Вряд ли можно словами описать ту тревогу, которую зародило в его душе это открытие, ту ревность, которая заполнила смятением его сердце, еще не признавшееся в любви. Да, он был влюблен, но никогда не испытывал чувства ревности. И вот эта неизведанная страсть впервые дала о себе знать, обрушившись на него с такой яростной силой, что причиненная ею боль показалась ему невыносимой. Он считал, что прошел через все жизненные испытания, но муки, которые терзали его сейчас, были куда более тяжкими, чем все ранее пережитое. Консалв не мог оставаться на месте и двинулся в направлении Заиды, твердо решив услышать от нее самой причину ее горя. Зная, что она не может ни понять его, ни ответить ему, он тем не менее задал волнующий его вопрос. Девушка, естественно, выразила недоумение, но вытерла слезы и пошла рядом с ним. Наслаждение от того, что она была рядом и смотрела на него своими прекрасными глазами, несколько успокоило Консалва, который, чувствуя, что его лицо выдает растерянность, постарался придать ему по возможности более спокойное выражение. Заида несколько раз с живостью повторила название своей страны – Тунис – и знаками показала, что хочет вернуться туда. Консалв без труда понял, что она хотела ему сказать, и мысль о ее отъезде тут же отдалась болью в его сердце. Именно боль, порожденная любовью, убедила его, что он влюблен, и объяснила ему, почему еще до того, как он сумел разобраться в своих чувствах, его уже мучили ревность и страх перед неизбежной разлукой. Еще совсем недавно, случись ему влюбиться, Консалв всего лишь горько усмехнулся бы и посетовал на свою несчастную долю, но сейчас, когда он оказался во власти не просто любви, но и ревности, когда он не мог ни рассказать о своих чувствах любимому человеку, ни понять его, а значит, должен навсегда остаться в неведении о том, кто эта прекрасная девушка, и обреченно ждать часа расставания, ему открылась вся безысходность его положения.
Он шел погруженный в свои мысли, Заида и Фелима прогуливались поодаль. Прогулка затянулась. Наконец Заида присела на камень и вновь заплакала, глядя в море. Судя по ее жестам, могло показаться, что она обвиняет Фелиму в обрушившемся на нее несчастье. Чтобы развеять горе девушки, Консалв попытался привлечь ее внимание к находившимся поблизости рыбакам. Несмотря на печаль и душевное смятение, присутствие возлюбленной наполняло его возвышенным чувством, которое вернуло ему его прежний привлекательный вид, а то, что он вновь стал следить за своей внешностью, делало его на редкость красивым молодым человеком. Заида на него посматривала сначала с каким-то особым вниманием, затем с нескрываемым удивлением и, наконец, после долгого пристального изучения обернулась к подруге и кивнула в сторону Консалва, произнеся при этом несколько слов. Фелима также посмотрела на него и, похоже, согласилась с тем, что услышала от подруги. Почти тут же Заида вновь бросила взгляд на Консалва, вновь что-то сказала подруге, которая также повернула голову в его сторону. Консалву показалось, что женщины обнаружили в нем сходство с кем-то из своих знакомых. Эта догадка поначалу не произвела на него никакого впечатления, но, видя, что Заида продолжает внимательно разглядывать его, он почти явственно различил на печальном лице девушки блики благодатной умиротворенности и тотчас же вообразил, что она нашла в нем сходство с оплакиваемым ею возлюбленным.
На протяжении дня он неоднократно находил в поведении Заиды подтверждение своим подозрениям. Вечером она и Фелима отправились к морю и что-то искали среди выброшенных на берег обломков лодки. Их поиски были настолько тщательными, а разочарование их безрезультатностью настолько явным, что это послужило Консалву дополнительным поводом для беспокойства. От Альфонса не укрылось угнетенное состояние друга, и, проводив вместе с ним Заиду в ее комнату, он остался с Консалвом.
– Вы еще ничего не рассказали мне о ваших прошлых несчастьях, – обратился Альфонс к другу, – но о своих переживаниях, связанных с Заидой, вы обязаны мне поведать. Человеку, влюбленному, как вы, всегда приятно поделиться с кем-нибудь своим большим чувством. Каким бы безутешным ни было ваше горе, моя поддержка и мой совет могут оказаться вам полезными.
– Дорогой мой Альфонс, – воскликнул Консалв, – как я несчастен и как я слаб! Я в таком отчаянии, что могу только позавидовать вашему мудрому поведению – увидеть Заиду и не поддаться ее чарам.
– Вы не могли скрыть от меня свою любовь к ней, хотя и не пожелали признаться мне в этом.
– Я сам был в полном неведении, пока ревность не открыла мне глаза, – прервал друга Консалв. – Заида наверняка оплакивает своего возлюбленного, который погиб во время кораблекрушения. Именно это заставляет ее каждый день уходить к морю, неся свою скорбь к тому месту, где, как ей сдается, он исчез в бурных водах. Да, я люблю Заиду, но ее сердце отдано другому. И это – самое большое из всех несчастий, которые мне довелось испытать; именно то несчастье, от которого, казалось мне, я застрахован надежнее всего. Я тешил себя мыслью, что, возможно, заблуждаюсь, но сила ее горя отметает любые сомнения. Мне довелось к тому же видеть, как сосредоточенно она искала что-то на берегу среди обломков разбитой лодки, и это, несомненно, была хоть какая-нибудь вещица, принадлежавшая ее избраннику. Но самым печальным является то, что я, судя по всему, похож на этого человека. Она обратила на это внимание, прогуливаясь по берегу, и я заметил в ее глазах благостный блеск, вызванный воспоминаниями. Она несколько раз указала на меня Фелиме, заставив ее внимательно вглядеться в мои черты, и весь день присматривалась ко мне. Конечно же, видела она не мой образ. Когда она смотрит на меня, в ее голове рождаются воспоминания о возлюбленном, тогда как я только и мечтаю о том, чтобы она забыла о нем. Это лишает меня радости видеть ее прекрасные глаза, и любой ее взгляд, брошенный в мою сторону, вызывает во мне прилив ревности.
Консалв говорил так проникновенно, что Альфонс не решался прервать его.
– Вы уверены, Консалв, – спросил он, дав другу выговориться, – что все рассказанное вами соответствует действительности? Не являются ли ваши сегодняшние переживания плодом вашего воображения, уже растревоженного прежними несчастьями?
– О нет, мой друг, – поспешил ответить Консалв. – Я нимало не сомневаюсь, что Заида скорбит по тому, кто ей дорог, и мое присутствие будит в ней воспоминания. Жестокая судьба не позволяет мне выдумывать страдания более мучительные, чем те, которые сама готовит мне. А то, что может уготовить злой рок, превосходит любое воображение. Для меня судьба изобретает такие беды, которые другим и не снились. Если бы я рассказал вам обо всем, мною пережитом, вы поняли бы, что я не кривлю душой, называя себя самым несчастным человеком на свете.
– Я не сомневаюсь, – заметил Альфонс, – что, если бы у вас не было веской на то причины, вы бы не лишили меня возможности услышать от вас, кто вы, какие на вас обрушились беды и чем они тяжелее моих. Я сознаю неуместность своего любопытства, тем более что сам не поделился с вами своими невзгодами, но простите это человеку, который все-таки не скрыл от вас ни своего имени, ни происхождения и который, если это принесет вам хоть какое-то облегчение, готов рассказать о своих горестях и печалях, даже несмотря на едва начавшую утихать с годами боль воспоминаний.
– Я никогда не попрошу вас сделать то, что может причинить вам боль, – заверил друга Консалв. – Более того, не могу простить себе, что ничего не рассказал о себе. Я действительно решил никому о себе не рассказывать, но мое огромное к вам уважение и та забота, которой вы окружили меня, побуждают меня открыться перед вами: меня зовут Консалв, я сын Нуньеса Фернандо, графа Кастильского, о котором вы наверняка наслышаны.
– Неужели вы тот самый Консалв, который прославился уже в своих первых сражениях против мавров, разгромив их полчища и проявив доблесть, восхитившую всю Испанию! – воскликнул Альфонс. – Мне хорошо известно начало вашей блестящей карьеры. До моего затворничества я восторженно наблюдал, как в битве, выигранной королем Леона против знаменитого мавританского полководца Айолы, именно вы склонили чашу весов в пользу христиан. Я помню также, как вы первым бросились на штурм Саморы, что вы сыграли главную роль при взятии этой крепости и вынудили мавров запросить мира. Уединение, в котором я пребываю с тех пор, лишило меня возможности проследить за вашими дальнейшими успехами, но не сомневаюсь, что они были не менее славными.
– Я не мог даже представить себе, что имя мое вам знакомо, и я невыразимо рад, что вы расположены ко мне благодаря доброй и скорее всего незаслуженной молве.
После этих слов Консалв начал рассказ о себе, который его друг выслушал с неослабным вниманием.
История Консалва
Мой отец, считавшийся при дворе леонского короля первым вельможей, представил меня свету с пышностью, достойной его сана и состояния. Мои взгляды, возраст и положение сблизили меня со старшим сыном короля герцогом доном Гарсией. Герцог был молод, хорош собой и честолюбив. Его добрые качества намного превосходили его недостатки, причем эти недостатки относились к числу тех, которые всегда свойственны страстным натурам. Меня вполне устраивало его покровительство, совершенно мною не заслуженное, и я всячески старался отблагодарить его своей преданностью. Судьба благоволила ко мне и распорядилась так, что, когда его безрассудная храбрость обернулась для него смертельной угрозой, я оказался рядом и спас ему жизнь. Эта услуга еще больше укрепила его доброе отношение, и он стал относиться ко мне скорее как к брату, нежели как к своему верному подданному, ничего не скрывал от меня и ни в чем мне не отказывал. Другим он дал понять, что на его расположение может рассчитывать только тот, кто пользуется расположением его друга, Консалва. Столь откровенное благоволение, а также всеобщее уважение, которым пользовался мой отец, настолько возвысили наш род, что король усмотрел в этом угрозу своей единоличной власти.
Среди многочисленных молодых людей, с которыми судьба свела меня при дворе, больше других мне нравился дон Рамирес. Он, несомненно, выделялся на фоне светской молодежи, но далеко уступал мне по своему состоянию. Не в моих силах было сделать его таким же богатым, но я всячески старался использовать влияние отца и мое собственное, желая помочь ему занять в обществе более высокое место, и прилагал все усилия, чтобы милость герцога распространилась и на него. Со своей стороны, благодаря своим мягким манерам и умению расположить к себе дон Рамирес также сделал немало для завоевания расположения герцога, и в конце концов дон Гарсия признал его вторым после меня фаворитом. И тот, и другой уже испытали все сладости любви и нередко упрекали меня в моей якобы бесчувственности. Отсутствие у меня возлюбленной они считали моим недостатком.
Я защищался, убеждая их, что подлинные чувства им просто неведомы.
– Вам нравятся светские ухаживания, которые вошли в моду в Испании, – как-то сказал я им, – но никакой любви к своим избранницам вы не испытываете. Вы никогда не убедите меня, что полюбили женщину, которую, следуя привычному для вас способу знакомства, только что увидели в окне ее дома и которую даже не узнаете, повстречайся она вам в другом месте.
– Вы не очень преувеличиваете, говоря, что мы мало знаем наших возлюбленных, но нам известна их красота, а в любви это главное, – возразил мне герцог. – Об их уме мы судим по их лицам, а чуть позже по письмам. А когда наконец мы с ними встречаемся, нас волнует та тайна, которую предстоит раскрыть. В их голосе мы улавливаем прелесть новизны, их манеры поражают нас, неизведанность будит и разжигает страсть. Тот же, кто хорошо знает женщину, которой собирается объясниться в чувствах, уже настолько свыкся с ее красотой и умом, что никогда не сможет полностью насладиться счастьем.
– Что, что, а уж это вам никак не грозит, – усмехнулся я. – Но, господи, влюбляйтесь сколько хотите в тех, кого вы не знаете и никогда по-настоящему не узнаете, только оставьте меня в покое и дайте мне возможность полюбить лишь одну женщину, которую я буду достаточно хорошо знать, чтобы проникнуться к ней уважением и быть уверенным, что, ответив на мою любовь, она сделает меня счастливым. И сразу же хочу оговориться, что я должен быть единственным в ее сердце.
– Я же, – вступил в разговор дон Рамирес, – испытываю гораздо больше удовлетворения, когда завоевываю сердце той, которая охвачена страстью к другому. Тем самым я одерживаю двойную победу и обретаю уверенность в подлинности испытываемых ко мне чувств, так как они родились в борьбе с чувствами к моему сопернику. Отнять любовницу у соперника льстит моему самолюбию и еще сильнее разжигает мою страсть.
– Консалв настолько удивлен вашими словами, – заметил герцог, обращаясь к дону Рамиресу, – и находит их настолько шокирующими, что не знает, как вам ответить. И пожалуй, в этом я с ним согласен. Однако я не разделяю его желания хорошо знать свою будущую возлюбленную. Я никогда бы не смог полюбить женщину, к общению с которой давно привык. Мои чувства может пробудить только неизведанность. Мне представляется, что естественные чувства рождаются неожиданно, а страсть, приходящая со временем, вряд ли может быть названа естественной.
– Ну что ж, сеньоры, можно подвести итог – вы способны лишь на любовь с первого взгляда, – сказал я и добавил веселым голосом: – В таком случае, я должен познакомить вас с моей сестрой, пока она не выросла и не расцвела. Это позволит вам привыкнуть к ней и оградит ее от ваших ухаживаний.
– Вы, стало быть, боитесь этого? – спросил меня герцог.
– Вне всякого сомнения, – ответил я. – Более того, сеньор, я счел бы это за самое большое несчастье, которое могло бы со мной приключиться.
– В чем же вы видите это несчастье? – поинтересовался дон Рамирес.
– В том, что не мог бы отнестись одобрительно к чувствам герцога. Если бы он захотел взять в жены мою сестру, я был бы лишен возможности дать на это согласие в интересах самого же герцога, учитывая его высокое звание. А если бы он не захотел жениться на моей сестре, – а она, несомненно, полюбила бы его всем сердцем, – мне было бы неприятно видеть ее в роли любовницы человека, которого в таком случае я обязан возненавидеть, не имея на это права в силу моего при нем положения.
– Прошу вас, покажите мне ее, пока она еще в невинном возрасте, – прервал меня герцог. – Я буду очень огорчен, если совершу поступок, который вам будет неприятен, и поэтому хочу познакомиться с ней как можно раньше, с тем чтобы успеть привыкнуть к ней и никогда не полюбить ее.
– Теперь я понимаю, сеньор, – обратился дон Рамирес к дону Гарсии, – почему вы никогда не влюблялись в подраставших при дворе прелестных созданий, с которыми вы были знакомы с раннего детства. Должен признаться, меня всегда поражало, что вы так и не воспылали страстью ни к одной из них, тем более к Нунье Белле, дочери дона Диего Порсельоса, которая, как мне кажется, способна удовлетворить самым требовательным вкусам.
– Да, – согласился дон Гарсия, – Нунья Белла прелестна. У нее восхитительные глаза, изумительные губы, утонченные манеры. Она полна благородства. Я наверняка был бы очарован ею, если бы не знал ее почти со дня моего рождения. А почему вы, Рамирес, видя ее красоту, не влюбились в нее?
– Только потому, что она никогда никого не любила и мне некого изгонять из ее сердца. А без этого, как я только что вам поведал, мое сердце к любви глухо. Скорее об этом надо спросить Консалва. Она отвечает всем его требованиям – она красива, у нее нет возлюбленного, и он знает ее уже достаточно долго.
– А кто сказал вам, что я не испытываю к ней никаких чувств? – проговорил я, одновременно улыбаясь и заливаясь краской.
– Быть не может, что вы влюблены! – воскликнул герцог, глядя на меня. – Если это действительно так, то, умоляю вас, не таитесь. Вы доставите мне огромную радость, признавшись, что и вы поражены недугом, который до сих пор обходил вас стороной.
– Если говорить серьезно, я не влюблен в нее, – сказал я. – Но, чтобы успокоить вас, сеньоры, могу признаться, что мог бы полюбить Нунью Беллу, знай я ее чуть-чуть получше.
– Если все зависит только от того, чтобы узнать Нунью Беллу лучше, считайте, что вы уже влюблены в нее, – оживился герцог. – Впредь я всегда буду брать вас с собой, когда посещаю ее величество мою матушку. Я постараюсь как можно чаще затевать с отцом ссоры, после которых она всегда приглашает меня к себе, чтобы примирить нас, и у вас будет предостаточно времени для бесед с Нуньей Беллой. Вы узнаете от нее все, что вам нужно, и окончательно влюбитесь в фаворитку королевы. Она непременно очарует вас, и, если ее сердце ни в чем не уступает ее уму, лучшего для себя вы ничего не найдете.
– Прошу вас, сеньор, – взмолился я, – не делайте этого, если не хотите выставить меня в дурном свете, и, главное, не ищите новых ссор с королем: вы знаете, что вину за вашу строптивость он нередко возлагает на меня и считает, что мой отец и я, пользуясь нашим положением при дворе, толкаем вас на поступки, которые идут вразрез с его волей.