Раз утром случилось, однако ж, что, когда тот человек вышел, а Джаннелло Скриньяро, – так звали юношу, – пробрался к нему в дом и был с Перонеллой, муж, обыкновенно весь день не возвращавшийся, вернулся через некоторое время домой и, найдя дверь запертою изнутри, постучался и, постучав, стал говорить про себя: "Господи, похвален буди вовеки, ибо, хотя ты и сделал меня бедняком, по крайней мере утешил хорошей и честной молодой женой. Смотрите-ка, как скоро она заперла дверь изнутри, только что я вышел, дабы не забрался никто, кто бы мог досадить ей". Перонелла, услышав, что это муж, которого признала по стуку, сказала: "Увы, мой Джаннелло, смерть моя! Вон вернулся муж, чтоб ему пусто было, и я недоумеваю, что это значит, потому что он никогда еще не возвращался в такой час; может быть, он тебя видел, когда ты входил. Как бы там ни было, влезь, ради бога, в ту бочку, которую там видишь, а я пойду отворю ему; посмотрим, что это значит, что он так скоро вернулся домой сегодня утром". Джаннелло быстро влез в бочку. Направившись к двери, Перонелла отворила мужу и сказала ему сердито: "Это что за новости, что сегодня утром ты так рано пришел домой? Вижу я, сегодня ты, кажется, ничего не хочешь делать, что возвращаешься со своим инструментом в руках; коли так, чем мы станем жить? Откуда достанем хлеба? Не думаешь ли ты, что я позволю тебе заложить мое платьишко и другое мое тряпье? А я только и знаю, что пряду днем и ночью, так что тело отстало от ногтей, лишь бы наработать хотя бы на масло, чтобы горела лампа. Эх, муженек, муженек! Нет у нас соседки, которая не удивлялась бы тому и не издевалась бы надо мною за ту работу, которую я справляю, а ты возвращаешься у меня домой, опустив руки, когда тебе надо было бы работать". Так сказав, она принялась плакать и снова заговорила: "Бедная я, горемычная, в худой час я родилась, в худое время пришла сюда: могла бы заполучить степенного парня – и не захотела, а вот пошла к такому, а ему и невдомек, кого он взял за себя. Другие веселятся со своими любовниками, и нет ни одной, у которой их не было бы, у которой два, у которой три, и они утешаются, а мужьям выдают месяц за солнце, у меня же, бедной, за то, что я хорошая и такими делами не занимаюсь, одно зло и худая доля! Не знаю, почему бы и мне не взять себе какого-нибудь из тех любовников, как то делают другие. Пойми хорошенько, муженек мой, что, если бы я захотела творить злое, я нашла бы с кем, ибо много есть щеголей, которые влюбились в меня и за мной ухаживают и засылали ко мне, суля много денег, а коли желаю – платья и драгоценностей, но духу на то у меня не хватало, ибо я дочь не такой женщины; а ты вот возвращаешься домой, когда должен был бы работать". – "Эх, жена, – говорит муж, – не кручинься ты, бога ради; поверь, я знаю, какова ты у меня, и еще сегодня утром убедился в этом отчасти; то верно, что сегодня утром я пошел на работу, но, видно, ты не знаешь, чего не знал и я сам, что сегодня праздник св. Галеона и не работают, потому-то я и вернулся в таком часу домой; тем не менее я позаботился и так устроил, что у нас будет хлеба более чем на месяц, ибо я продал вон тому человеку, что со мной, бочку, которая, ты знаешь, уже давно мешала нам в доме, и он дает мне за нее пять золотых флоринов". Сказала тут Перонелла: "И это опять на мое же горе! Ты вот мужчина и выходишь и должен был бы понимать толк в мирских делах, а продал бочку за пять флоринов, а я, бедная женщина, едва переступавшая через порог, увидев, как она мешает нам в дому, продала ее за семь одному хорошему человеку, который и влез в нее, когда ты возвращался, и смотрит, крепка ли она".
Когда муж услышал это, был более чем доволен и говорит пришедшему за бочкой: "Ступай себе с Богом, почтенный, ты слышал, что жена моя продала за семь, тогда как ты давал мне не более пяти". Тот ответил:
"В добрый час!" и ушел. А Перонелла говорит мужу: "Пойди сам наверх, так как ты здесь, и постарайся уладить с ним наше дело". Джаннелло, у которого уши были настороже, чтобы узнать, надо ли ему чего бояться, как услышал слова Перонеллы, быстро выскочил из бочки и, точно ничего не слыхал о возвращении мужа, начал говорить: "Где ты, хозяйка?" На это муж, входя, сказал: "Вот я, что тебе нужно?" Говорит Джаннелло: "А ты кто такой? Мне надо бы женщину, с которой я сторговался об этой бочке". Тот отвечал: "Не беспокойся, договаривайся со мною, я ей муж". Тогда Джаннелло сказал: "Бочка, кажется мне, очень прочная, но вы, должно быть, держали в ней дрожжи, она так обмазана внутри чем-то сухим, что мне не отколупнуть и ногтем, потому я не возьму ее, пока вы ее прежде не вычистите". Говорит тогда Перонелла: "За этим торг не станет, мой муж всю ее вычистит". – "Разумеется", – сказал муж и, положив свои инструменты, сняв куртку, велел зажечь свечу и подать себе рубанок, влез в бочку и начал строгать. А Перонелла, как бы желая посмотреть, что он делает, всунула голову в отверстие бочки, не очень-то широкое, а сверх того и одну руку и все плечо, и стала говорить: "Поскобли здесь и тут, да там еще" либо: "Посмотри, тут еще немного осталось". Пока она стояла так, указывая и напоминая мужу, Джаннелло, видя, что не может сделать, как бы хотел, задумал устроиться как было возможно, подобно диким парфянским кобылицам, резвящимся в просторных полях, а затем отошел от бочки как раз в то мгновение, когда муж кончил скоблить ее. Перонелла высунула из бочки голову, и муж из нее вылез. Тогда Перонелла сказала Джаннелло: "Возьми, почтенный, свечу и погляди, все ли, по-твоему, чисто". Посмотрев внутри, Джаннелло сказал, что все ладно и он доволен; отдав мужу семь золотых флоринов, он приказал отнести бочку к себе домой.
Новелла десятая
Маркиз Салуццкий, вынужденный просьбами своих людей жениться, берет за себя, дабы избрать жену по своему желанию, дочь одного крестьянина и, прижив с ней двух детей, уверяет ее, что убил их. Затем, делая вид, что она ему надоела и он женится на другой, он велит вернуться своей собственной дочери, будто это – его жена, а ту прогнать в одной рубашке. Видя, что она все терпеливо переносит, он возвращает ее в свой дом, любимую более, чем когда-либо, представляет ей ее уже взрослых детей и почитает ее и велит почитать как маркизу
Когда кончилась длинная новелла короля, всем, по-видимому, сильно понравившаяся, Дионео сказал, смеясь:
– Добродушный человек, ожидавший следующей ночи, чтобы сбить поднятый хвост призрака, не дал бы двух грошей за все похвалы, расточаемые вами мессеру Торелло!
Затем, зная, что ему одному осталось говорить, он начал:
– Мягкосердые мои дамы, мне кажется, нынешний день посвящен был королям и султанам и тому подобным людям; потому, дабы не слишком отстать от вас, я хочу рассказать об одном маркизе, но не о великодушном подвиге, а о безумной глупости, хотя в конце из нее и вышел прок. Я никому не советую подражать ему, потому что было большой несправедливостью, что из этой глупости ему последовало благо.
Много лет тому назад в роде маркизов Салуццо был старшим в доме молодой человек по имени Гвальтьери, который, будучи не женат и бездетен, ничем иным не занимался, как целыми днями охотился за птицами и зверями, нимало не помышляя ни о женитьбе, ни о потомстве, за что его следует считать очень мудрым. Это не нравилось его людям, и они несколько раз просили его жениться, дабы ему не остаться без наследника, а им без правителя, причем предлагали найти ему такую жену из хорошей семьи, что на нее можно было бы возложить добрые надежды, а он был бы ею очень доволен. На это Гвальтьери отвечал им: "Друзья мои, вы принуждаете меня к тому, чего я решился никогда не делать, зная, как трудно найти жену, привычки которой подходили бы к моим, как велико число неподходящих и как трудно жить тому, кто нашел жену, ему не соответствующую. Вы говорите, что с уверенностью можете судить о дочерях по нравам отцов и матерей, и отсюда заключаете, что дадите мне такую, которая мне понравится, но это – глупость, ибо я не понимаю, как можете вы узнать их отцов и тайны их матерей; а хотя бы вы их и знали, дочки часто бывают не похожи на отцов и матерей. Но раз уж вам угодно связать меня этими узами, я изъявляю на это согласие, а для того, чтобы мне жаловаться пришлось на себя, а не на других, если б дело вышло худо, я сам хочу найти себе жену, причем заявляю, что если вы не станете почитать ее как госпожу, кого бы я ни взял, вы почувствуете, к великому своему огорчению, как тяжело мне, против моего желания, брать жену по вашей просьбе". Почтенные мужи ответили, что они согласны, лишь бы он решил жениться.
Гвальтьери давно уже приглянулась одна бедная девушка из деревни, соседней с его поместьем, а так как она показалась ему очень красивой, он заключил, что с нею он получит утешение в жизни; потому, не ища далее, он вознамерился жениться на ней: велев позвать к себе ее отца, он договорился с ним, большим бедняком, что возьмет ее себе в жены. Устроив это, Гвальтьери собрал всех своих друзей в окрестности и сказал им: "Друзья мои, вам хотелось и хочется, чтоб я женился, и я готов сделать это скорее, чтобы угодить вам, чем из желания иметь жену. Вы помните, что вы мне обещали признать и почитать своей госпожой, кого я возьму, кто бы она ни была, и вот наступило время сдержать мое вам обещание, и я желаю, чтобы и вы исполнили ваше. Я нашел девушку себе по сердцу очень близко отсюда, которую я хочу взять в жены и через несколько дней ввести ее в свой дом; потому позаботьтесь, чтобы свадебное торжество было прекрасно и чтобы моей невесте был оказан достойный прием, дабы я мог счесть себя довольным исполнением вашего обещания, как и вы можете счесть себя довольными исполнением моего".
Добрые люди, обрадовавшись, ответили, что это им по сердцу и что, кто бы она ни была, они примут ее как госпожу и как госпожу станут чтить. После этого все занялись приготовлениями к прекрасному, большому и веселому празднеству; то же сделал и Гвальтьери. Он велел приготовить великолепную и роскошную свадьбу и пригласить множество друзей, родных и именитых и незнатных соседей; а кроме того, велел скроить и сшить много красивых и дорогих платьев по размеру одной девушки, которая казалась ему одинакового сложения с той, на которой он намеревался жениться; он приготовил, помимо того, пояса, кольца и дорогой красивый венец и все, что требуется для молодой.
Когда настал день, назначенный им для свадьбы, Гвальтьери в половине третьего часа сел на коня, а с ним и все его гости; отдав необходимые распоряжения, он сказал: "Господа, пора отправиться за невестой". Пустившись в путь, он вместе со всем обществом прибыл в деревушку; подъехав к дому отца девушки, он встретил ее, поспешно возвращавшуюся с водой от колодца, чтобы затем отправиться вместе с другими женщинами посмотреть на приезд невесты Гвальтьери. Когда Гвальтьери увидел ее, назвав ее по имени, то есть Гризельдой, спросил, где ее отец, на что она стыдливо ответила: "Господин мой, он дома". Тогда Гвальтьери, сойдя с коня и приказав всем дожидаться его, вступил в бедную хижину, где нашел ее отца, по имени Джаннуколе, которому сказал: "Я пришел взять за себя Гризельду, но прежде желаю расспросить ее кое о чем в твоем присутствии". И он спросил ее, станет ли она, если он возьмет ее в жены, всегда стараться угождать ему, не сердиться, что бы он ни говорил и ни делал, будет ли ему послушна и многое другое в том же роде; на все это она отвечала, что будет. Тогда Гвальтьери, взяв ее за руку, вывел ее из дома, велел в присутствии всего своего общества и всех других раздеть ее донага и, распорядившись, чтобы ему доставили заказанные им платья, приказал одеть ее и обуть поскорее; на ее волосы, как были нечесаные, возложить венец, и затем, когда все этому удивились, сказал: "Господа, вот та, которую я намерен взять себе в жены, если она желает иметь меня мужем". Потом, обратившись к ней, застыдившейся на себя и смущенной, он спросил ее: "Гризельда, хочешь ли ты, чтобы я был твоим мужем?" На что она ответила: "Да, господин мой". – "А я хочу взять тебя в жены", – сказал он и в присутствии всех повенчался с ней. Посадив ее на коня, он привез ее в почетном сопровождении в свой дом. Тут был свадебный пир, великолепный и богатый, и празднество такое, как будто он взял дочь французского короля.
Казалось, молодая вместе с одеждами переменила и душу и привычки. Она была, как мы уже сказали, красива телом и лицом и, насколько была красивой, настолько стала любезной, приветливой и благовоспитанной, что, казалось, она – дочь не Джаннуколе, сторожившая овец, а благородного синьора, чем она поражала каждого, кто прежде знал ее. К тому же она была так послушна мужу, что он считал себя самым счастливым и довольным человеком на свете; также и в отношении подданных своего мужа она держалась так мило и благодушно, что не было никого, кто бы не любил ее и не почитал от души, и все молились о ее счастье, благополучии и возвышении и если прежде говорили, что Гвальтьери поступил не особенно разумно, взяв ее в жены, то теперь признавали его за разумнейшего и рассудительнейшего человека на свете, потому что никто другой, за исключением его, не смог бы никогда угадать ее достоинства, скрытые под бедным рубищем и крестьянской одеждой. Одним словом, не прошло много времени, как она сумела не только в своем маркизате, но и всюду устроить так, что заставила говорить о своих достоинствах и добрых делах, забыв обо всем, что говорили из-за нее против ее мужа, когда он на ней женился.
Вскоре она забеременела и в урочное время родила девочку, чему Гвальтьери очень обрадовался. Но вскоре после того странная мысль возникла в его уме, желание долгим искусом испытать ее терпение; и он начал укорять ее словами, представляясь рассерженным, говоря, что его люди крайне недовольны тем, что она низкого рода, особенно же они опечалены рождением девочки и только и делают, что ропщут. Когда жена услышала это, она, не изменившись в лице и ни в чем не изменив своему доброму намерению, сказала: "Господин мой, поступи со мною так, как ты найдешь более удобным для своей чести и покоя; я буду довольна всем, ибо знаю, что я ниже их и не была достойна той чести, которой ты меня удостоил". Этот ответ очень понравился Гвальтьери, так как он увидел, что она ничуть не возгордилась от почета, какой оказывали ей он или другие.
Немного времени спустя, передав в общих словах жене, что его подданные не могут выносить ее дочку, он, научив одного из своих слуг, послал его к ней, а тот, очень опечаленный, сказал ей: "Мадонна, если я не желаю себе смерти, мне следует исполнить повеление моего господина. Он велел, чтобы я взял вашу дочку и чтобы я…" Дальше он не договорил. Жена, услыхав эти слова, видя лицо слуги и вспомнив мужа, поняла, что ему было приказано убить девочку; потому, быстро вынув ее из колыбели, она поцеловала и благословила ее и, хотя ощущала в сердце страшное горе, не изменившись в лице, передала ее в руки слуги со словами: "Возьми, исполни в точности все, что поручил тебе твой и мой господин, но не оставляй ее так, чтобы ее растерзали звери или птицы, если только он не приказал тебе этого". Слуга, взяв девочку, сообщил Гвальтьери все, что отвечала жена, а он, удивляясь ее твердости, отправил его с ребенком в Болонью к одной своей родственнице, с просьбою, чтобы она, никому не говоря, чья это дочь, тщательно ее воспитала и обучила хорошим манерам.
Случилось после того, что жена снова забеременела и в положенный срок родила мальчика, чему Гвальтьери очень обрадовался, но так как ему недостаточно было уже сделанного, он нанес жене еще большую рану, сказав ей однажды с гневным видом: "Жена, с тех пор как ты родила этого сына, я никоим образом не могу ужиться с моими людьми, – так горько они жалуются на то, что внук Джаннуколе будет их господином; и я боюсь, как бы не пришлось мне снова сделать то же, что я сделал, или покинуть тебя и взять другую жену". Жена выслушала его с невозмутимым видом, ничего иного не ответила, как только: "Господин мой, лишь бы ты был доволен, а обо мне не думай, ибо ничто мне не дорого, как лишь то, что, я вижу, тебе по сердцу". Немного времени спустя Гвальтьери таким же образом, как посылал за дочкой, послал за сыном и, так же притворившись, что велел убить его, отправил на воспитание в Болонью, как отправил девочку, к чему жена отнеслась так же, как то сделала относительно дочки, чему Гвальтьери сильно удивлялся, утверждая про себя, что никакой другой женщине того не стерпеть, что терпела она; если б он не видел ее страстной любви к детям, он подумал бы, что поступает она так по равнодушию, тогда как теперь он узнал, что она действует как женщина мудрая. Его подданные, полагая, что он велел умертвить детей, сильно его порицали, почитая его человеком жестоким, а к жене возымели величайшее сожаление, она же ничего другого не сказала женщинам, соболезновавшим ей об убитых детях, как лишь то, что ей приятно то, что в угоду их родителю.
Когда прошло несколько лет с рождения девочки и Гвальтьери показалось, что настало время в последний раз испытать терпение жены, он сказал многим домочадцам, что не может выносить долее Гризельду как жену, сознавая, что поступил дурно и по-юношески, взяв ее за себя; потому он употребит все старания, чтобы получить от Папы разрешение взять другую супругу, а Гризельду оставить, за что многие почтенные люди сильно его укоряли. На это он ничего не ответил, как только то, что так быть должно. Жена, услышав про это и ожидая, что ей, по-видимому, придется вернуться в отцовский дом, а может быть, и пасти овец, как то делала прежде, и видеть в объятиях другой женщины того, кого она так сильно любила, опечалилась про себя, но как она выдержала и другие напасти судьбы, так с твердым видом решилась выдержать и эту. Немного спустя Гвальтьери велел доставить себе подложные письма из Рима и показал их своим подданным, будто в них Папа разрешал ему взять другую жену и покинуть Гризельду. Потому, велев позвать ее к себе, он в присутствии многих сказал ей: "Жена, Папа разрешил мне расстаться с тобой, теперь я имею право взять другую супругу, а тебя оставить, а так как мои предки были люди знатные и властители этих областей, тогда как твои всегда были крестьянами, я желаю, чтобы ты более не была мне женой, а вернулась бы в дом Джаннуколе с тем приданым, которое ты мне принесла, а я возьму себе затем другую, которую найду более подходящей".
Услышав эти слова, жена с величайшим усилием, наперекор женской природе, удержала слезы и отвечала: "Господин мой, я всегда сознавала, что мое низкое происхождение никоим образом не соответствует вашему благородству, признавала, что чем я была с вами, то зависело от вас и от Бога, и никогда не считала своим дарованного мне, а всегда считала его как бы одолженным; вам стоит только захотеть получить его обратно, и мне должно быть приятно отдать его вам: вот ваш перстень, с которым вы со мной обручились, возьмите его. Вы приказываете мне взять с собою принесенное мною приданое; чтобы сделать это, вам не понадобится казначей, да и мне не будет необходимости ни в мешке, ни во вьючной лошади, ибо у меня еще не вышло из памяти, что вы взяли; если вы считаете приличным, чтобы все увидели это тело, которое носило зачатых от вас детей, я уйду нагая, но прошу вас в награду за мою девственность, которую я сюда принесла и которой не уношу, позволить мне взять с собою по крайней мере одну рубашку сверх моего приданого".