Легенды о самураях. Традиции Старой Японии - Алджернон Митфорд 24 стр.


Когда чиновники нескольких селений выходили из суда, некий Дзэнбэй, староста деревни Сакато, сказал другим, что у него есть одно важное дело, которое он хотел бы с ними обговорить, и попросил встретиться с ним в храме Фукусёин. Каждый согласился, и сто тридцать шесть человек собрались в храме, где Дзэнбэй обратился к ним со следующими словами:

– Успех нашей петиции в получении снижения налогов в том же объеме, что они взимались нашим прежним господином, обязан господину Согоро, который пожертвовал своей жизнью ради нас. Он и его жена и дети теперь должны страдать, словно преступники, ради ста тридцати шести селений. То, что такое происходит у нас на глазах, мне кажется, не должно произойти. Что вы на это скажите, господа?

– Да! Да! То, что вы говорите, справедливо от начала и до конца, – отвечали другие.

Тогда Хандзаэмон, староста селения Кацута, вышел вперед и сказал:

– Как только что сказал господин Дзэнбэй, Согоро приговорен к смерти за дело, которое касается всех до одного сельских старост. Мы не можем делать вид, что это не наше дело. Я прекрасно знаю, что бесполезно просить за Согоро, но мы можем, по крайней мере, ходатайствовать, чтобы пощадили его жену и детей.

Все собравшиеся старосты одобрили его речь и решили написать петицию. К тому же они приняли решение, что, если их петиция не будет принята местными властями, подать ее в ясики их господина в Эдо, а если не удастся, то обратиться к правительству. Соответственно, на следующий день до полудня они все приложили свои личные печати ханко к петиции, которую составили четверо из них, включая Дзэнбэя и Хандзаэмона.

Вот она:

"С глубоким почтением мы покорнейше осмеливаемся подать следующую петицию, которую старосты ста тридцати шести селений этого поместья скрепили своими ханко. В результате нашей скромной петиции, которую мы недавно подали, налоги были милостиво снижены до размеров, взимаемых прежним владельцем замка, и мы были удостоены новых законов. С благоговением и радостью крестьяне от мала до велика с благодарностью подтверждают эти блага. Что же касается Согоро, старосты селения Ивахаси, который осмелился подать петицию лично его высочеству сёгуну, виновный, таким образом, в этом одиозном преступлении, он был приговорен к смерти в призамковом городе. Со страхом и трепетом мы осознаем справедливость такого наказания. Но в том, что касается его жены и детей, – она всего лишь женщина, а они столь малы и невинны, что еще не могут отличить востока от запада, мы умоляем, чтобы вы своим великим милосердием соблаговолили простить их прегрешения и передать их представителям ста тридцати шести селений, за что мы будем вам всегда благодарны. Мы, старосты селений, не знаем, до какой степени можем преступить границы, подавая эту петицию. Мы все виновны в том, что прикладывали свои ханко к первой петиции, но Согоро, который был во главе большого района, производящего тысячу коку риса годового дохода, и, следовательно, человеком опытным, действовал от лица всех, и мы опечалены тем, что он один должен страдать за нас всех. Однако в его деле мы благоговейно сознаем, что его смертный приговор не может быть отменен. Однако для его жены и детей мы покорно взываем к вашему милостивому состраданию и милосердию.

Подписано старостами селений поместья, месяц 2-й луны 2-го года Сёхо".

Составив такую петицию, сто тридцать шесть старост во главе с Дзэнбэем проследовали к месту суда, чтобы подать ее, и обнаружили различных чиновников, которые держали совет.

Чиновник взял петицию и, распечатав ее, зачитал вслух, а советник Икэура Кадзуэ сказал:

– Петиция, которую вы направили нам, заслуживает всяческой похвалы. Но вам следует знать, что это дело больше не в нашей компетенции. Об этом деле сообщили правительству и, хотя монахи родового храма нашего господина хотели вступиться за Согоро, наш господин был так разгневан, что не стал слушать даже их, сказав, что, не будь он членом городзю, оказался бы в опасности быть разоренным этим человеком, его спасло только его высокое положение. Его светлость говорил так строго, что монахи не осмелились вернуться к теме разговора. Следовательно, вы понимаете, что не будет никакой пользы в том, чтобы предпринимать какие-либо шаги в этом деле, ведь, вероятнее всего, вашу петицию не примут. Тут вам лучше больше об этом не думать. – И с этими словами он вернул им петицию.

Дзэнбэй и старосты, поняв, к своей безграничной печали, что их миссия оказалась безрезультатной, удалились с места суда и очень горестно посовещались, скрепя зубами от разочарования, когда обсудили то, что сказал советник о бесплодности их усилий. В глубоком горе от этого Дзэнбэй с Хандзаэмоном и Хэйдзюро на 11-й день месяца 2-й луны (в день, когда казнили Согоро, его жену и детей) ушли из Эварадай, места казни, и отправились в храм Дзэнкодзи в провинции Синсю, поднялись на гору Койя на Кисю, а на 1-й день месяца 8-й луны обрили головы и стали монахами. Дзэнбэй сменил свое имя на Какусин, а Хандзаэмон сменил свое на Дзэнсё. Что же касается Хэйдзюро, то он захворал в конце 7-й луны и на 11-й день месяца 8-й луны умер в возрасте сорока семи лет. Эти три человека, которые любили Согоро, как рыбы любят воду, остались верны ему до конца. Хэйдзюро был похоронен на горе Койя. Какусин стал странствующим монахом и ходил по стране, вознося молитвы, чтобы Согоро и его жена и дети попали на высшую ступень рая, а после посещения всех святилищ и храмов вернулся, в конце концов, в родную провинцию Симоса и обрел пристанище в храме Рюкакудзю, в селении Кано, что в районе Инбан, молясь и совершая пожертвования от имени душ Согоро, его жены и детей. Хандзаэмон, теперь известный как монах Дзэнсё, остался в Синагаве, пригороде Эдо, и из благотворительных пожертвований добрых людей собрал достаточно денег, чтобы воздвигнуть шесть бронзовых изваяний Будд, которые стоят и по сей день. Он заболел и умер в возрасте семидесяти лет на 10-й день месяца 2-й луны 13-го года периода Канбун. Дзэнбэй, который, став священником, сменил свое имя на Какусин, умер в возрасте семидесяти шести лет на 17-й день месяца 10-й луны 2-го года периода Эмпо. Так умерли эти три человека, которые ради Согоро и его семьи посвятили себя духовным делам, а другие селяне также приносили пищу для успокоения духов умерших и молились за то, чтобы они попали в рай, а поскольку молебствия совершались безостановочно, нет сомнений в том, что Согоро обрел спасение в раю.

"В раю, где Божье благословение распределяется беспристрастно, душа узнает о своих грехах по степени ей воздавшегося. Лишенная соблазнов плоти, душа, очистившись, достигает сияния Будды".

На 11-й день месяца 2-й луны 2-го года Сёхо Согоро был обвинен в ужасном преступлении, эшафот был воздвигнут в Эварадай, и советник, проживающий в Эдо, а также советник, проживающий в замке, вместе с остальными чиновниками проследовали к месту казни со всей торжественностью. Тогда монахи храма Токодзи в селении Сакэнада, за которыми следовали носильщики гробов, заняли свои места напротив советников и сказали:

– Смиренно просим позволения заявить о нашей просьбе.

– И в чем заключается ваша просьба?

– Мы – люди, которые оставили мир и приняли посвящение в монахи, – отвечали монахи почтительно, – и мы хотим попросить, если возможно, забрать тела умерших, чтобы мы могли их достойно похоронить. Для нас будет великой радостью, если наша покорная просьба будет милостиво выслушана и исполнена.

– Ваша просьба будет выполнена, но, так как преступление Согоро велико, его тело должно быть выставлено на всеобщее обозрение в течение трех дней и трех ночей, после чего вам отдадут его.

В час Змеи (10 часов утра) – час, назначенный для приведения приговора в исполнение, – люди из соседних селений и призамкового города, старые и молодые, мужчины и женщины, стекались, чтобы увидеть это зрелище, было множество и тех, кто пришел проститься с Согоро, его женой и детьми и помолиться за них. Когда пробил назначенный час, приговоренных вывели и заставили сесть на грубые циновки. Согоро и его жена закрыли глаза, потому этого зрелища они не могли вынести, а очевидцы кричали: "Жестоко! Безжалостно!" – и, вынимая засахаренные фрукты и пирожки из-за ворота своих кимоно, бросали их детям. Точно в полдень Согоро и его жена были привязаны к крестам, которые затем были подняты, поставлены вертикально и вкопаны в землю. После этого их старший сын Гэнноцукэ был выведен к эшафоту и поставлен прямо перед родителями. Тогда Согоро выкрикнул:

– О! Как жестоко, как жестоко! Какое преступление совершило это бедное дитя, чтобы с ним обращались таким образом? Что касается меня, то мне все равно, что со мной станется.

И слезы струились по его лицу.

Собравшиеся молились вслух и закрывали глаза, а сам палач, стоя рядом с мальчиком и сказав, что это безжалостно, когда ребенок страдает из-за вины отца, молился про себя. Тогда Гэнноцукэ, который оставался с закрытыми глазами, сказал своим родителям:

– О! Мои папа и мама, я иду в рай, в эту страну счастья, прежде вас и буду вас там ждать. Мы с младшими братьями будем на берегах реки Сандзу, протягивать вам руки, чтобы помочь переправиться. Прощайте все, кто пришел увидеть, как мы умираем, а теперь, пожалуйста, отрубите мне поскорее голову.

С этими словами он подставил шею, читая последнюю молитву. И не только Согоро и его жена, но даже палач не мог сдержать слез. Но он, хотя и был расстроен и тронут до глубины души, был вынужден выполнить свой долг и отрубить ребенку голову. Жалобный вопль послышался от родителей и очевидцев.

Тогда младший Сохэй сказал палачу:

– Господин, у меня болячка на правом плече, пожалуйста, отрубите мне голову с левого плеча, а то мне будет больно. Увы! Я не знаю, как люди умирают, не знаю, что я должен делать.

Когда палач и присутствующие чиновники услыхали безыскусную речь ребенка, все снова заплакали от жалости. Но ничего не поделаешь, и его голова упала с плеч гораздо быстрее, чем вода впитывается песком. Тогда малыш Кихати, третий сын, которого из-за его малых лет следовало бы пощадить, был обезглавлен.

Когда казнь детей закончилась, монахи храма Токодзи взяли их тела и, положив в гробы, унесли прочь под стенания окружающих и похоронили с великими почестями.

Сигаэмон, один из слуг Дандзаэмона, главы эта́, который был нанят для этой цели, уже приготовился пронзить Согоро своим копьем, когда Мэн, жена Согоро, повысив голос, заговорила:

– Помни, муж мой, что с самого начала ты принял решение пойти навстречу этой судьбе. Что с того, если наши тела будут позорно выставлены на этих крестах? У нас впереди земля обетованная, поэтому не горюй. Давай сосредоточим наши мысли на смерти. Мы приближаемся к раю и скоро окажемся среди святых. Сохраняй спокойствие, муж мой. Давай с радостью положим свои жизни ради блага многих. Человек живет всего одно поколение, имя же его – многие поколения. Доброе имя нужно ценить больше, чем жизнь.

Так говорила она, и Согоро, распятый на кресте, весело рассмеявшись, отвечал:

– Хорошо сказано, жена! Что с того, что мы несем наказание за многих? Наша петиция возымела успех, и большего желать нечего. И вот я счастлив, потому что достиг своего заветного желания. Перемены и случайности в жизни многочисленны. Но если бы у меня было пятьсот жизней и если бы я мог пятьсот раз возрождаться в этом теле, я бы пятьсот раз умер, чтобы отомстить за эту несправедливость. За себя я не беспокоюсь, но то, что моя жена и дети тоже понесли наказание, это уж слишком! Безжалостно и жестоко! Пусть мой господин спрячется за железную стену, все равно мой дух проникнет через нее и размозжит его кости в отместку за его подлость.

Когда он говорил это, его глаза стали красными, словно киноварь, и засверкали, словно солнце или луна, и он стал похож на демона Разэцу.

– Давай! – закричал он. – Поспеши и проткни меня копьем!

– Ваше желание будет выполнено, – сказал эта́ Сигаэмон и вонзил свое копье ему в правый бок, да так, что оно вышло у его левого плеча и кровь хлынула фонтаном. Тогда он проткнул его жену с левого бока, и она, открыв глаза, сказала умирающим голосом:

– Прощайте все, кто здесь. Пусть минуют вас беды! Прощайте! Прощайте! – и по мере того, как ослабевал ее голос, второе копье проткнуло ее через правый бок, и она испустила дух.

Согоро, цвет лица которого нисколько не изменился, не проявлял никаких признаков страха и, широко открыв глаза, сказал:

– Послушайте, господа! Все, кто пришел сюда увидеть это зрелище! Вспомните, что я должен поблагодарить своего господина Коцукэ-но Сукэ за сегодняшний день. Вы сами это увидите, и об этом будут говорить грядущие поколения. В доказательство тому, когда я умру, моя голова повернется и обратит свой взор на замок. Когда вы то увидите, не сомневайтесь, все мои слова сбудутся.

И когда он сказал эти слова, чиновник-распорядитель казни подал знак эта́ Сигаэмону и приказал ему заканчивать казнь, чтобы Согоро ничего больше не мог сказать. Сигаэмон протыкал его копьем двенадцать или тринадцать раз до тех пор, пока тот не умер. И когда он умер, его голова повернулась и обратила свой взор на замок. И когда оба советника увидели это чудо, они сошли с возвышения, преклонили колена перед мертвым телом Согоро и сказали:

– Хотя ты был всего лишь крестьянином в усадьбе, ты составил благородный план прийти на помощь остальным крестьянам в их беде. Ты поплатился сломанными костями и разбитым сердцем ради них. И все-таки ты обратился лично к сёгуну и совершил тяжкое преступление, а также небрежно отнесся к вышестоящим, и поэтому было невозможно не наказать тебя. И все-таки мы согласны, что перекладывать твою вину на твою жену и детей и убивать их у тебя на глазах было жестоко, но что сделано, то сделано, и какой смысл сожалеть. Тем не менее твоему духу воздадут почести: ты будешь канонизирован как святой даймё, и ты займешь свое место среди охраняющих божеств семейства нашего господина.

С этими словами два советника клали многочисленные поклоны перед телом, и таким образом они демонстрировали верность своему господину. Но он, как только ему об этом сообщили, только презрительно рассмеялся при мысли о том, что ненависть какого-то крестьянина может навредить его феодальному господину, и сказал, что вассал, который посмел замыслить заговор, достаточный, чтобы погубить его господина, получил только то, чего заслуживает. А что же касается его канонизации как святого, то пусть все остается как есть. Видя гнев своего господина, его советникам ничего не оставалось, как подчиниться. Но не прошло много времени, как ему пришлось узнать, что, хотя Согоро мертв, его месть еще жива.

После того как родственники Согоро и старосты селений вызваны в суд, был составлен следующий документ:

"Хотя имущество Согоро, старосты селения Ивахаси, конфискуется, домашняя обстановка будет передана его двум замужним дочерям, а сельские чиновники должны проследить, чтобы эти немногочисленные пожитки не были украдены разнузданными и беспринципными людьми.

Его рисовые и кукурузные поля, его горные и лесные земли будут проданы на аукционе. Его дом и усадьба будут переданы новому старосте селения. Деньги, полученные от продажи его собственности, будут выплачены владельцу поместья.

Упомянутый выше указ будет полностью оглашен крестьянам селения, и данное решение обжалованию не подлежит.

12-й день месяца 2-й луны 2-го года периода Сёхо".

Крестьяне, выслушав этот указ со всем смирением, оставили здание суда. Затем чиновникам замка, которые, отклонив петицию крестьян в первой инстанции, навлекли неприятности на своего господина, были присуждены следующие наказания:

"Освобождены от должностей советники, проживающие по месту службы в Эдо и призамковом городе.

Высылаются из провинции четыре управляющих округом, три судебных пристава, а также девятнадцать мелких чиновников.

Освобождены от должностей три мэцукэ, или надзирателя, и семь судей.

Приговариваются к харакири один управляющий округом и один эдоский судебный пристав".

Суровость такого приговора вызвана несправедливостью чиновников, которая нашла свое выражение во взимании новых и беспрецедентных налогов, в несчастьях людей и в отказе принять петицию крестьян, не посоветовавшись со своим господином, что подтолкнуло тех обратиться лично к сёгуну. В своей алчности они не смотрели в будущее, а возложили слишком тяжкое бремя на крестьян, так что те были вынуждены обратиться к высшей власти, подвергнув опасности честь дома своего господина. За такое плохое несение службы различные чиновники должны быть подвергнуты вышеописанному наказанию.

Таким образом была восстановлена справедливость в имении в Эдо и в суде родного поместья. Но в мировой истории, начиная со Средневековья и до настоящего времени, мало насчитывается случаев, когда один человек жертвует своей жизнью на благо многих, как это сделал Согоро: и дворянин и крестьянин в равной степени восхваляли его.

По мере того как шли месяц за месяцем, ближе к 4-му году периода Сёхо, жена господина Коцукэ-но Сукэ, будучи беременной, почувствовала сильнейшие боли. Вассалов послали по всевозможным храмам и святилищам молиться от ее имени, но все было безрезультатно – она продолжала страдать, как и раньше. К концу 7-й луны того же года каждую ночь над покоями госпожи стал появляться сверхъестественный свет, который сопровождался отвратительными звуками, словно много людей горько смеется, а иногда жалобными стенаниями, словно горестно плачет несметное число людей. Глубокая печаль, вызванная этим, только усиливала страдания женщины, поэтому ее тайный советник, очень пожилой человек, обосновался в смежной комнате и стал ждать. Совершенно неожиданно он услышал шум, словно толпа людей идет по доскам крыши комнаты госпожи. Затем послышались звуки плача мужчины и женщины, и, когда ошеломленный советник задумался, что это может быть, послышался взрыв хохота, и все затихло. Рано следующим утром старуха, которая заботилась о быте госпожи, пришла к его светлости Коцукэ-но Сукэ и сказала:

Назад Дальше