РАССКАЗ ПЯТЫЙ. История Левдаста, Турского графа. - Стихотворец Венанций Фортунат. - Монастырь Радегонды в Пуатье. (579 - 581).
Остров Ре, в трех лье от сентонжского берега, принадлежал, в царствование Клотера I-го, к поместьям королевской казны. Его виноградники, тощее произведение почвы, беспрестанно побиваемой морскими ветрами, находились в то время под надзором Галла, по имени Леокадия. У него был сын, которого он назвал германским именем Левдаста, вероятно в честь какого нибудь знаменитого и богатого франкского владетеля того края, или с целью доставить новорожденному полезное покровительство, или желая осенить главу его предзнаменованием высоких почестей и таким образом ласкаясь мечтами и надеждами отцовского честолюбия. Родившись королевским рабом, сын Леокадия, едва выйдя из детства, попал в число юношей, набранных главноуправляющим поместьями короля Гариберта для поваренной службы. Наборы такого рода часто производились по повелению франкских королей в семьях, населявших обширные их поместья; повинность эту должны были нести люди всех возрастов, всех состояний и даже знатного происхождения.
Молодой Левдаст, переселенный таким образом вдаль от маленького острова, на котором родился, отличился сперва от всех своих сотоварищей нерадивостью и непокорным духом. У него болели глаза и едкость дыма сильно его беспокоила; этим обстоятельством он, с большим или меньшим основанием, пользовался для своих отказов от повиновения. После бесполезных усилий приучить его к обязанностям службы, для которой его предназначали, приходилось или отправить его обратно, или дать ему другую должность. Решено было последнее, и сын виноградаря перешел из кухни в пекарню, или, как выражается его оригинальный биограф, от ступки к квашне. Не имея более предлога, которым можно было отговариваться от прежней работы, Левдаст прибегнул к скрытности и казался чрезвычайно довольным своей новой обязанностью. Он исполнял ее несколько времени с таким рвением, что успел усыпить бдительность своих начальников и смотрителей; потом, воспользовавшись первым удобным случаем, бежал. За ним погнались, привели его назад, но он снова бежал, и так до трех раз. Исправительные меры плетьми и тюремным заключением, которым он, как беглый раб последовательно подвергался, найдены были против такого упрямства недостаточными, и на Левдаста наложили последнее и самое строгое наказание: его заклеймили надрезом на ухе.
Хотя такое увечье делало побег его затруднительным и менее надежным, однако он опять убежал рискуя не найти нигде пристанища. Проскитавшись из стороны в сторону, в постоянном страхе поимки, потому-что носил видимый для всех знак своего рабства, и утомленный такой тревожной и бедственной жизнью, он наконец отважился на самое смелое предприятие.
В то время король Гариберт только-что женился на Марковефе, дворцовой прислужнице, дочери чесальщика шерсти. Может-быть, Левдаст имел какие нибудь сношения с семейством этой женщины; может-быть, просто положился на доброту ее сердца и сочувствие к старому товарищу рабства; как бы то ни было, но вместо того, чтоб идти вперед как можно далее от королевского жилища, он воротился и, скрываясь в соседнем лесу, выжидал случая представиться новой королеве потихоньку от слуг, которые могли его увидеть и схватить. Ему удалось, и Марковефа, тронутая мольбами, приняла его под свое покровительство. Она поручила ему присмотр за лучшими своими лошадьми и избрала его из своей прислуги в звание марискалька, mariskalk, как говорили на древне-германском языке.
Левдаст, ободренный этим успехом и такой неожиданной милостью, вскоре перестал ограничивать свои желания настоящим положением и, простирая виды свои выше, стал добиваться главного начальства над конскими заводами своей покровительницы и титула конюшего графа, звание, которое варварские короли заимствовали от императорского двора. Он достиг этого в короткое время, благодаря своей счастливой звезде, потому-что имел более дерзости и самохвальства, нежели тонкого ума и настоящего искусства. На этом месте, равнявшем его не только с свободными людьми, но даже с благородными Франками, он совершенно позабыл и свое происхождение, и прежнее холопское и горькое житье раба. Он сделался груб и презрителен со всеми, кто был ниже его, высокомерен с равными, жаден к деньгам и всякой роскоши, честолюбив без меры и воздержания. Возведенный благосклонностью королевы как-бы в любимцы, он вмешивался во все дела ее и извлекал из них огромные выгоды, употребляя во зло ее доверие и сговорчивость. Когда, по прошествии нескольких лет, она скончалась, то он уже столько награбил, что мог, при помощи подарков, добиться у короля Гариберта той же должности, какую исправлял при дворе королевы. Он одержал верх над всеми соискателями и сделался графом королевских конюшен; ни мало не потеряв с кончиной своей покровительницы, он попал на новый путь к почестям. Пользовавшись один или два года своим высоким званием в дворцовой службе, счастливый сын раба с острова Ре был возведен в политическое достоинство и сделан графом города Тура, одного из важнейших в гарибертовом королевстве.
Должность графа, в том виде, как она существовала в Галлии со времени завоевания ее Франками, соответствовала, по их политическим понятиям, должности судьи, которого они называли на своем языке графом, graf, и который, в каждом округе Германии, производил уголовную расправу, в присутствии родоначальников или именитых мужей округа. Враждебные отношения победителей к жителям завоеванных городов побудили присоединить к этой судейской должности военные права и диктаторскую власть, которую лица, действовавшие от имени франкских королей, почти всегда употребляли во зло, или по жестокости характера, или по личным расчетам. Это был род варварского проконсульства, поставленного в каждом значительном городе над прежними муниципальными учреждениями, но без всякого старания согласовать их между собой. Эти учреждения, не смотря на их отдельность, были однако достаточны для сохранения порядка и внутреннего мира, и жители галльских городов более страшились, нежели радовались, когда королевское послание возвещало им о приезде какого нибудь графа, присланного управлять ими по их обычаям и блюсти правосудие. Таково было, без сомнения, впечатление, произведенное в Туре прибытием Левдаста; и отвращение граждан к новому судье не могло не возрастать со дня на день. Он был безграмотен, без всяких сведений в законах, которыми должен был руководствоваться, и даже не имел той прямоты ума и природной справедливости, которая, хотя и под грубой корой, однако встречалась в графах зарейнских округов.
Свыкшийся сперва с бытом рабов, а потом с буйной жизнью вассалов королевского двора, Левдаст не имел ничего общего с той старинной римской образованностью, с которой предстояли ему частые сношения, кроме страсти к роскоши, пышности и плотским наслаждениям. Он вел себя в новой своей должности, как-будто получил ее собственно для себя и в удовлетворение своих беспутных наклонностей.
Вместо того, чтоб учредить в городе Туре порядок, он посеял там смуты своей запальчивостью и распутством; брак его с дочерью одного из богатейших тамошних жителей не сделал его ни умереннее, ни осмотрительнее в поведении. Он был жесток и высокомерен с мужчинами; распутство его не щадило никакой женщины, лихоимство далеко превзошло все, чего могли ожидать от него. Он употреблял всю хитрость своего ума на то, чтобы вовлечь богатых людей в неправые тяжбы, в которых сам бывал посредником, или взвести на них ложные обвинения и воспользоваться пенями, которыми он делился с казной. Посредством взысканий и грабительства он очень-скоро увеличил свои богатства и накопил у себя в доме много золота и сокровищ. Такое счастие и безнаказанность продолжались до кончины короля Гариберта, последовавшей в 567 году. Сигберт, на долю которого достался город Тур, не питал к прежнему рабу такой благосклонности, как старший брат его. Напротив того, неблаговоление его было так сильно, что Левдаст для безопасности поспешно оставил город, бросив все имущество и большую часть своих сокровищ, которые были захвачены или разграблены людьми австразийского короля. Он искал пристанища в королевстве Гильперика и присягнул на верность этому королю, принявшему его в число своих литов. В-продолжение этой невзгоды, бывший турский граф жил в Нейстрии гостем во дворце, переезжая за двором из одного поместья в другое и занимая место за обширным столом, за который садились, по старшинству лет и звания, королевские вассалы и застольники.
Через пять лет после этого побега графа Левдаста, король Сигберт возвел в епископы города Тура, по просьбе горожан, Георгия Флоренция, принявшего, при поставлении своем, имя Григория; уважение и любовь их он приобрел в то время, когда из Оверни, своей родины, приходил на поклонение ко гробу св. Мартина. Этот муж, которого характер виден из предшествовавших рассказов, был, по своему религиозному рвению, любви к священному писанию и строгой нравственности, одним из самых совершенных представителей высшей христианской аристократии Галлов, среди которой некогда блистали его предки. С самого водворения своего на турском епископском престоле, Григорий, в силу политических преимуществ, соединенных в то время с званием епископа, и по личному своему значению, пользовался верховным влиянием на городские дела и действия подчиненного ему сената. Но блеск этого высокого положения должен был искупаться трудами, заботами и опасностями без счета. Григорий вскоре испытал их. В первый год его управления, город Тур занят был ратниками короля Гильперика и тотчас же отнят войсками Сигберта. В следующем году, Теодеберт, старший сын Гильперика, так опустошал берега Луары, что граждане Тура, пораженные ужасом, принуждены были вторично покориться нейстрийскому королю. Кажется, что Левдаст, пытаясь поправить свое состояние, участвовал в этом походе или как начальник дружины, или в числе отборных вассалов, окружавших юного королевского сына.
Теодеберт, вступив в город, который он привел к покорности своему отцу, представил бывшего графа епископу и муниципальному сенату, сказав, что было бы не худо, если б город Тур снова подчинился тому, кто с благоразумием и твердостью правил им при прежнем разделе. Независимо от памяти, оставленной Левдастом в Туре, и притом такой, от которой возмущалась честная и благочестивая душа Григория, этот потомок знаменитейших сенаторских фамилий в Берри и Оверни, вполне разделявший взгляд современного ему общества не мог без отвращения видеть на месте, столь близком к его собственному, ничтожного человека, носившего на теле своем неизгладимый знак рабского происхождения. Но предложение юного вождя нейстрийского войска, как ни казалось снисходительно, было приказанием; для спасения города, которому угрожал грабеж и сожжение, надлежало подчиниться прихоти победителя, чтò и было исполнено турским епископом с тем благоразумием, постоянный пример которого представляла вся его жизнь. Желания важнейших граждан, казалось, согласовались с намерением Теодеберта восстановить Левдаста в его звании и почестях. Восстановление это не замедлилось, и чрез несколько дней сын Леокадия получил из нейстрийского дворца грамоту о своем назначении, содержание которой, как видно из официальных документов того времени, странно противоречило его характеру и поведению:
"Если есть случаи, в которых королевская благость являет свое совершенство, то конечно более всего дано ей выражаться в умении избирать в целом народе мужей бдительных и честных. И по истине было бы несовместно, чтобы звание судии доверено было тому, чье праводушие и твердость не были заранее испытаны. А потому, хорошо зная твою верность и достоинства, мы возложили на тебя должность графа в округе турском, дабы ты исполнял ее, и пользовался всеми ее правами, и сохранял полную и нерушимую преданность к нашему правлению. Да пребудут под твоим началом и властью в мире и добром порядке все, живущие в пределах твоего ведения, будь они Франки, Римляне, или другого какого племени. Направляй их на истинный путь по их законам и обычаям, являй себя главным заступником вдов и сирот, искореняй строгостью преступления воров и других злодеев; да возрадуется и успокоится народ, во благе жизни под твоим управлением; а чтò следует казне из доходов по твоей части, то да будет попечением твоим ежегодно доставляемо в исправности в наше казначейство".
Новый турский граф, не чувствовавший себя еще довольно твердым на своем месте и притом боявшийся, чтобы военное счастье опять не возвратило города под власть австразийского короля, старался жить в совершенном согласии с муниципальными сенаторами и особенно с епископом, могущественное покровительство которого могло быть для него полезно. В присутствии Григория, он являлся скромным и даже смиренным в обращении и на словах, наблюдая расстояние, разделявшее его от человека, столь знатного родом, и заботливо угождая аристократическому тщеславию, легкий остаток которого проглядывал из-за положительных достоинств этого ума твердого и строгого. Он уверял епископа, что первым желанием его было угодить ему и следовать всем его мнениям. Он обещал не присваивать излишней власти и принять за правило справедливость и благоразумие. Наконец, чтоб придать более веры своим обещаниям и обнадеживаниям, он много раз призывал в клятвах своих гробницу св. Мартина. Нередко он клялся Григорию, как клиент своему патрону, пребыть ему верным во всех обстоятельствах, никогда ни в чем пред ним не проступаться, ни в делах, которые будут касаться его лично, ни в том, где дело будет идти о церкви.
Дела оставались в таком положении и город Тур наслаждался спокойствием, которого никто не ожидал в начале, вдруг войско Теодеберта было истреблено близ Ангулема, и Гильперик, считая себя пропавшим, укрылся в стенах Турнэ, - события, подробно описанные в одном из предшествовавших рассказов. Граждане Тура, лишь по неволе повиновавшиеся нейстрийскому королю, признали снова власть Сигберта, и Левдаст снова обратился в бегство, как за семь лет назад; но, благодаря, может-быть, заступничеству епископа Григория, имущество его было на этот раз пощажено и он вышел из города без всякого ущерба. Он удалился в Нижнюю-Бретань, страну совершенно не зависевшую в то время от франкских королевств и часто служившую пристанищем изгнанников и недовольных.