Стейнар же очень похвалялся. Его иск казался ему законным, а поддержка достаточно сильной, чтобы выиграть тяжбу. Поэтому он рьяно вел свое дело. Днем люди поднимались на холм тинга и оттуда излагали свои дела, а вечером судьи должны были вынести решение. Торстейн был там со своими людьми. Он следил за соблюдением распорядка тинга, потому что так было, пока Эгиль выполнял обязанности годи и имел власть. Обе стороны были в полном вооружении.
Вдруг на тинге увидели, что вдоль реки Глювры скачут люди. Их щиты сверкали. И когда они подъехали к полю тинга, впереди них был человек в синем плаще. На голове у него был золоченый шлем, сбоку – украшенный золотом щит, в руке – копье с насадкой, окованной золотом, на поясе – меч. Это приехал Эгиль, сын Скаллагрима, с восемью десятками человек. Все они были хорошо вооружены, как для битвы. Все они были как на подбор, потому что Эгиль привел с собой лучших сыновей бондов со всех южных полуостровов, тех, кто казался ему хорошими воинами. Эгиль подъехал со своими людьми к той палатке, которую Торстейн велел поставить и которая до сих пор стояла пустой. Они спешились.
Когда Торстейн узнал о приезде своего отца, он пошел ему навстречу со всеми своими людьми и принял его радушно. Эгиль и его люди сложили свои пожитки в палатке и отвели лошадей на луг. Когда это было сделано, Эгиль и Торстейн со всеми провожатыми пошли на холм тинга и сели там, где садились обычно. Эгиль встал и сказал громко:
– Здесь ли, на тинге, Анунд Сьони?
Анунд ответил, что он здесь, и сказал:
– Я рад, что ты приехал, Эгиль. Это устранит все, что препятствует миру между людьми.
– Это ты причиной тому, что твой сын Стейнар начал тяжбу против моего сына Торстейна и собрал столько народу, чтоб объявить Торстейна вне закона?
– Я не виноват, – сказал Анунд, – что между ними раздор. Я потратил много слов, убеждая Стейнара помириться с Торстейном, потому что я всегда избегал оскорблять твоего сына Торстейна. Я делал это ради старой дружбы, которая была между нами, Эгиль, с тех пор как мы выросли такими близкими соседями.
– Скоро станет ясно, – ответил Эгиль, – говоришь ты правду или лжешь, хотя я и не могу поверить во второе. Я вспоминаю те дни, когда каждому из нас показалось бы невероятным, что мы так вот станем судиться и не сможем удержать наших сыновей от глупостей, о которых я сейчас слышу. Я считаю, что, пока мы живы и раз эта ссора наших сыновей, надо нам взять это дело в свои руки и уладить его. Не позволим Одду из Тунги и Эйнару стравливать наших сыновей, как лошадей. Пусть они лучше умножают свое добро другим способом, чем берясь за такое дело.
Тогда Анунд встал и сказал:
– Верно говоришь ты, Эгиль, и нам не подобает быть на том тинге, где судятся наши сыновья. Стыдно будет нам, если мы не сможем их помирить. Я хочу, Стейнар, чтобы ты доверил мне это дело и предоставил вести его, как я найду нужным.
– Я не знаю, – ответил Стейнар, – могу ли я отказаться от своего иска, после того как я заручился поддержкой знатных людей. Я буду добиваться только такого конца, который удовлетворит Одда и Эйнара.
Тут Одд и Стейнар посовещались между собой, и Одд сказал:
– Я буду оказывать тебе поддержку, как я тебе обещал, пока ты не добьешься закона или такого конца дела, на который ты согласишься. Кто знает, как повернется твое дело, если решение по нему будет выносить Эгиль?
Тогда заговорил Анунд:
– Слова Одда мне не указ. От него я ни хорошего, ни плохого не видел, а Эгиль сделал мне очень много добра. Я доверяю ему гораздо больше, чем другим, и потому возьмусь за это дело сам. Тебе не стоило бы восстанавливать нас всех против себя. До сих пор я всегда решал за нас обоих. Так будет и сейчас.
– Ты слишком рьяно берешься за это дело, отец, и мы не раз, я думаю, раскаемся в этом.
После этого Стейнар передал дело Анунду, чтобы тот продолжал тяжбу или заключил мировую, как полагалось по закону. И Анунд, как только взял дело в свои руки, пошел к Торстейну и Эгилю. Он сказал:
– Теперь, Эгиль, я хочу, чтобы ты судил и решал сам, как тебе угодно, так как я верю твоему решению больше всего, в моих делах, как и во всех прочих.
Анунд и Торстейн подали друг другу руки и просили присутствующих быть свидетелями того, что Эгиль, сын Скаллагрима, сам должен решить дело на тинге, как он хочет, без всяких ограничений. Разговор на этом кончился и люди разошлись по своим палаткам. Торстейн велел подвести трех быков к палатке Эгиля и зарезать их, чтоб кормиться во время тинга. А Одд из Тунги и Стейнар вернулись в свою палатку, и Одд сказал:
– Раз ты, Стейнар, с твоим отцом решили прекратить вашу тяжбу, я считаю себя свободным от обещания оказывать тебе поддержку, так как мы договаривались, что я должен поддерживать тебя до того, как ты выиграешь тяжбу, или до такого ее прекращения, которое бы тебя удовлетворило.
Стейнар сказал, что Одд поддерживал его хорошо и смело и что их дружба должна стать еще крепче, чем раньше.
– Я считаю, – добавил он, – что ты свободен от обязательства, которое дал мне.
Вечером собрались судьи для решения дел, но рассказывают, что ничего особенного не произошло.
LXXXII
На другой день Эгиль, сын Скаллагрима, пошел на холм тинга, и с ним Торстейн и все их люди. Пришли туда также Анунд и Стейнар. Одд из Тунги и Эйнар со своими людьми тоже пришли туда. После того как другие люди изложили свои дела, Эгиль встал и сказал:
– Здесь ли Стейнар и Анунд, слышат ли они меня?
Анунд отвечал, что они здесь.
– Тогда я вынесу решение по тяжбе Стейнара с Торстейном. Я начну с того, что мой отец Грим приехал сюда в страну и занял всю землю вокруг Болот и дальше. Он поселился в Борге и определил границы своей земли. А друзьям своим он роздал земли вокруг, где они и жили с тех пор. Ани он дал Анабрекку (холм Ани), где живут теперь Анунд и Стейнар. Все мы знаем, Стейнар, где проходит граница между Боргом и Анабреккой: эта граница – ручей Хавслёк. И ведь дело было не так, Стейнар, что ты послал пасти скот на землю Торстейна, не ведая того, нет – ты присвоил его землю и думал, что он настолько недостоин своего рода, что позволит тебе ограбить себя! А ведь вы, Стейнар и Анунд, должны знать, что Ани получил эту землю от моего отца Грима! Тогда Торстейн убил двух твоих рабов. Всем понятно, что своими делами они вполне заслужили смерть и не стоят виры. Даже если бы они были свободными людьми, они бы не стоили виры. А за то, Стейнар, что ты замышлял захватить владения моего сына Торстейна, которые он получил от меня, а я получил в наследство от моего отца, – за это ты должен отдать твои земли в Анабрекке без всякого возмещения за них. И ты не должен иметь ни жилья, ни приюта здесь в округе, к югу от реки Ланги, и должен уехать из Анабрекки раньше, чем истекут положенные дни перехода. И тебя сможет убить каждый, кто захочет поддержать Торстейна, сразу же по истечении положенных дней перехода, если только ты не уедешь прочь или не исполнишь чего-либо из того, к чему я обязал тебя здесь.
Когда Эгиль сел, Торстейн просил присутствующих быть свидетелями этого решения. Тогда Анунд Сьони сказал:
– Люди скажут, Эгиль, что решение, которое ты вынес и объявил здесь, очень несправедливо. Обо мне можно только сказать, что я всегда стремился уладить раздоры. Но отныне я не упущу случая сделать все что смогу во вред Торстейну.
– Мне сдается, – сказал Эгиль, – что ваша судьба с сыном станет еще хуже, если наша тяжба затянется. Я думаю, Анунд, тебе надо бы знать, что мне всегда удавалось отстоять свое право перед такими людьми, как ты и твой сын. А Одд и Эйнар, которые приняли в этом деле такое большое участие, приобрели благодаря ему столько уважения, сколько они заслуживали.
LXXXIII
На тинге был также Торгейр Соня, сын сестры Эгиля. Он очень поддерживал Торстейна в этой тяжбе, и он просил отца и сына дать ему землю где-нибудь в Болотах. Эгиль принял эту просьбу благожелательно и сказал Торстейну, чтоб он пустил туда Торгейра. Они поселили его в Анабрекке, а Стейнар перебрался на ту сторону реки Ланги и поселился у ручья Лейрулёка.
Эгиль поехал домой, в Мосфелль. Отец и сын расстались дружески.
У Торстейна был человек по имени Ири, быстроногий как никто и очень зоркий. Он был чужеземцем и отпущенником Торстейна. На нем лежала забота о скоте, особенно о том, чтобы выгонять овец в горы весной и назад в загоны осенью.
После положенных дней перехода Торстейн велел собрать овец, которые еще оставались там, и погнать их в горы. Ири остался в овечьем загоне, а Торстейн со своими работниками поехал в горы. Их было восемь человек. Торстейн велел поставить на Грисартунге изгородь между озером Лангаватном и рекой Глюврой. Весной он послал многих людей на эту работу.
Посмотрев, как идет работа, он поехал домой. Но когда он проезжал мимо поля тинга, навстречу ему прибежал Ири и сказал, что хочет говорить с ним с глазу на глаз. Торстейн сказал, чтобы спутники его ехали вперед, пока он поговорит с Ири. Ири рассказал, что днем он взбирался на холм Эйнкуннир посмотреть, где овцы.
– И тут я увидел, – сказал он, – что в лесу, повыше зимней дороги, торчат двенадцать копий и блестят щиты.
Торстейн громко сказал, так, чтобы его слышали спутники:
– Почему ему так хочется увидеться со мной, что я не могу продолжать свой путь домой? Впрочем, Альвальду покажется несправедливым, если я откажусь поговорить с ним, когда он болен.
А Ири побежал со всех ног на гору.
Торстейн сказал спутникам:
– Я думаю, наша поездка будет долгой, так как нам придется сначала поехать на юг, в Альвальдсстадир. Альвальд просит меня, чтоб я заехал к нему. Но то, что я поеду к нему по его просьбе, едва ли покажется ему достаточной наградой за быка, которого он мне подарил прошлой осенью.
И они поехали на юг по болотам ниже Стангархольта, потом дальше к югу, к реке Гуве, и вниз вдоль реки по верховой тропе. Когда они проехали мимо озерка на реке, к югу от реки они увидели большое стадо и одного человека при нем. Это был работник Альвальда. Торстейн спросил его, как дела. Тот отвечал, что все здоровы и что Альвальд в лесу, на рубке леса.
– Тогда скажи ему, – сказал Торстейн, – что если он хочет говорить со мной, то пусть приедет в Борг, а я теперь поеду домой.
Так он и сделал. Но позже стало известно, что в этот день Стейнар, сын Сьони, с одиннадцатью людьми сидел в засаде у холма Эйнкуннира. Торстейн сделал вид, что он ни о чем не знает, и все было спокойно.
LXXXIV
Жил человек по имени Торгейр. Он был родичем и близким другом Торстейна. Он в это время жил на полуострове Альфтанесе. Торгейр имел обыкновение каждую осень приглашать к себе гостей на пир. Он поехал к Торстейну, сыну Эгиля, и пригласил его к себе. Торстейн обещал быть, и Торгейр уехал обратно.
В условленный день Торстейн собрался в дорогу. Оставалось четыре недели до начала зимы. С Торстейном поехали живший у него норвежец и двое из его работников. Сыну Торстейна, Гриму, было тогда десять лет. Он тоже отправился с ними. Всего их было пятеро. Они поехали к водопаду на Ланге и дальше через реку, а потом дальше, к реке Ауридаа.
За рекою работали Стейнар и Анунд со своими людьми. Узнав Торстейна, они бросились к оружию, а потом вслед за ним и его людьми. Когда Торстейн обнаружил погоню, он и его спутники выезжали из леса Лангахольта. Там стоит высокий и неширокий холм. Они спешились и поднялись на холм. Торстейн сказал, чтобы маленький Грим бежал в лес и не оставался с ними. Когда Стейнар и его люди достигли холма, они кинулись на Торстейна и на его спутников, и началась битва.
Со Стейнаром было шесть взрослых мужчин. Седьмым был его двенадцатилетний сын. Их столкновение увидели люди из других дворов, бывшие на лугах, и сбежались, чтоб их разнять. Когда их разняли, оба работника Торстейна были уже убиты. Был убит и один раб Стейнара, и некоторые ранены. Едва их разняли, Торстейн огляделся, ища Грима, и Грима нашли. Он был тяжело ранен, а сын Стейнара лежал возле него мертвый.
Когда Торстейн сел на свою лошадь, Стейнар закричал ему:
– Убегаешь, белобрысый Торстейн?
Торстейн сказал:
– Ты побежишь еще дальше, раньше чем пройдет неделя.
Потом он поехал со своими спутниками через болото, и маленький Грим был с ним. Но когда они ехали по одному холму, мальчик умер, и они похоронили его там. С тех пор этот холм называется Гримсхольт (холм Грима). А то место, где они бились, зовется с тех пор Орростухваль (холм Битвы).
Вечером Торстейн приехал на Альфтанес, как и собирался раньше, и прогостил там три дня. Потом он собрался в обратный путь. Ему предлагали провожатых, но он отказался, и они поехали назад вдвоем.
А в тот день, когда Стейнар ожидал возвращения Торстейна, он поехал вдоль моря. Он приехал к дюнам ниже Ламбастадира и остановился там. У него был меч, который назывался Скрюмир. Это было очень хорошее оружие. Так стоял он в дюнах с обнаженным мечом и пристально смотрел только в одну сторону, туда, где ехал по песку Торстейн.
Ламби жил тогда в Ламбастадире, и он увидел, что замышляет Стейнар. Он вышел из дому и пошел в дюны, и, подойдя к Стейнару, схватил его сзади под руки. Стейнар хотел вырваться от него, но Ламби держал крепко, и оба скатились с дюны вниз. Как раз в это время Торстейн и его спутник проехали внизу по дороге.
Стейнар приехал на жеребце. Этот жеребец сорвался и побежал вдоль моря. Торстейн с товарищем увидели его и удивились, потому что они не заметили, что Стейнар проехал здесь. А Стейнар снова рванулся на дюну, потому что он не видел, как Торстейн проехал мимо. А когда они опять выбрались на пригорок, Ламби столкнул Стейнара с дюны вниз. Стейнар не удержался и слетел вниз на песок, а Ламби побежал домой. Стейнар вскочил на ноги и помчался за ним. Но как только Ламби добежал до своих дверей, он вбежал внутрь и заперся. Стейнар ударил мечом так, что меч глубоко вошел в наличник двери. Так они расстались, и Стейнар пошел домой.
На следующий день после того, как Торстейн вернулся домой, он послал работника в Лейрулёк сказать Стейнару, чтобы тот перебирался за Боргархраун, иначе он, Торстейн, воспользуется тем, что у него больше людей.
– И тогда тебе уже не уйти, – сказал он.
Стейнар ушел на побережье Снефелльсстранд и там построил двор, который называется Эллиди. Так кончились раздоры между ним и Торстейном, сыном Эгиля.
Торгейр Соня жил в Анабрекке. Но он был плохим соседом Торстейну в чем только мог. Однажды, когда Эгиль и Торстейн встретились, они много говорили о Торгейре Соне, их родиче, и сошлись во всем. Тогда Эгиль сказал:
Я единым словом
Землю взял у Стейнара.
Тем потомку Гейра
Пособить хотел я.
Сын сестры нежданно
Скверным оказался.
Странно, что не смог он
Избежать дурного.
Торгейр Соня перебрался тогда из Анабрекки на юг, в долину Флокадаль, потому что Торстейн понял, что не уживется с ним, даже если бы и хотел этого. Торстейн был человек прямой, справедливый и миролюбивый. Но когда другие задевали его, он умел защитить себя. Поэтому связываться с ним было опасно.
Одд из Тунги был тогда хавдингом на Боргарфьорде, к югу от реки Хвиты. Он был годи и смотрел за капищем, на содержание которого все в Скардсхейде платили налог.
LXXXV
Эгиль, сын Скаллагрима, теперь совсем состарился и стал неповоротлив. Зрение и слух у него ослабели, а ноги плохо его слушались. Он жил тогда в Мосфелле, У Грима и Тордис. Однажды, когда он шел вдоль стены дома, нога его подвернулась, и он упал. Какие-то женщины увидели это, засмеялись над ним и сказали:
– Плохо твое дело, Эгиль, если ты сам валишься с ног! Тогда Грим сказал:
– Когда мы были молоды, женщины меньше насмехались над нами.
А Эгиль сказал:
Я как лошадь в путах -
Оступиться легко мне.
Мой язык слабеет,
Да и слух утрачен.
В конце концов Эгиль совсем ослеп. Однажды зимой, в холодную погоду, Эгиль подошел к огню погреться. Стряпуха сказала, что странно, когда такой человек, каким был некогда Эгиль, путается теперь под ногами и мешает работать.
– Позволь мне погреться у огня, – сказал Эгиль, – не будем ссориться из-за места.
– Вставай! – отвечала она. – Иди на свое место и не мешай нам.
Эгиль тогда встал, пошел на свое место и сказал:
У огня, ослепший,
Я дрожу. Должна ты,
Женщина, простить мне
Глаз моих несчастье.
Англии владыке
Я певал, бывало.
Слушал он охотно,
Золотом платил мне.
Еще как-то раз Эгиль подошел к огню погреться. Один человек спросил его, не замерзли ли у него ноги, и сказал, чтобы он не держал их слишком близко к огню.
– Так я и сделаю, – сказал Эгиль, – но мне теперь нелегко ставить ноги куда надо. Я ничего не вижу, а слепота делает неловким.
И он сказал тогда вису:
Еле ползет
Время. Я стар
И одинок.
Не защитит
Конунг меня.
Пятки мои
Как две вдовы:
Холодно им.
В первые дни правления Хакона Могучего Эгилю пошел девятый десяток. Во всем, кроме зрения, он был еще крепок. Однажды летом, когда люди собирались на тинг, Эгиль попросил Грима, чтоб он взял его с собой. Гриму не понравилась эта просьба. И когда Грим и Тордис разговаривали друг с другом, Грим сказал ей, о чем Эгиль просил.
– Я хотел бы, – добавил он, – чтоб ты выведала, что кроется за этой просьбой.
Тордис пошла к Эгилю, своему родичу. Самой большой радостью для него было разговаривать с нею. Придя к нему, Тордис спросила:
– Это правда, дядя, что ты хочешь поехать на тинг? Я хочу, чтобы ты мне сказал, что ты там думаешь делать.
– Я скажу тебе, – отвечал он, – что я задумал. Я хочу взять с собой на тинг оба сундука, которые мне подарил когда-то конунг Адальстейн. Оба они полны английским серебром. Я хочу, чтобы сундуки втащили на Скалу закона, где всего больше народу. Потом я раскидаю серебро, и было бы удивительно, если бы люди мирно поделили его между собой. Я думаю, тут будет довольно и пинков и пощечин, и возможно, что в конце концов все на тинге передерутся.
Тордис ответила:
– Это была бы великолепная шутка, она бы осталась в памяти, пока страна обитаема.
Потом она пошла к Гриму и сообщила ему намерение Эгиля.
– Нельзя позволить, чтобы он осуществил такой чудовищный замысел, – сказал Грим.
И когда Эгиль опять заговорил с ним о поездке на тинг, он отсоветовал ему ехать. Так Эгиль остался дома. Ему не нравилось это, и он был очень не в духе. Летом из Мосфелля перегоняли скот на горные луга, и Тордис была в горах во время тинга. Как-то вечером, когда люди в Мосфелле уже ложились спать, Эгиль позвал двух рабов Грима. Он велел привести ему лошадь.