решительно поднялся с постели и, несмотря на слабость и ноющие раны, приказал доставить его к королю. Увидев Консалва, дон Гарсия удивился, но еще большим было его удивление, когда он узнал, зачем его друг пожаловал.
– Сеньор, – обратился Консалв к королю, – если вы по-прежнему добры ко мне, отмените казнь Аламира. От его жизни зависит моя жизнь.
– Консалв, о чем вы говорите? – Король отказывался понимать. – И как может статься, что сохранение жизни человеку, который причинил вам столько страданий, может успокоить вашу душу?
– Я выполняю просьбу Заиды, сеньор. Я не могу уронить себя в ее глазах. Она знает, что я люблю ее и ненавижу принца Тарского, и тем не менее верит в меня и умоляет сделать все, чтобы спасти ее возлюбленного от неминуемой гибели. Заида обращается ко мне за помощью, и моя честь не позволяет отказать ей. Помогите мне выполнить ее просьбу.
– Я отказываюсь внимать чувствам, рожденным вашим слепым великодушием и любовью, которая лишает вас здравого смысла. Я не имею права поступиться своими и вашими интересами. Принц Тарский должен умереть в назидание королю Кордовы. Это научит его уважать противника и в то же время успокоит мои войска, готовые выйти из повиновения. Смерть Аламира к тому же отдаст в ваши руки Заиду и вернет вам душевный покой.
– О каком покое может идти речь, сеньор, если я буду знать, что смерть принца Тарского повергла Заиду в отчаяние, а на меня обрушила ее гнев, – с болью в голосе возразил Консалв. – Мне не отнять Заиду ни у живого, ни у мертвого соперника. Стоит ли пытать судьбу бездумным упрямством? Пусть лучше Заида по-женски посочувствует мне как неудачливому влюбленному, чем станет относиться с ненавистью и презрением.
– Не торопитесь, Консалв, с вашим требованием ко мне и подумайте хорошенько, так ли уж вы желаете того, чего у меня просите.
– Нет, сеньор, мне не о чем думать – своего решения я не изменю. Меня уже посетила недостойная мысль о том, что смерть Аламира сулит мне какие-то надежды, и не стоит к этому возвращаться. Я не хочу, чтобы Заида могла заподозрить меня в непорядочности. Умоляю вас, ваше величество, не отказать мне в моей дерзкой просьбе и сегодня же объявить в войсках о вашей королевской воле помиловать принца Тарского.
– Хорошо, – сказал после некоторого раздумья дон Гарсия, – я отступаю перед вашим благородством, но с обнародованием моей воли придется подождать. Вам известно о наших планах относительно Оропесы. Ее жители обещали нам открыть сегодняшней ночью ворота крепости. Если атака будет успешной, солдаты на радостях станут уступчивее, и нам удастся избежать волнений. В крепости находится Фелима. Она попадет в наши руки, и от нее вы сможете узнать, любит ли Заида Аламира. Задумайтесь о своей судьбе, прежде чем решать судьбу принца, и постарайтесь принять верное решение, чтобы потом не раскаиваться.
– Благодарю вас, сеньор, за вашу доброту. Но захочет ли Фелима открыть мне тайну Заиды?
– Командовать штурмом Оропесы будет дон Олмонд. Скажите ему, что вы выполните просьбу Фелимы лишь в том случае, если будете знать причины, заставившие ее принять так близко к сердцу судьбу Аламира, и дон Олмонд доставит вам ответ на вопрос, который вас мучает.
– Я последую вашему совету, сеньор, но будьте великодушны до конца и уважьте еще одну мою просьбу. Позвольте мне лично уговорить солдат, чтобы они сами обратились к вам с прошением о помиловании Аламира сразу же после взятия Оропесы. Захватив крепость, дон Олмонд узнает от Фелимы все о чувствах Заиды к Аламиру, но умолчит о данном мне вашим величеством обещании. Заида, прослышав о том, как вы объявили появившимся во главе со мной у вашего шатра солдатам о своем решении помиловать принца Тарского, уверится, что я при первой же возможности откликнулся на ее просьбу. Мое беспрекословное повиновение ее желаниям докажет ей, что, потеряв надежду на ее сердце, я не потерял чести и сохранил право на ее уважение.
Король не только оценил величие души Консалва, но и посоветовал ему немедленно отписать дону Олмонду и сообщить, как ему поступать дальше. Более того, он провел с ним остаток ночи, видя, сколько душевных мук пришлось пережить за прошедший день его любимцу, который предпочел похоронить остатки надежды стать обладателем сердца любимой женщины, чем поступиться достоинством, не сулившим ему никаких выгод.
Утром короля оповестили о взятии Оропесы, и он поспешил с радостной вестью к Консалву, предоставив ему право самому распорядиться судьбой Аламира. Консалв встретил слова короля с такой радостью, будто речь шла не о спасении жизни его соперника, а о его собственном счастье. Он приказал отнести себя в лагерь и обратился к солдатам с горящими глазами и голосом, каким обычно звал их на бой, вселяя в их сердца мужество и отвагу. Он сказал им, что они, его верные соратники, навлекут на него позор, если будут требовать от короля смерти несчастного принца Тарского, вся вина которого заключается лишь в том, что тот поднял руку на их начальника. Он призывал их подумать о том, что эта смерть запятнает его честь, добытую благодаря им в боях, и вынудит его оставить армию и покинуть Испанию. Консалв предложил им выбор: или он сейчас же идет к королю и просит его величество с Богом отпустить его на все четыре стороны, или они идут вместе с ним к королю с просьбой сохранить жизнь принцу Тарскому. Солдаты, не дав договорить Консалву, бросились к нему, умоляя не покидать их. Подхватив носилки с раненым военачальником, они понесли его к шатру короля, выкрикивая требования отменить казнь с той же решимостью, с какой несколько дней назад требовали отсечь арабскому принцу голову.
Дон Олмонд тем временем при всех заботах, которые свалились на него во взятой крепости, ни на минуту не забывал о просьбе Консалва. Улучив минутку для встречи с Фелимой, он попросил разрешения увидеться с ней, причем сделал это с такой учтивостью, которая, при его положении победителя, не могла не удивить окружающих. Фелима пребывала в глубокой печали, вызванной как тяжелыми событиями дня, так и болезнью матери. Как только они остались вдвоем, она заговорила первой:
– Какую весть вы принесли мне, дон Олмонд? Что вам удалось сделать? Добились ли вы у Консалва согласия помочь Аламиру?
– Сеньора, судьба принца Тарского – в ваших руках, – ответил дон Олмонд.
– В моих? – удивилась Фелима. – Чем же я могу помочь ему в моем положении пленницы?
– Я могу обещать вам, что с Аламиром ничего не случится, но для этого вы должны рассказать мне все, что знаете о нем и по каким причинам так печетесь о его судьбе.
– Ах, дон Олмонд, – воскликнула Фелима, – неужели это так важно!
Затем, немного помолчав, гордо выпрямилась и сказала:
– Разве вам не известно, что принц Тарский родственник Осмина и Зулемы? Я знаю его уже много лет, и это весьма достойный человек. Этого более чем достаточно, чтобы принять участие в его судьбе.
– У вас должны быть для этого и другие, более веские, причины. Если вы не считаете возможным открыть их, вы вольны это сделать, но в таком случае и я беру назад свое обещание.