Возвратившись во дворец, король, не медля ни минуты, отправил к епископам экземпляр собрания церковных уставов из своей библиотеки. Кроме целого свода уложений, принятых без противоречия галиканской церковью, в этой книге заключалась, в виде прибавления, особая тетрадь церковных правил, приписанных апостолам, но в те времена редких в Галлии и мало известных даже самым ученым богословам. Там-то находилась та исправительная статья, на которую король ссылался с такой напыщенностью во втором заседании, когда задумал переменить обвинение в заговоре на обвинение в краже. Статья эта, определявшая низложение, очень ему нравилась; но как ее текст уже не соответствовал признаниям подсудимого, то Гильперик, доводя до последней крайности двуличие и бесстыдство, не поколебался подделать ее, может-быть, своеручно, а может-быть рукой одного из своих секретарей. В переправленном таким образом экземпляре читалось: "Епископ, уличенный в душегубстве, прелюбодеянии или клятвопреступничестве, отрешается от епископства". Слово кража исчезло и заменено было словом душегубство, и, странное дело, никто из членов собора, даже турский епископ, не заподозрил обмана. Правосудный и совестливый Григорий, муж суда и закона, кажется, старался только, но тщетно, убедить своих собратий держаться обыкновенного уложения и не признавать свидетельства так-называемых апостольских уставов.
По окончании прений, обе стороны были призваны снова, для выслушания приговора. Когда была прочтена вслух роковая статья, тогда бордоский епископ, как глава собора, сказал обвиненному: "Слушай, брат и соепископ! ты не можешь от ныне быть нам причастен и пользоваться нашей любовью до-тех-пор, пока не простит тебя король, у которого ты в немилости"? Выслушав этот приговор, произнесенный устами человека, который накануне так недостойно насмеялся над его простотой, Претекстат остался безмолвен и как-бы поражен оцепенением.
Что касается до короля, то его уже не удовлетворяла такая совершенная победа и он стал придумывать вспомогательные средства к усилению обвинения. Начав вслед за тем говорить, он требовал, дабы прежде, нежели выведут виновного, ему разорвали тунику на спине или прочли над главой его CVIII-й псалом, содержащий в себе проклятия, призывавшиеся в Апостольских Деяниях на Iуду Искариотскаго: "Да будут дние его малы; да будут сынове его сиры, и жена его вдова. Да взыщет заимодавец вся, елико суть его, и да восхитят чуждии труды его; да не будет ему заступника, ниже да будет ущедряяй сироты его. Да будут чада его в погублении, в роде едином да истребится имя его".
Перывй из этих обрядов знаменовал позорное низложение; второй употреблялся только в случаях святотатства. Григорий Турский с своей спокойной и умеренной твердостью воспротивился такому увеличению наказания, и собор его отринул. Тогда Гильперик, все еще в пылу придирчивости, захотел, чтобы приговор, отрешавший противника от исполнения епископской должности, был изложен на бумаге, с присовокуплением статьи, осуждавшей его на вечное низложение. Григорий снова воспротивился этому требованию, напомнив королю данное им положительное обещание держаться в пределах, указанных содержанием церковных законов. Этот спор, дливший заседание, был внезапно прерван развязкой, в которой нельзя было не узнать участия и воли Фредегонды, скучавшей медленностью делопроизводства и мелочностью своего мужа. Вооруженные люди вошли в церковь и увлекли Претекстата пред глазами всего собрания, которому за тем осталось только разойтись. - Епископ был отведен в Париж и заключен в темницу, остатки которой долго существовали на левом берегу большого рукава Сены. В следующую ночь, он пытался убежать и был жестоко избит стерегшими его ратниками. После одного или двух дней заключения, его увезли в ссылку на край королевства, на остров близ конантенских берегов; то был, вероятно, Джерси, населенный лет за сто, как и самый берег до города Байё, морскими разбойниками саксонского племени.
Руанскому епископу, по всему вероятию, предстояло провести остаток дней своих среди этого населения рыбаков и морских разбойников; но после семилетнего заточения, великое событие внезапно даровало ему свободу и возвратило его к пастве. В 584 году, король Гильперик был убит при обстоятельствах, которые будут рассказаны в другом месте. Его смерть, которую глас народа приписывал Фредегонде, повлекал за собой смуты в целой Нейстрии. Все, кто только был недоволен последним царствованием, или имел причины жаловаться на притеснения и убытки, все управлялись сами собой. Преследовали королевских чиновников, употреблявших во зло свою власть, или исполнявших ее с жестокостью и без осмотрительности; имущества их были захвачены, домы разграблены и преданы сожжению; всякий пользовался случаем отмстить своим врагам или притеснителям. Наследственные вражды семейств с семействами, городов с городами и областей с областями пробуждались снова и возжигали частные войны, убийства и разбои. Преступники выходили из темниц и изгнанники возвращались назад, как будто ссылка их оканчивалась сама собой со смертью государя, именем которого она была им объявлена. Так возвратился и Претекстат, призванный выборными, которых отправили к нему руанские граждане. Он вступил в город в сопровождении несметной толпы, среди кликов народа, который собственной своей властью восстановил его на епископском престоле, изгнав, как похитителя, галла Мелания, назначеннаго королем на место Претекстата.
Между-тем, королева Фредегонда, виновница всего зла, творившегося в царствование ее мужа, должна была укрыться в главной парижской церкви, оставив единственного своего четырехмесячного сына в руках франкских владетелей, которые провозгласили его королем и начали править его именем. Выйдя из этого убежища, когда беспорядки несколько утихли, она принуждена была жить в забытьи, в глухом уединении, вдали от местопребывания юного короля. Отказавшись с великой горестью от привычной пышности и властвования, она уехала в поместье Ротойалум (Rotoialum), ныне Валь-де-Рейль (Val-de-Reuil), близ слияния Эры (l’Eure) и Сены. Таким образом обстоятельства привели ее жить в нескольких льё от города Руана, где низложенный и изгнанный ею епископ был, вопреки ей, снова восстановлен. Хотя в сердце ее не было ни помилования, ни забвения, и семь лет ссылки, тяготевшей над главой старца, не охладили в ней прежнего к нему отвращения, однако в первое время она не имела досуга о нем подумать; мысли и вражды ее обращены были в иную сторону.
С горестью видя себя низведенной почти до степени частного лица, она ежеминутно представляла себе счастие и могущество Брунегильды, сделавшейся безотчетной попечительницей пятнадцатилетнего сына. Она с досадой повторяла: "Эта женщина станет считать себя выше меня". У Фредегонды подобная мысль была неразлучна с мыслью об убийстве. Как только оно было решено в уме ее, то она исключительно предалась мрачным и лютым соображениям средств к усовершенствованию орудий смерти и настроению горячих голов к преступлению и бесстрашию. Лица, наиболее соответствовавшие ее целям, были молодые клерки (clercs) варварского происхождения, плохо понимавшие дух своего нового состояния и сохранявшие еще привычки и обычаи вассальства. Их было несколько в числе служителей ее дома; она поддерживала их преданность щедростью и некоторым дружеством; по временам испытывала на них крепкие и хмельные напитки, тайну приготовления которых она одна знала. Первый из этих юношей, показавшийся ей достаточно подготовленным, получил от нее изустное приказание отправиться в Австразию, явиться под видом беглеца к королеве Брунегильде, войти в ее доверенность и умертвить ее, когда представится к нему случай. Он ушел и действительно успел втереться к королеве, вступил даже в ее службу, но через несколько дней в нем усомнились, стали допрашивать и когда он во всем сознался, то отослали назад без всякого вреда, сказав: "Воротись к своей покровительнице", Фредегонда, раздраженная таким милосердием, которое казалось ей обидой и вызовом, выместила гнев свой на оплошном посланном, приказав отсечь ему руки и ноги.
Спустя несколько месяцев, когда, по ее мнению, настала пора приступить ко второй попытке, собравшись со всеми силами своего злобного духа, она велела изготовить по своему указанию, особого рода кинжалы. То были длинные ножи с ножнами, видом подобные тем, которые Франки обыкновенно носили за поясом, но с лезвием, покрытым на всю длину насечкой и изображениями. Украшение это, по видимому невинное, имело истинно дьявольское назначение: оно служило для того, чтобы железо могло быть глубже напоено отравой, и чтобы ядовитое зелье, не стираясь с гладкой поверхности, проникло в самую резьбу. Два такие ножа, натертые тонким ядом, были даны королевой двум молодым клеркам, преданности которых не охладила печальная судьба их товарища. - Они получили приказание отправиться переодетыми в нищих в местопребывание короля Гильдеберта, стеречь его в прогулках, и когда представится случай, то подойти к нему вдвоем, прося подаяния, поразить его вместе ножами: "Возьмите эти кинжалы, сказала им Фредегонда, и ступайте скорее, чтоб увидела я наконец Брунегильду, которая кичится теперь этим ребенком, без всякой власти после его смерти и в унижении предо мною. Если за ребенком так бережно смотрят, что нельзя подойти к нему, тогда убейте его злодейку; если сами погибнете в этом деле, то я облаготворю родителей ваших, осыплю их дарами и вознесу на первую степень в королевстве. Не бойтесь же ничего и не щадите живота своего".
При этих словах, которые ясно не обещали впереди ничего, кроме верной погибели, на лицах молодых клерков обнаружились признаки смущения и нерешительности. Фредегонда это заметила и тотчас велела принести питье, с величайшим искусством составленное ею для воспламенения духа и угождения вкусу. Юноши осушили каждый по кубку этого напитка, и действие его не замедлило обнаружиться в их взоре и осанке. Тогда, довольная этим опытом, королева сказала: "Когда наступит день исполнения моих приказаний, то я хочу, чтобы перед началом дела вы опять выпили этой влаги, для укрепления и бодрости". Оба клерка отправились в Австразию, снабженные своими отравленными ножами и стклянкой с драгоценным зельем; но молодой король и его мать были окружены верной стражей. Посланные Фредегонды, по прибытии своем, были схвачены как люди подозрительные и на этот раз им не было пощады: оба погибли в истязаниях.
Это происходило в последних месяцах 585 года; в начале следующего года, королева Фредегонда, наскучив, может-быть, своим уединением, переехала из Валь-де-Рейль на несколько дней в Руан. Таким-образом ей не однажды, в общественных собраниях и церемониях, довелось быть в присутствии епископа, возвращение которого было как-бы посмеянием ее могуществу. Судя по тому, сколько был ей известен по опыту характер этого человека, она ожидала, что найдет в нем по-крайней-мере робость, уничижение и трепетный вид изгнанника, прощенного только наружно из одной терпимости. Но Претекстат, вместо того чтобы показывать ей то почтительное внимание, которого она еще более требовала с тех пор, как чувствовала себя низведенной с прежнего сана, явился по видимому надменным и горделивым. Душа его, прежде мягкая и чуждая мужества, как-будто закалилась в страданиях и горе.
При одной встрече, происшедшей между королевой и епископом во время гражданских или духовных торжеств, она, не обуздав своей ненависти и досады, сказала довольно громко, так, что слышали все присутствовавшие: "Этот человек должен бы знать, что для него снова может возвратиться время ссылки". Претекстат не проронил этих слов и, презирая гнев своей страшной неприятельницы, отвечал ей в лицо: "Как в ссылке, так и вне оной я не переставал быть епископом, есмь и всегда буду; но ты, можешь ли ты сказать, что всегда будешь пользоваться королевской властью? Из далекого изгнания, если бы я и вернулся туда, Бог призовет меня в царство небесное, а ты, из твоего земного царства, будешь низвергнута в адские бездны. Пора бы тебе оставить ныне все твои безумства и злодеяния, отказаться от чванства, которое тобой так овладело и идти по лучшей дороге, дабы заслужить жизнь вечную и взрастить ребенка, рожденного тобою". Эта речь, в которой самая ирония соединялась с величавой важностью духовного увещания, возбудила в душе Фредегонды весь пыл ее злобы; но, не обнаружив своего гнева словами и не выказав всенародно своего стыда и злобы, она вышла, не сказав ни слова и удалилась, глотая обиду, готовить мщение в тиши своего жилища.
Мелантий, давнишний любимец и клиент королевы, в-продолжении семи лет несправедливо занимавший епископский престол, прибыл к ней тотчас по приезде ее из рейльского поместья и с того времени не покидал ее. Ему первому доверила она свои злобные намерения.
Этот человек, которого так одолевало сожаление об утраченном епископском сане, что для получения его вновь он готов был на все решиться, не поколебался сделаться участником предприятия, чрез которое мог достигнуть цели своих желаний. Семь лет его епископства прошли не без влияния на личный состав духовенства епископской церкви. Многие из чинов, пожалованных в-продолжение этого времени, считали себя созданиями Мелантия и с неудовольствием увидели епископа, которому ничем не были обязаны и от которого не ждали больших милостей.
Претекстат, простой и доверчивый, не беспокоился, встретив, по возвращении своем, новые лица в епископском дворце; он не подумал о положении тех, кого подобная перемена могла встревожить, и, будучи ласков со всеми, не подозревал, чтобы кто либо его ненавидел. Однако, не смотря на сильную и искреннюю любовь к нему руанского народа, большая часть членов духовенства не очень была к нему привязана. Некоторые, особенно в высших званиях, чувствовали к нему совершенное отвращение. Один из архидиаконов или епископских викариев, по преданности ли интересам Мелантия, или потому-что сам надеялся достигнуть епископского сана, питал это чувство в высшей степени. Каковы бы ни были побудительные причины такой смертельной ненависти его к своему епископу, однако Фредегонда и Мелантий признали невозможным обойтись без него и приняли в участники своего заговора. Архидиакон имел с ними совещания, в которых рассуждали о средствах к исполнению плана. Было решено отыскать между рабами, принадлежавшими к руанским церковным имениям, человека которого можно бы сманить обещаниями отпустить на волю с женой и детьми. Нашелся один, кого так увлекла надежда на свободу, не смотря на всю ее неверность, что он готов был совершить двойное преступление убийства и святотатства. Этот несчастный получил в виде поощрения двести золотых монет, сто от королевы Фредегонды, пятьдесят от Мелантия, а остальные от архидиакона; приняты были все меры и убийство назначено было в следующее воскресенье, приходившееся на 24-е февраля (в 586 году).