Сердце Аделины похолодело, в первые секунды разум покинул ее. Первым побуждением было спрятаться, но, пока она соображала, как это сделать, один из всадников глянул в окно, у которого она стояла, и что-то сказал остальным; они гурьбой вошли в дом. Теперь покинуть комнату незамеченной было невозможно, но и оставаться там было почти столь же опасно. В ужасе она металась по комнате, неслышно призывая Теодора и недоумевая, почему он все не возвращается. Страдала она ужасно. Но вдруг из дальнего конца дома раздались громкие возбужденные голоса, и вскоре она разобрала следующие слова:
- Именем короля! Вы арестованы! И предупреждаю, если вы дорожите своей жизнью, не мечтайте выйти отсюда иначе как под стражей.
В следующее мгновение Аделина услышала голос Теодора.
- Я не собираюсь обсуждать приказ короля, - отвечал он, - и даю вам слово чести, что не покину этот дом без ваС. Но прежде всего отпустите меня, чтобы я мог возвратиться в ту комнату - у меня там друг, я должен поговорить с ним.
Поначалу они отказались выполнить его желание, увидя в том уловку, дабы попытаться бежать, но Теодор умолял, бранился, и они в конце концов согласились. Он сломя голову кинулся туда, где осталась Аделина, а сержант и капрал проводили его до двери; сразу затем оба солдата вышли во двор, чтобы наблюдать за окнами.
Нетерпеливой рукой Теодор отворил дверь, но Аделина не поспешила к нему навстречу - она потеряла сознание, едва услышав начало перепалки. Теодор стал громко звать на помощь, и вскоре хозяйка постоялого двора прибежала со всяческими снадобьями, однако ни одно из них не помогло; Аделина лежала без чувств, и лишь дыхание свидетельствовало о том, что она жива. Между тем отчаяние Теодора возросло стократно, так как в комнату ввалились солдаты и, с хохотом обнаружив, о каком "друге" говорил Теодор, объявили, что более ждать не могут. Они уже готовы были силой оторвать его от безжизненного тела Аделины, над которым он склонился в невыразимой муке, но вдруг он яростно к ним обернулся и, обнажив шпагу, поклялся, что нет такой силы на земле, которая заставила бы его удалиться отсюда, пока дама не придет в себя.
Солдаты, разъяренные его поведением и решимостью, с возгласом: "Итак, вы восстаете против приказа короля!" - бросились, чтобы схватить его; однако Теодор направил на них острие своей шпаги и предложил тем, кому не дорога жизнь, подойти. Один из вошедших тотчас выступил вперед. Теодор был начеку, однако нападать не стал.
- Я прошу лишь одного: подождать, пока дама не придет в себя, - сказал он. - Что будет, если вы не внемлете моей просьбе, вам известно.
Сержант, уже взбешенный неповиновением Теодора, воспринял его последние слова как угрозу и решил не уступать: он бросился вперед, и, пока его товарищ звал тех, кто остался во дворе, Теодор легко ранил его в плечо и сам получил удар саблей по голове.
Из раны хлынула кровь; Теодор, шатаясь, подошел к креслу и упал в него в тот самый миг, когда остальные солдаты ворвались в комнату, а Аделина, открыв глаза, увидела его, обессиленного, бледного, залитого кровью. Она невольно вскрикнула и со словами: "Они убили его!" - вновь упала. Услышав ее голос, Теодор поднял голову и с улыбкой протянул ей руку.
- Я ранен легко, - сказал он, - и скоро оправлюсь, если вам в самом деле стало лучше.
Она поспешила к нему и вложила свою руку в его.
- Неужто никто не пошел за хирургом? - вымолвила она, с отчаянием озираясь вокруг.
- Не тревожьтесь обо мне, - сказал Теодор, - рана не так опасна, как вам представляется.
В комнате уже было полно народу, люди сбежались сюда, прослышав о драке; среди них был человек, исполнявший в селе роль врача, аптекаря и хирурга, - сейчас он выступил вперед, готовый оказать помощь Теодору.
Исследовав рану, он отказался сообщить свое мнение, однако распорядился немедленно уложить пациента в постель; преследовавшие Теодора служаки воспротивились этому, твердя, что их долг доставить его в полк.
- Сие невозможно, ибо сопряжено с опасностью для его жизни, - возразил хирург, - и к тому же…
- О, его жизнь! - прервал хирурга сержант. - Нам нет до этого дела. Мы обязаны исполнить свой долг.
Аделина, до сих пор стоявшая, трепеща от волнения, больше не в силах была молчать:
- Поскольку хирург заявил во всеуслышание, что этого джентльмена в нынешнем его состоянии нельзя перевозить куда бы то ни было, не подвергая опасности его жизнь, извольте помнить, что, если он умрет, вам придется, вероятно, ответить за это.
- Вот именно, - подхватил хирург, которому вовсе не улыбалось лишиться пациента, - я заявляю перед свидетелями, что этому господину нельзя двигаться, ибо сие опасно для жизни, и вам следовало бы принять во внимание возможные последствия. Его рана весьма опасна и требует самого заботливого ухода, даже и при этом исход более чем сомнителен! Если же вы повезете его, может открыться горячка, и рана окажется смертельной.
Теодор выслушал эти слова с полным самообладанием, но Аделина лишь с трудом затаила сердечную тревогу; ей пришлось собрать все свои силы, чтобы не пролились стоявшие в глазах слезы, и, как ни хотелось ей воззвать к человечности или припугнуть солдат ради несчастного арестанта, она не посмела довериться своему голосу.
От этой внутренней борьбы ее освободило сочувствие людей, заполнивших комнату; они все громче защищали Теодора и объявили, что солдаты, ежели решатся увезти его, могут быть обвинены в убийстве.
- Ну и что, он так и так должен умереть, - возразил сержант, - за то, что покинул свой пост и поднял на меня руку, когда я исполнял приказ короля.
Едва не теряя сознание от слабости, Аделина прислонилась к креслу Теодора, чьи собственные беды на время отступили перед тревогой за нее. Одной рукой поддерживая ее и заставив себя улыбнуться, он проговорил так тихо, что слышала только она:
- Все это не так… и я не сомневаюсь, что, когда в деле моем разберутся, все обойдется без каких-либо последствий.
Аделина понимала, что слова эти говорятся лишь затем, чтобы утешить ее, и потому не дала им веры, хотя Теодор вновь и вновь заверял ее в своей полной безопасности. Тем временем толпа, чье сочувствие к нему было еще более возбуждено черствостью сержанта, стала уже открыто жалеть его и возмущаться как грозившим ему, очевидно, наказанием, так и бессердечием, с каким об этом было заявлено. Очень скоро возбуждение достигло такой степени, что сержант, отчасти испуганный возможными последствиями, отчасти же устыдившись сыпавшихся на него обвинений в жестокости, согласился, чтобы Теодора уложили в постель, пока он не испросит решения своего начальства о том, как тут следует поступить. Радость Аделины при этом повороте событий на время отодвинула на задний план собственные ее тревоги и отчаянность ее положения.
Перейдя в соседнее помещение, она дожидалась диагноза хирурга, который сейчас исследовал рану; хотя этот несчастный инцидент взволновал бы ее в любом случае, теперь она была тем более подавлена, что причиной его считала себя; к тому же злоключение это, показавшее во всей полноте привязанность к ней ее возлюбленного, сделало его еще ближе ее сердцу и тем самым, по-видимому, обострило ее собственное зарождавшееся чувство. Она не смела даже помыслить о том, что, оправившись от раны, он, возможно, присужден будет к смерти, и старалась внушить себе, что все это не более как злое измышление его гонителей.
Помимо всего, нынешнее состояние Теодора, а также сопутствовавшие ему обстоятельства пробудили всю ее нежность и открыли ей истинный смысл ее симпатии к нему. Изящная фигура, благородное умное лицо и обаятельные манеры Теодора, привлекшие ее с первого взгляда, выиграли затем еще больше благодаря силе мысли и тонкости чувств, выражавшихся в речах его. То, как он держался с ней после побега, вызвало ее горячую благодарность, а опасность, какой он подверг себя ради нее, еще усилили нежность, переросшую в любовь. Пелена с сердца спала, и она впервые отдала себе отчет в своем чувстве.
Наконец хирург вышел из комнаты Теодора и предстал перед Аделиной, желавшей поговорить с ним. Она попросила хирурга сказать ей, в каком состоянии рана Теодора.
- Полагаю, вы родственница джентльмена, мадам… быть может, сестра его? Вопрос неприятно поразил и смутил ее; не ответив, она повторила свою просьбу.
- Возможно, мадам, вы состоите с ним в еще более близких отношениях, - продолжал хирург, как и она, пропустив, по-видимому, ее вопрос мимо ушей, - возможно, вы - его супруга…
Аделина зарделась и собралась уже ответить, но он продолжал:
- Интерес, какой вы проявляете к его благоденствию, во всяком случае, весьма лестен, и я был бы рад обменяться с ним местами, будь я уверен, что меня ожидает столь же нежное сострадание со стороны такой очаровательной леди.
С этими словами он отвесил ей низкий поклон. Аделина, приняв самый сдержанный тон, сказала:
- А теперь, сэр, когда вы покончили с комплиментами, вы, может быть, удостоите вниманием мой вопроС. Я поинтересовалась, в каком состоянии вы оставили своего пациента.
- Пожалуй, мадам, на этот вопрос ответить весьма затруднительно. В каком-то смысле чрезвычайно неприятная роль - быть разносчиком дурных новостей. Боюсь, что он умрет.
- Умрет! - слабым голосом откликнулась Аделина. - Умрет!..
- Не тревожьтесь, мадам, - продолжал хирург, увидев, как она побледнела, - не тревожьтесь. Вполне возможно, что рана не достигла… - Он запнулся. - В этом случае его… - Он запнулся опять, - его… гм… не пострадали. А если так, значит, внутренние оболочки мозга не затронуты; в этом случае рана его, возможно, не воспалится, и тогда пациент, возможно, останется жив. Если же, однако, с другой стороны…
- Умоляю вас, сэр, говорите понятней, - прервала его Аделина, - и не шутите моей тревогой. Вы действительно полагаете, что он в опасности?
- В опасности! - вскричал хирург. - В опасности! Да, уверяю вас, в большой опасности!
С этими словами он вышел, всем своим видом выражая печаль и скорбь. Несколько минут Аделина оставалась в комнате, предаваясь отчаянию, унять которое не могла, затем, отерев слезы и постаравшись принять спокойный вид, вышла, чтобы послать слугу за хозяйкой постоялого двора. Напрасно прождав ее, она позвонила в колокольчик и опять, уже более настойчиво, послала за ней; однако хозяйка так и не явилась, и Аделина в конце концов сама спустилась по лестнице вниз, где и обнаружила ее среди толпы обывателей, которым она очень громко, и при том сильно жестикулируя, рассказывала о недавнем происшествии.
- Ох, да вот же и сама мамзель! - закричала она, увидев Аделину, и глаза всех присутствовавших тотчас устремились на нее.
Аделина, которой толпа мешала приблизиться к хозяйке, поманила ее пальцем и уже готова была удалиться, но хозяйка, жаждавшая продолжить свой рассказ, не обратила внимания на поданный ей знак. Напрасно Аделина пыталась встретиться с нею глазами - та глядела куда угодно, только не на нее, Аделина же не хотела громким окликом вновь привлечь к себе внимание.
- Ужас как жалко, что его наверняка расстреляют, - говорила меж тем хозяйка гостиницы, - он больно уж хорошенький, а только солдаты сказали, непременно его расстреляют, ежели он поправится. Но, видать, это бедному джентльмену не грозит, доктор говорит, ему уж никогда не выйти из этого дома живым.
Тут Аделина обратилась к мужчине, стоявшему рядом, и, попросив его сказать хозяйке, что она хочет поговорить с ней, удалилась. Минут через десять хозяйка явилась.
- Ах, мамзель, вашему братцу ох как худо, говорят, долго он не протянет. Аделина спросила, есть ли в городке другой какой-нибудь медик, кроме этого хирурга.
- Господи Боже мой, мадам! Это же на редкость здоровое местечко, не слишком-то мы здесь и нуждаемся в медицине… а уж эдаких несчастий и вовсе никогда здесь не бывало. Лет десять тому назад был здесь один доктор, так ведь в наших краях его ремеслом не проживешь, а сам-то он, думается мне, человек был довольно бедный.
Аделина, прервав ее, стала расспрашивать о Теодоре, которому хозяйка помогла дойти до его комнаты. Она спросила, как он перенес перевязку, стало ли ему легче после операции, однако хозяйка не могла удовлетворительно ответить на ее вопросы. Тогда Аделина еще раз спросила, нет ли другого хирурга в окрестностях городка, и ей сказали - нет.
Отчаяние, явно читавшееся на лице Аделины, вызвало как будто сочувствие хозяйки постоялого двора, и она постаралась утешить девушку, как только была способна. Она посоветовала Аделине послать за ее друзьями, а о доставке весточки обещала позаботиться сама. Аделина вздохнула и сказала, что в этом нет необходимости.
- Не знаю, мамзель, что, по-вашему, необходимо, - не отступалась хозяйка, - а по мне, так очень это тяжко - помирать в незнакомом месте и чтоб вокруг не было никого родных… небось, этот бедный джентльмен думает точь-в-точь как я, да и потом - кто заплатит за его похороны, коль он помрет?
Аделина взмолилась, прося ее замолчать, и, чтобы Теодору оказывали все возможное внимание, обещала вознаградить хозяйку за хлопоты; затем она попросила немедленно принести ей перо и чернильницу.
- Эх, мамзель, вы уж не сомневайтесь, эдак-то будет всего правильней. Да что там, ваши друзья нипочем не простят вас, коли вы их не известите. Уж я это по себе знаю. А что до молодого джентльмена, так я об нем позабочусь, все, что ни есть в доме, к его услугам, во всей округе ведь нету гостиницы лучше этой, хотя город наш не слишком велик.
Аделине пришлось повторить свою просьбу о пере и чернилах, только после этого хозяйка покинула наконец комнату.
Мысль о том, чтобы послать за друзьями Теодора, в суматохе последних событий ни разу не пришла Аделине в голову, и сейчас сознание, что это может обеспечить ему больший комфорт, в какой-то мере успокоило ее. Получив перо и чернила, она написала Теодору записку следующего содержания:
"В Вашем нынешнем состоянии вы нуждаетесь в максимальных удобствах, и, право же, нет ничего дороже во время болезни, как присутствие друзей; позвольте же мне уведомить о Вашем положении Ваше семейство: это будет приятно мне и утешительно для Вас".
Вскоре после того, как это послание было передано Теодору, она получила от него записку, в которой он почтительно, но настойчиво просил разрешения увидеть ее на несколько минут. Аделина тотчас вошла в его комнату, и худшие ее опасения подтвердились, как только она увидела его пылавшее жаром лицо; это был удар, который, вместе с усилиями скрыть свои чувства, почти лишил ее сил.
- Благодарю вас за вашу доброту, - сказал он, протягивая руку, которую Аделина тотчас приняла, и, сев у его кровати, разрыдалась.
Когда ее волнение несколько улеглось, она отняла платочек от глаз и опять взглянула на Теодора; его улыбка, исполненная нежной любви и благодарности за ее заботу о нем, принесла ей временное облегчение и осушила слезы.
- Простите мне мою слабость, - сказала она, - но чувства мои были так возбуждены последними событиями…
Но Теодор не дал ей договорить:
- Эти слезы бесконечно лестны моему сердцу. Но, ради меня, постарайтесь успокоиться: я не сомневаюсь, скоро мне станет лучше. Хирург…
- Мне он не нравится, - проговорила Аделина. - Но скажите мне, как вы себя чувствуете?
Он заверил девушку, что ему уже гораздо лучше, и, еще раз поблагодарив ее за доброту, перешел прямо к предмету, из-за коего просил ее с ним увидеться.
- Моя семья, - сказал он, - проживает очень далеко от этих мест, и я знаю, их любовь ко мне такова, что, как только они будут уведомлены о случившемся, никакие соображения, даже самые разумные, не удержат их от приезда сюда, чтобы помочь мне; однако их помощь может оказаться ненужной еще до их приезда. - (Аделина внимательно на него смотрела.) - Вероятно, я буду здоров, - продолжал он с улыбкой, - еще прежде того, как письмо дойдет к ним; тем не менее оно причинит им ненужную боль, а главное - заставит предпринять бесполезное путешествие. Ради вас, Аделина, я желал бы, чтобы они были здесь, однако через каких-нибудь несколько дней станут ясны последствия моего ранения. Давайте же подождем, по крайней мере, до этого момента и поступим в соответствии с обстоятельствами.
Аделина не стала настаивать на обсуждении этой темы и обратилась к вопросу, который в данную минуту представлял для нее больший интерес.
- Я очень хотела бы, чтобы вас пользовал более толковый хирург, - сказала она. - Вам лучше известна география этих мест, чем мне… есть ли тут по соседству какой-нибудь город, чтобы показаться еще кому-то?
- Думаю, что нет, - сказал он, - и это, право, не имеет значения, так как рана моя несерьезна, и самой скромной сноровки довольно, чтобы залечить ее. Но отчего, милая Аделина, вы так встревожены? Отчего готовы сразу же предполагать самое дурное? О, я отношу это на счет вашей сердечности… и позвольте заверить вас, что эта черта, увеличивая мою благодарность, усиливает также и мое нежное к вам уважение. О Аделина, коль скоро вы желаете моего быстрейшего выздоровления, умоляю вас успокоиться. Мне не может быть хорошо, если я вижу, что вы несчастливы.
Она заверила его, что всеми силами постарается быть спокойной, и, боясь, что беседа, продлившись еще, может пойти Теодору во вред, покинула его, чтобы он отдохнул.
Выйдя из галереи, она увидела хозяйку, на которую определенные слова Аделины подействовали магически, превратив небрежение и наглость в услужливость и любезность. Она явилась, чтобы спросить, всем ли обеспечен джентльмен в верхней комнате, потому как она, видит Бог, непременно хочет все ему предоставить.
- А я тут сиделку подобрала, мамзель, чтоб она, значит, за ним глядела, и можете мне поверить, она справится отменно. Уж я присмотрю за ней, да и сама я не прочь услужить ему когда-никогда. Бедный джентльмен! Какой он терпеливый! Никто б не поверил, будто он знает, что скоро помрет. Доктор ведь это ему самому сказал, так вот прямо и выложил.
Аделина была потрясена столь бестактным поведением хирурга; попросив подать легкий обед, она отпустила хозяйку. К вечеру хирург появился опять и, проведя несколько времени со своим пациентом, вернулся в гостиную, чтобы по просьбе Аделины рассказать ей о его состоянии. На расспросы Аделины он отвечал с величайшей торжественностью.