Месье, единственный брат короля, тоже был сильно привязан к королеве, своей матери. Его наклонности вполне соответствовали женским, зато наклонности короля, напротив, отличались прямой противоположностью. Месье был красив и хорошо сложен, но красота его и рост скорее подходили принцессе, нежели принцу. Поэтому он больше думал о том, чтобы его красотой любовались окружающие, а вовсе не о том, чтобы пользоваться ею для привлечения к себе женщин, хотя постоянно находился в их обществе. Казалось, самолюбие понуждало его испытывать влечение лишь к собственной персоне.
Госпожа де Тианж, старшая дочь герцога де Мортемара, похоже, нравилась ему больше других, хотя их общение сводилось скорее к несдержанным откровениям и не имело ничего общего с истинно галантными отношениями. Принц, естественно, отличался учтивостью, благородной и нежной душой, настолько восприимчивой и впечатлительной, что люди, вступавшие с ним в более близкие отношения, могли, используя его слабости, почти не сомневаться в своей власти над ним. Но главной его чертой была ревность. Хотя более всего страданий эта ревность приносила ему, и никому другому, мягкость духа делала его не способным к решительным, резким поступкам, на которые он мог бы отважиться в силу своего высокого положения.
На основании всего сказанного нетрудно догадаться, что принц не принимал никакого участия в делах; препятствием тому служили его молодость, наклонности и безраздельная власть над ним кардинала.
Желая описать королевский дом, я, видимо, должна была начать с того, кто является его главой, однако обрисовать государя можно лишь с помощью деяний, но те из них, свидетелями коих мы являлись до момента, о котором только что шла речь, слишком непохожи на все, что нам довелось увидеть впоследствии, и посему вряд ли могут дать о нем истинное представление. Судить о государе следует на основании того, что мы собираемся сказать далее. И тогда он предстанет одним из величайших королей, которые когда-либо существовали, честнейшим человеком своего королевства и, можно было бы сказать, – совершеннейшим, если бы он не скупился на проявление ума, дарованного ему Небом, обнаруживая его целиком, а не скрывая так ревностно за величием своего положения.
Вот каковы были лица, из которых состоял королевский дом. Что касается кабинета министров, то власть там распределялась между господином Фуке, суперинтендантом финансов, господином Летелье, государственным секретарем, и господином Кольбером. В последнее время этот третий пользовался наибольшим доверием кардинала Мазарини. Всем было известно, что король в своих действиях продолжал опираться на суждения и памятные записки первого министра, но никто в точности не знал, какие именно суждения и записи оставил тот его величеству. Мало кто сомневался, что он постарался принизить королеву-мать в глазах короля, как, впрочем, и многих других лиц. Зато неизвестно было, кого он возвысил.
Незадолго до смерти кардинала господин Фуке почти утратил его расположение из-за ссоры с господином Кольбером. Суперинтенданта отличали широта ума и беспредельность амбиций; он был учтив и чрезвычайно любезен в отношении людей способных, пытаясь с помощью денег привлечь их на свою сторону и втянуть в бесконечную сеть интриг, как деловых, так и любовных.
Господин Летелье казался более благоразумным и сдержанным; соблюдая собственные интересы, он полагался на твердую выгоду, не давая, подобно господину Фуке, ослепить себя блеском и роскошью.
Господина Кольбера, в силу разных причин, знали мало, известно было лишь то, что он завоевал доверие кардинала своею ловкостью и бережливостью. Король созывал на Совет только этих трех людей, и все ждали, кто из них одержит верх над остальными, ибо каждому было ясно: они далеко не едины, и если даже вдруг объединятся, то ненадолго.
Нам остается упомянуть о дамах, которые занимали в то время наиболее видное положение при дворе и лелеяли надежду на благосклонность короля.
Графиня де Суассон могла бы рассчитывать на это: она была его первым увлечением и сохранила давнишнюю привязанность. Особу эту нельзя было назвать красивой, и тем не менее она обладала способностью нравиться. Она не блистала душевными богатствами, но в обращении с людьми, которых знала, вела себя естественно и мило. Большое состояние дяди давало ей возможность не принуждать себя. Свобода, к которой она привыкла, в соединении с живым умом и пылкой натурой приучила ее следовать лишь собственной воле и делать только то, что доставляло ей удовольствие. У нее, естественно, были амбиции, и в ту пору, когда король увлекался ею, трон вовсе не казался ей недостижимой высотой, о которой не следовало мечтать. Дядя очень ее любил и не отвергал для нее возможности взойти на трон, но все знатоки гороскопов в один голос уверяли его, что ей это не удастся, и он, потеряв всякую надежду, выдал ее замуж за графа де Суассона. Тем не менее она всегда сохраняла определенное влияние на короля и пользовалась некоторой свободой, разговаривая с ним более смело, чем остальные, что нередко давало повод подозревать, будто иногда в их беседах все еще присутствовала любовь.
Меж тем казалось невероятным, чтобы король вновь отдал ей свое сердце. Государь в какой-то мере был более чувствителен к влечению, которое испытывали к нему, нежели к очарованию и достоинствам тех или иных особ. Он в самом деле любил графиню де Суассон до того, как она вышла замуж; но перестал ее любить, полагая, что ей небезразличен Вилькье. Возможно, для таких предположений не было оснований, и даже более того: судя по всему, король ошибался, ибо если бы она действительно любила его, то, не имея привычки сдерживать себя, наверняка вскоре обнаружила бы это. Но раз уж король расстался с ней на основании пустого подозрения, решив, что ею любим другой, то вряд ли он вернулся бы, с полной достоверностью узнав, что она любит маркиза де Варда.
Мадемуазель де Манчини находилась еще при дворе, когда умер ее дядя. При жизни он заключил ее брак с коннетаблем Колонна; ждали лишь того, кто должен был представлять на бракосочетании коннетабля, дабы затем увезти ее из Франции. Трудно разобраться, каковы были ее чувства к королю и какие чувства испытывал к ней сам король. Как мы уже говорили, он страстно любил ее, а чтобы стало понятно, до чего довела его эта страсть, мы в нескольких словах расскажем о том, что произошло после смерти кардинала.
Увлечение это возникло во время путешествия в Кале, и причиной тому стала скорее признательность, чем красота. Мадемуазель де Манчини красотой не блистала. Очарование не коснулось ни внешности ее, ни ума, хотя умна она была необычайно. Она отличалась смелостью, решительностью, необузданным нравом, вольнодумством – и все это при полном отсутствии каких-либо приличий и учтивости.
Во время опасной болезни короля в Кале она, не скрывая, выражала такую неистовую скорбь по поводу этой болезни, что, когда королю стало лучше, все наперебой спешили рассказать ему о страданиях мадемуазель де Манчини; возможно, впоследствии она и сама ему об этом говорила. Словом, она проявила столько страсти, безоглядно нарушив запрет, установленный для нее королевой-матерью и кардиналом, что, можно сказать, вынудила короля полюбить себя.
Вначале кардинал не противился этой страсти. Он полагал, что она вполне соответствует его интересам. Но затем, увидев, что племянница не дает ему отчета о своих беседах с королем и целиком завладела его умом, он начал бояться, как бы она не приобрела чересчур большого влияния, и решил умерить этот пыл. Однако вскоре понял, что спохватился слишком поздно. Король целиком поддался своей страсти, и сопротивление, которое пытался оказать кардинал, лишь восстановило против него племянницу, подвигнув ее на разного рода враждебные действия против него.
Не осталась она в долгу и перед королевой, то описывая королю ее поведение во время регентства, то пересказывая все, что наговаривали на нее злые языки. Наконец она отлучила от короля всех, кто мог повредить ей, став такой полновластной хозяйкой, что в тот момент, когда начались переговоры о заключении мира и о бракосочетании, государь попросил у кардинала разрешения жениться на ней, доказав затем своими действиями, что в самом деле желает этого.
Зная, что королева слышать не может без ужаса о возможности такой женитьбы и что ее осуществление чрезвычайно опасно для него самого, кардинал пожелал отличиться перед государством, пойдя на то, что считал противным собственным интересам.
Он заявил королю, что никогда не согласится на столь неравный брак, а если король, воспользовавшись своей абсолютной властью, все-таки пойдет на это, он в тот же час попросит разрешения покинуть Францию.
Сопротивление кардинала удивило короля и, быть может, навело его на размышления, заглушившие любовь. Тем временем продолжались переговоры о мире и о браке. И кардинал, отправляясь согласовывать статьи того и другого, не пожелал оставить при дворе свою племянницу. Он решил отправить ее в Бруаж. Король был сильно удручен этим, как и положено всякому любящему, у которого отнимают возлюбленную, однако мадемуазель де Манчини, не довольствуясь сердечными порывами, предпочла бы, чтобы он проявил свою любовь решительными действиями; и при виде того, как он проливал слезы, когда она садилась в карету, упрекнула его за то, что он плачет, хотя на деле является всемогущим господином. Но ее упреки не заставили его действительно стать господином. Несмотря на всю свою печаль, он позволил ей уехать, пообещав, однако, что никогда не согласится на испанский брак и не откажется от своего намерения жениться на ней.
Через некоторое время весь двор направился в Бордо, дабы находиться поближе к тому месту, где шли переговоры о мире.
Король увидел мадемуазель де Манчини в Сен-Жан-д’Анжели. В те редкие минуты, которые ему удавалось провести с ней, он казался влюбленным в нее как никогда и постоянно обещал все ту же верность. Но время, разлука и здравый смысл заставили его в конце концов нарушить свое обещание. И после того, как закончились переговоры о мире, он отправился подписывать договор на остров Совещаний и получать испанскую инфанту из рук короля, ее отца, дабы на следующий день сделать ее королевой Франции.
Затем королевский двор возвратился в Париж. Кардинал, которому нечего было больше опасаться, вернул туда и своих племянниц.
Мадемуазель де Манчини была вне себя от ярости и отчаяния. Она считала, что потеряла одновременно весьма привлекательного возлюбленного и самую прекрасную корону в мире. И более сдержанная душа, нежели ее, вряд ли не воспламенилась бы при подобных обстоятельствах. Понятно, что она дала волю неистовому гневу.
Король не испытывал к ней больше прежней страсти. Обладание такой красивой, молодой государыней, как королева, его супруга, всецело занимало помыслы короля. Но так как привязанность к жене редко служит препятствием для любви, которую питают к возлюбленной, король, возможно, вернулся бы к мадемуазель де Манчини, если бы не узнал, что среди всех партий, представившихся ей тогда для замужества, она горячо стремилась к союзу с герцогом Карлом, племянником герцога Лотарингского, и если бы не был уверен, что этот принц сумел тронуть ее сердце.
Брак этот не состоялся по нескольким причинам. Кардинал заключил другой – с коннетаблем Колонна, но умер, как мы уже говорили, до его свершения.
Мадемуазель де Манчини испытывала столь глубокое отвращение к предстоящему браку, что, желая избежать его, несмотря на свою досаду, изо всех сил старалась бы вновь завоевать сердце короля, если бы имела хоть малейшую надежду.
Окружающие не ведали о тайном неудовольствии короля по поводу не скрываемой ею склонности к браку с племянником герцога Лотарингского, и, поскольку короля часто видели направлявшимся во дворец Мазарини, где она обитала вместе с госпожой Мазарини, своей сестрой, никто не знал, что же влекло туда короля: остатки прежнего огня или же искры нового, который вполне способны были зажечь глаза госпожи Мазарини.
Это была, как мы уже говорили, не только самая прекрасная из племянниц кардинала, но и одна из непревзойденных красавиц при дворе. Для полного совершенства ей не хватало лишь ума, который придал бы ей и недостающую живость. Хотя в глазах окружающих это вовсе не являлось изъяном, многие полагали, что ее томный вид и небрежность способны пробудить любовь.
Таким образом, всеобщее мнение склонялось к тому, что король испытывал к ней определенную слабость и что тень кардинала имеет все шансы по-прежнему удерживать королевское сердце в своей семье. Надо сказать, мнение это было небезосновательно. Вошедшее в привычку общение короля с племянницами кардинала располагало его вести беседы скорее с ними, чем с другими женщинами, а красота госпожи Мазарини вкупе с преимуществом, которое дает отнюдь не привлекательный муж, напротив, весьма привлекательному королю, вполне могла заставить короля полюбить ее, если бы господин де Мазарини не старался всякий раз держать жену подальше от тех мест, где бывал король.
При дворе было немало и других красивых дам, на которых король мог остановить свой взгляд.
Госпожа д’Арманьяк, дочь маршала де Вильруа, славилась красотой, привлекавшей всеобщее внимание. Пока она была в девушках, всем, кто любил ее, она подавала большие надежды на то, что охотно позволит любить себя после замужества, которое предоставит ей большую свободу. Однако, выйдя замуж за господина д’Арманьяка – то ли она воспылала страстью к нему, то ли возраст сделал ее более осмотрительной, – она целиком замкнулась в кругу семьи.