Ла Мотт вскинул голову, словно собираясь что-то ответить, но появление мадам Ла Мотт повернуло разговор в иное русло, и в тот день его больше не возобновляли.
Питер отправлен был за провизией, а Ла Мотт и Луи уединились, чтобы обсудить, как долго можно оставаться в аббатстве, не подвергая себя опасности. Невзирая на только что услышанные заверения сына, Ла Мотт не мог не думать о том, что промахи Питера и расспросы Луи могут привести к тому, что его убежище будет раскрыто. Некоторое время он напряженно обмозговывал это, как вдруг его осенило, что последнее обстоятельство может обернуться ему на пользу.
- Если вы, - обратился он к Луи, - вернетесь в Обуан на тот постоялый двор, откуда выехали, и, ничем не выдавая себя, расскажете хозяину, что в аббатстве никого не обнаружили, а потом добавите, что человек, которого вы разыскиваете, как вам стало известно, проживает в одном городке далеко отсюда, это пресечет возможные толки сейчас и не даст им веры в будущем. А если после того вы сможете, положась на свое присутствие духа и умение владеть лицом своим, описать ему встречу с кошмарным привидением, то все это, я полагаю, в сочетании с удаленностью аббатства и безлюдными лесными тропами, может дать мне право считать эти руины собственным моим замком.
Луи согласился на все предложения отца и на следующий же день исполнил поручение так успешно, что с тех пор спокойствие в аббатстве было, можно сказать, восстановлено полностью.
Так окончилась эта история - единственное событие, потревожившее покой наших беглецов с тех пор, как они обосновались в лесу. Аделина, избавившись от страха перед опасностями, грозившими только что Ла Мотту, и от тревоги за него, теперь более чем когда-либо испытывала душевную удовлетворенность.
К тому же, как ей показалось, мадам Ла Мотт вернула ей свое расположение, и душа ее с новой силой ощутила благодарность, наполнясь весельем, столь же оживленным, сколь и невинным. Мадам Ла Мотт была просто довольна присутствием сына, Аделина же приняла это за благорасположение к ней самой и всеми силами старалась быть достойной его.
Но радость Ла Мотта из-за неожиданного приезда сына быстро испарилась, и мрачное отчаяние вновь затуманило его лицо. Он опять зачастил в свое лесное убежище, все его поведение окрашено было некой тайной скорбью; мадам Ла Мотт снова встревожилась и решила обратиться к помощи сына, дабы проникнуть в причину неведомой беды.
Однако рассказать о своей ревности к Аделине мадам Ла Мотт не могла, хотя вновь ею терзалась; ревность научила ее с поразительной изобретательностью ложно истолковывать каждый взгляд и каждое слово Ла Мотта и зачастую принимать выражение искренней благодарности и уважения со стороны Аделины за более нежные чувства. С самого начала Аделина привыкла совершать долгие прогулки по лесу, и потому намерение мадам Ла Мотт следить за нею оказалось невыполнимо - теперь это было бы и слишком трудно, и опасно. Чтобы использовать для этой цели Питера, пришлось бы рассказать ему о своих подозрениях, а следовать за девушкой самой - значило скорее всего выдать себя, дав ей понять, что она терзаема ревностью. Ревность и деликатность сковывали ее, принуждая терпеть муки неопределенности в отношении того, что составляло главную часть ее подозрений.
Но Луи она все же поведала о таинственной перемене в характере Ла Мотта. Сын слушал ее с глубоким вниманием, и растерянность, смешанная с беспокойством, читавшаяся на его лице, свидетельствовала о том, сколь близко к сердцу принимает он эту историю. Он недоумевал не менее, чем она, и с готовностью согласился понаблюдать за Ла Моттом, уверенный, что его вмешательство послужит на благо как отцу, так и матери. В какой-то степени он разгадал подозрения матери, но, полагая, что она желает сохранить в тайне свои чувства, предоставил ей возможность считать, что она в этом преуспела.
Затем он спросил об Аделине и выслушал недлинную ее историю, в кратком изложении матери, с нескрываемым интересом. Он выразил столь глубокое сочувствие к ее ситуации и такое негодование по поводу противоестественного поведения ее отца, что мадам Ла Мотт, которая только что опасалась, что он догадается о ее ревности, испытывала теперь опасения иного рода. Она осознала вдруг, что красота Аделины уже захватила воображение сына, и испугалась, как бы ее очарование не покорило и его сердце. Даже если бы мадам Ла Мотт по-прежнему испытывала к Аделине нежность, к их взаимной симпатии она отнеслась бы с неудовольствием, видя в том препятствие для карьеры и благосостояния, ожидающих, как она уповала, ее сына. На этом зиждились все ее надежды на будущее процветание, и она рассматривала брачный союз, в какой он мог бы вступить, как единственное средство для их семьи выбраться из нынешних затруднений. Поэтому она лишь бегло коснулась достоинств Аделины, холодно согласилась с Луи, сострадавшим ее несчастьям, вместе с ним осудила поведение ее отца, но не без примеси полускрытых намеков на поведение самой Аделины. Средства, употребленные ею, чтобы погасить увлечение сына, возымели обратное действие. Равнодушие, какое выказала она к Аделине, лишь углубило его сострадание к ее несчастному положению, а мягкость, с которой она тщилась судить своего отца, только усилила его благородное возмущение этим человеком.
Едва расставшись с матерью, Луи увидел отца; Ла Мотт только что пересек лужайку и, свернув налево, вступил под густую сень леса. Луи счел это удачной возможностью приступить к выполнению своего плана и, выйдя из аббатства, медленно последовал за отцом, держась на должном расстоянии. Ла Мотт шел все прямо и, казалось, был так глубоко погружен в свои думы, что не смотрел ни направо, ни налево и почти не отрывал глаз от земли. Луи следовал за ним примерно с полмили, как вдруг увидел, что отец свернул на тропинку, уходившую резко в сторону. Он ускорил шаги, чтобы не потерять отца из вида, но, дойдя до тропы, обнаружил, что деревья здесь сплелись слишком густо и уже скрыли от него Ла Мотта.
Тем не менее он продолжил свой путь. Тропа вела его в глубь самой мрачной чащобы, какую доводилось ему до сих пор видеть, пока не оборвалась у сумрачной прогалины между высокими деревьями, затенявшими ее своими густо переплетенными ветками, которые не пропускали солнечных лучей, создавая здесь своеобразный торжественный полумрак. Луи осматривался, ища глазами Ла Мотта, но его нигде не было видно. Так он стоял, озираясь и раздумывая, что ему делать дальше, как вдруг увидел на некотором отдалении странные контуры, разглядеть которые мешала укрывавшая их густая тень.
Приблизившись, он обнаружил развалины маленького сооружения, которое, судя по остаткам его, было некогда склепом. "Здесь, - сказал он себе, глядя на развалины, - покоится, вероятно, прах какого-нибудь давным-давно усопшего монаха из аббатства, быть может, его основателя, который, проведя жизнь в воздержании и молитвах, искал на небесах награды за свое долготерпение. Мир праху его! Но ужели он думал, что жизнь, исполненная лишь пассивных добродетелей, заслуживает вечной награды? Заблудший человек! Разум, если бы ты ему доверился, подсказал бы тебе, что активные добродетели, следование золотому правилу - "поступай так, как желал бы, чтобы поступали с тобой" - одно лишь это может заслужить милость Всевышнего, чья слава есть благоволение".
Он стоял, вперив взор в гробницу, и вдруг увидел возникшую под аркою склепа фигуру. На мгновенье она застыла, словно бы при виде его, и тотчас исчезла. Луи, хотя и не привык поддаваться страху, испытал в этот миг неприятное чувство, но тут же сообразил, что это мог быть как раз Ла Мотт. Он приблизился к развалинам и окликнул его. Ответа не прозвучало, и он позвал его снова, однако все было тихо, как в могиле. Тогда Луи подошел к самой арке и постарался обследовать место, где фигура исчезла, однако из-за густого сумрака его попытка оказалась бесплодной. Тем не менее он заметил немного правее вход в гробницу и сделал несколько шагов вниз по наклонному темному коридору, но тут ему пришло в голову, что это место вполне может оказаться пристанищем разбойников, и, подумав о возможно грозившей ему опасности, он поспешил отступить.
Луи возвращался в аббатство той же дорогой, по которой шел, и, заметив, что никто не следует за ним, и вновь почувствовав себя в безопасности, вернулся к прежней своей догадке, что человек, которого он видел, был не кто иной, как Ла Мотт. Он раздумывал об этой странной возможности, пытался отыскать резоны для столь таинственного поведения, но все было тщетно. Несмотря на это он все больше веры давал своей догадке и вернулся в аббатство в полной, насколько позволяли обстоятельства, уверенности, что человек, показавшийся под аркой гробницы, был его отец. Войдя в залу, служившую в настоящее время гостиной, он был весьма поражен, увидев отца, который сидел там с мадам Ла Мотт и Аделиной, спокойно беседуя с таким видом, как будто возвратился уже довольно давно.
Луи воспользовался первым же случаем, чтобы рассказать матери о своем приключении и спросить, намного ли раньше него вернулся Ла Мотт; когда же узнал, что случилось это за полчаса до его прихода, удивился еще больше и не знал, что и думать.
Тем временем сознание растущей привязанности Луи к Аделине вкупе с разъедающими душу подозрениями разрушали в сердце мадам Ла Мотт ту любовь, какую некогда возбудили в ней сострадание и уважение к девушке. Ее холодность была теперь слишком очевидна, чтобы остаться незамеченной той, на кого была направлена, а замеченная, причинила последней поистине невыносимую боль. Со всем пылом и искренностью юности Аделина искала объяснения этой перемене, искала случая оправдаться, объяснить, что ничем не желала вызвать ее. Однако мадам Ла Мотт искусно избегала этого, а между тем бросала намеки, от которых Аделина испытывала все большую растерянность и которые делали ее нынешнюю несчастную долю еще несноснее.
"Я потеряла привязанность, - говорила она себе, - которая принадлежала мне в полной мере. Это было моим единственным утешением… И все же я ее потеряла… даже не зная, в чем моя вина. Но, благодарение Богу, я ничем не заслужила это охлаждение, и, хотя она покинула меня, я буду любить ее всегда".
Расстроенная, она теперь часто покидала гостиную и, удалившись в свою комнату, предавалась отчаянию, какого не ведала никогда прежде.
Однажды утром, так и не сумев заснуть, она поднялась очень рано. Слабый свет зачинавшегося дня трепетно пробивался сквозь облака и, разливаясь по горизонту, возвещал восход солнца. Очертания холмов, деревьев медленно открывались глазу, омытые ночной росой, поблескивая в рассветных лучах, пока не явилось наконец солнце и не засияло повсюду во всю силу. Красота этого утреннего часа манила Адалину на волю, и она направилась в лес, чтобы насладиться утренней свежестью. Только что проснувшиеся птицы приветствовали ее щебетом, когда она проходила, и свежий ветерок дышал ароматом цветов, чьи краски сияли особенно ярко сквозь капли росы, повисшие на их лепестках.
Она шла, не замечая расстояния, и, следуя изгибам реки, вышла на росистую поляну, окруженную деревьями, склонявшимися к самой воде, образуя картину столь романтическую, что Аделине захотелось присесть под деревом, чтобы полюбоваться ее, красотой. Дивная природа мало-помалу смягчила ее горе и навеяла ту мягкую и сладостную меланхолию, которая столь мила чувствительной душе. Некоторое время она сидела в задумчивости, а цветы, что росли на берегах подле нее, казалось, с улыбкой встречали новую жизнь, приведя ей на ум сравнение с ее собственной. Она рассеянно размышляла, вздыхала, а потом голосом, чье чарующее звучание порождалось нежностью ее сердца, запела:
Сонет
К Лилии
О скромный цвет!
Твой венчик шелковистый
Благоуханьем наполняет луг,
Едва заря заглянет в дол росистый
И ветерок овеет все вокруг.Когда ж небес померкнет око
И спать уляжется зефир,
И мрак, подкравшийся с востока,
Опустится на дольний мир,Ты грациозно поникаешь,
Ночной прохладою объят,
И в тесной келье замыкаешь
Свой легкий, свежий аромат.Но не грусти, цветок мой нежный!
Ведь солнцу вновь подставишь ты
Свой колокольчик белоснежный
И бархатистые листы.Дитя Весны! Как ты, во мраке ночи
Склоняюсь я под бременем скорбей.
Приди же, Радость, осуши мне очи,
Лучом зари печаль мою развей!*
Далекое эхо продлевало мелодию, и Аделина сидела, внимая мягкому отголоску, пока, пропев последний катрен своего "Сонета", не услыхала вдруг в ответ незнакомый голос, почти столь же нежный и не столь отдаленный, как эхо. Удивленная, она оглянулась вокруг и увидела молодого человека в охотничьем костюме; он стоял, прислонившись к дереву, и смотрел на нее с тем глубоким вниманием, какое свидетельствует о подлинной увлеченности.
Тысяча опасений промелькнула в мозгу Аделины, только сейчас она вспомнила, как далеко отошла от аббатства. Она поднялась, торопясь уйти, и увидела, что незнакомец с почтительным видом приближается к ней; однако, заметив, что она испугалась и пятится от него, он остановился. Она поспешила в аббатство, и, хотя у нее было немало причин знать, преследует ли он ее, деликатность не позволила ей оглянуться. Придя в аббатство и обнаружив, что семья еще не собралась к завтраку, она прошла в свою комнату и принялась гадать, кем может быть незнакомец. Полагая, что вопрос этот интересует ее лишь постольку, поскольку касается безопасности Ла Мотта, она, не испытывая неловкости, погрузилась в мысли о том, какое достоинство отличало внешний облик и поведение юноши, увиденного в лесу. Как следует обдумав происшедшее, она сочла невозможным заподозрить человека его склада в злоумышлениях против ближнего и, хотя у нее не было ни единого факта, который помог бы догадаться, кто он и что делал в безлюдной чаще, инстинктивно отвергла все подозрения, оскорбительные для него. Подумав еще, она решила не рассказывать Ла Мотту об этом маленьком инциденте; она прекрасно знала: даже если опасность существует лишь в его воображении, тревога Ла Мотта будет подлинной и вновь подвергнет его всем страданиям и мучительной неуверенности, от которых он только что избавился. Она решила, однако, временно отказаться от лесных прогулок.
Спустившись к завтраку, Аделина заметила, что мадам Ла Мотт держится более замкнуто, чем обычно. Ла Мотт вошел в комнату почти следом, отпустил несколько шутливых замечаний о погоде и, сделав, таким образом, усилие, чтобы казаться бодрым, погрузился в свое обычное уныние. Аделина между тем с тревогой наблюдала за выражением лица мадам Ла Мотт - даже малейший проблеск доброжелательности был для нее подобен лучу солнца. Однако мадам Ла Мотт почти не давала ей повода утешиться. Она скупо бросала слова, делала странные намеки, понять которые было невозможно. Появление Луи пришлось очень кстати, принеся Аделине некоторое облегчение, - она боялась уже произнести хоть слово, чтобы дрожащий голос не выдал ее напряжения.
- Это прелестное утро рано выманило вас из комнаты, - сказал Луи, обращаясь к Аделине.
- И у вас, разумеется, был приятный спутник, - сказала мадам Ла Мотт. - Прогулка в одиночестве редко доставляет удовольствие.
- Я была одна, мадам, - ответила Аделина.
- В самом деле! Ну, значит, мысли ваши были самые приятные.
- Увы, - отозвалась Аделина, и, несмотря на все ее усилия сдержаться, на глаза ее навернулись слезы, - нынче для этого осталось слишком мало поводов.
- Это поистине удивительно, - продолжала мадам Ла Мотт.
- Но что же удивительного, мадам, если те, кто теряет последнего друга, чувствуют себя несчастными?
Совесть заставила мадам Ла Мотт признать справедливость упрека, и она вспыхнула.
- Ну что вы, - сказала она после короткой паузы, - к вам это не относится, Аделина. - И пристально посмотрела на Ла Мотта.
Аделина, которую невинность оберегала от подозрительности, не обратила на это внимания и, улыбнувшись сквозь слезы, сказала, что рада слышать это от нее. Во время этого разговора Ла Мотт сидел, погруженный в свои мысли, а Луи, не догадываясь, о чем идет речь, смотрел то на мать, то на Аделину, ожидая каких-либо объяснений. На последнюю он поглядывал с самым нежным участием, которое открыло мадам Ла Мотт его истинные чувства, и она не замедлила ответить на последние слова Аделины со всей серьезностью:
- Друг лишь тогда достоин уважения, когда его поведение того заслуживает. Дружба с тем, кто утерял свое достоинство, - не честь, а бесчестье для обеих сторон.
Самый тон и подчеркнутая выразительность, с какой произнесла она эти слова, еще больше встревожили Аделину; она робко выразила надежду, что ничем не заслужила подобного попрека. Мадам Ла Мотт промолчала, но Аделина была так потрясена сказанным ею ранее, что из глаз ее брызнули слезы, и она закрыла лицо носовым платком.
Луи вскочил, не скрывая волнения; Ла Мотт, пробужденный от своей задумчивости, спросил, что произошло, однако забыл, по-видимому, о чем спрашивал, еще до того, как ему успели ответить.
- Аделина сама может дать вам на этот счет объяснения, - сказала мадам Ла Мотт.
- Я этого не заслужила, - сказала Аделина, вставая, - но коль скоро мое присутствие неприятно, я уйду.
Она направилась к двери, но тут Луи, взволнованно меривший шагами комнату, взял ее за руку и со словами: "Это какое-то заблуждение" - хотел проводить Аделину к ее стулу. Однако Аделина была слишком взволнованна, чтобы и далее сдерживать свои чувства; поэтому, отняв руку, она сказала:
- Позвольте мне удалиться. Если здесь какое-то заблуждение, я не в силах прояснить его.
И с этими словами она покинула комнату.
Луи проводил ее глазами до двери, затем обернулся к матери.
- Право, сударыня, - сказал он, - вас следует упрекнуть. Клянусь жизнью, она заслуживает вашей самой горячей симпатии.
- Вы необычайно красноречивы, когда говорите о ней, сэр, - сказала мадам Ла Мотт, - позволите ли спросить, что вас так к ней расположило?
- Присущее ей очарование, - отвечал Луи, - которое невозможно наблюдать не восхищаясь.
- Но что, если вы слишком уж полагаетесь на ваши наблюдения? Вполне может статься, что это очарование обманчиво.
- Простите, сударыня, но я без всякой предвзятости утверждаю, что оно меня не обманывает.