Сказание о юных великанах Алоадах
Смотрит Харикло на Оссу и Олимп. Встает перед нею далекое былое.
Помнит, помнит она, как некогда юные братья, великаны Алоады, От и Эфиальт, захотели взойти на небо и сбросить с неба на землю Кронидов.
Как два солнца, были красивы Алоады. То-то приходился им отцом солнечный титан Алоэй и матерью - прекрасная Афимедейя. Титанами были Алоады, да еще какими титанами!
Когда, бывало, ввечеру, станут братья плечом к плечу на вершине Пелиона, казалось, две огромные звезды скатились с неба на землю, чтобы удивить ее красотой.
Так стояли однажды красавцы Алоады на вершине Пелиона. И вдруг пронеслась мимо них вслед за ланью Артемида-Охотница. Увидели ее братья великаны и уже забыть не могли. Стали они за нею гоняться. Не поймать им ее, быструю, на земле. А богиня все проносится мимо, словно дразнит, и манит, и играет с мальчиками-великанами.
И не знали сперва солнечные мальчики Алоады, что, скрываясь за исполином-кедром, смотрит сверху на эту игру юный Солнцебог Аполлон с золотым луком в руке. Неспроста дразнит солнечных братьев сестра Солнцебога Артемида, неспроста охотится за ланью близ титанов.
Не терпит Аполлон, Солнцебог, соперников - Гелиадов. Говорил он на Олимпе богам:
- О, высокомерны от мощи Алоады! Слишком дерзко сияет их красота. Затмить хотят своей красотой красоту Кронидов. Богоборцы они. И забавы их великанские - не просто забавы. Отомстить хотят нам за гибель их отца, Алоэя. Скоро, скоро зазвенит моя тетива! Скоро, скоро запоет моя золотая стрела!
Говорил От Эфиальту:
- Небесный лазутчик затаился за деревом. Стрел у него полный колчан. Что-то он задумал недоброе. Отвечал Эфиальт Оту:
- Что ж! Разве наши стрелы - не стрелы? Разве наши руки - не руки? Не в обычае титанов таиться за стволами и облаками. Взойдем открыто на небо. Пусть попомнят Крониды братьев Алоадов! Пусть уступят нам Артемиду. Высоко над Олимпом небо. Навалим гору на гору. Взгромоздим Оссу на Олимп. А на Оссу поставим Пелион. И шагнем по ним на небо Кронидов. Или будем мы, титаны, богами, или сбросим богов с неба на землю. Свергли же молнии Зевса солнечного Алоэя в тартар! Будет рад нам титан Гелий на высоком небе. Одна у нас с ним титанова правда.
И сказал Эфиальту От:
- Что ж, возьмемся, Эфиальт, за Оссу. Позабавимся сегодня горами.
А богиня Артемида-Охотница все мелькает перед братьями, все дразнит мальчиков-великанов, уводит у них из-под носа золоторогую лань. "Погоди же, - подумали Алоады, - похитим мы тебя с неба вместе с твоим лунным гребешком!"
Стали братья Алоады по обе стороны Оссы, обхватили ее руками великанов, уперлись пятами в подошву соседних гор, напрягли всю свою титанову силу и оторвали Оссу от почвы.
Застонала Гея-Земля.
Услышали тот стон и звери, и птицы, и травы, и малые твари. Не услышали его только мальчики-великаны: приподняли гору и держат. И казалось издалека, будто две малые горы с двух сторон подпирают одну большую гору. Еще выше приподняли Алоады Оссу и стали ее валить на
Олимп, чтобы потом взгромоздить еще Пелион на Оссу и взобраться по ним на небо.
Загрохотало на вершине Олимпа. Не слышат грозного грохота мальчики-великаны.
Качается Осса в их руках. Выбегают опаленные звери из лесов - львы, медведи, вепри, рыси, олени. Проносятся дикие табуны кентавров, мечутся с ревом и воплем по полянам и луговинам. Шарахаются от них зеленые Магнезийские кобылицы. Взмыла тьма птиц над горой. Реки и ручьи ринулись водопадами в пропасти, и падают, с грохотом срываясь, камни-утесы.
Стонет Гея-Земля от ран.
И вот заговорили дубы и буки-исполины, у которых уже века, как ушел голос в вековые думы. И дриады, полумертвые от страха, вышли из сердцевины стволов вместе со слепыми совами и, ухватившись за ветки, тоже застонали, как земля.
Все грознее и страшнее грохочет Олимп.
Смотрит Харикло: там, в стороне заката, над Олимпом стоит черная, невиданной громады туча в багровом пламени по краям, вся изрезана трезубцами синих молний. И при сверкании молний стали видны посреди черной тучи грозные лики огромных богов: как взирают они на неслыханную дерзость двух мальчиков-великанов.
Смотрит Харикло: над нею, на утесе, упираясь копытами в самый край, стоит, весь подавшись вперед, сын Крона, Хирон, и могучие руки кентавра протянуты не к богам, а к детям-великанам.
И вдруг крикнул зычно Хирон:
- Титаны вы, мои титаны! Слышишь ли, отец Крон? Видишь ли ты из тьмы тартара: титаны поднимают горы!
Все страшнее в стороне заката черная туча. Все грознее вспышки синих молний: летят от Олимпа зубчатые копья.
Но под прикрытием поднятой Оссы неуязвимы для огненных копий Олимпа мальчики Алоады.
Обернулась Харикло в сторону восхода. Как чудно там озарено небо! Что за ясность! Словно на ладони вся небесная дорога, и на ней в сверкании копыт возносятся солнечные кони на высоко поднятых вожжах. Как сияли тогда глаза Гелия-титана, каким полуденным торжеством! Он все видел, все слышал, все знал - и смотрел на Хирона.
Было конское тело Хирона львиного цвета, и блистало оно, переливаясь золотом, и сливалось со смуглозолотистой кожей человеческого торса и золотой бородой кентавра. И когда стоял в тот час Хирон с его бирюзовыми глазами под лучами глаз Гелия, весь он сиял, как сияют боги.
Что присели вдруг разом на задние ноги кони Солнца и взвились на дыбы? Что замерли в воздухе их распростертые крылья и копыта? Что недвижимы вытянутые руки титана Гелия и напряженные вожжи?
Аполлон, юный сын Зевса, стоял перед конями Солнца, преграждая им путь, и золотой лук в его руке. Вот уперся юный бог спиной в золотое дышло возка, и уже тетива, словно одежды Радуги-Ириды, натянута поперек небесной дороги, и на тетиве золотая стрела.
Зазвенело тонко в воздухе, запело. И видела Харикло, как что-то пронзило воздух, словно оторвался от сиянья Солнцебога одинокий луч. Ударился этот луч об Оссу, отскочил от нее и золотой стрелой вонзился в Эфиальта.
И вот уже летит вторая стрела во второго великана - в Ота.
Зашаталась поднятая Осса
В руках мальчиков-великанов,
Накренилась, вся набок осела
И в обратную сторону качнулась.
А затем опустилась подножием
На глубокую рану в почве
И покрыла собою два тела
Великанов-братьев Алоадов.
Тихо стало в мире и на Пелионе.
За море ушла с Олимпа черная туча. Исчез с солнечной дороги юный Аполлон, и в тусклом сиянии, окутав облаком голову и опустив лучистые вожжи, стоял на солнечном возке титан Гелий, и катился возок по туманному небу к океану.
Удалился в пещеру и Хирон. Там подогнул он под себя конские ноги и с лирой в руках стал слагать песнь о юных отважных титанах - о мальчиках Алоадах.
И слушала тогда его песню Харикло.
Но иное рассказывали друг другу охотники на вольных пастбищах Пелиона, где пасутся дикие козы. Будто бы приняла Артемида образ золотой лани, и когда на вершине Пелиона стояли красавцы-охотники Алоады, каждый с луком в руке, и говорили, смеясь, друг другу: "Нет такой быстрой лани на Пелионе, которую не догнали бы наши стрелы, будь та лань сама Артемида", - вдруг, откуда ни возьмись, пронеслась между братьями золоторогая лань. Пустил в нее каждый из братьев по стреле, но с такой быстротой пронеслась между ними лань, что попала стрела великана Ота в сердце Эфиальту, а стрела Эфиальта - в сердце Оту. Пали братья-великаны на землю. Только одно слово успели выкрикнуть разом:
- Артемида!
И, смеясь, говорили на Олимпе боги Крониды:
- Истребили друг друга великаны Алоады. Где им тягаться с нами, Кронидами!
И об этом знала старая Харикло.
Сказание о смерти Харикло, жены Хирона, и о его юных питомцах, Актеоне и Язоне
В тот час, когда богиня Пандейя выливала в небе из голубых ведер на поля такую пышность полуденного золота, что в его отсвете пропадала даже хмурость Пелиона, Хирон стоял перед входом в пещеру и, склонив голову, смотрел на Харикло. Он видел не раз, как умирают на земле, и понимал, что значит умирать. И хотя он мог слышать шаги Смерти и воочию видеть бессмертными глазами Смерть, но говорить с нею - не говорил. Бессмертные не беседуют со Смертью.
Умирала старая Харикло.
О, как весело звучали под горой голоса!
И впрямь, веселые, звонкоголосые возвращались с охоты Актеон и Язон - юноши, питомцы Хирона. Они с хохотом поднимались к поляне по крутой тропе, гуськом. На плечах у них стволы ясеней - не стволы, а исполины Пелиона для костров полубогам-героям. И увешаны стволы от вершины до комля добычей. Легко нести юношам добычу. На стволах качались звериные туши - медведи, вепри, связки косуль, и рядом с ними пучки съедобных и целебных корней и клубней. Вот день так день!
Еще издалека они радостно кричали:
- Учитель Хирон, смотри: сегодня мы без оружия добыли дичь - руками и умом, как ты нас учил! Дичь добрая, на славу. Так, значит, мы и делали добро. Смотри, отец!
И юноши смеялись.
Но, выйдя, бурно дыша, с горящими глазами, на поляну, они взглянули на Хирона и умолкли. Он не сказал им, как бывало:
- Младенцы, о-го-го! Теперь мясного молока в ковшах немало. Пригубите. А соблюден лесной закон? И юноши, бывало, отвечали:
- Он соблюден. Нет лишнего. По мере нужды - не больше.
- А соблюден закон звериной правды?
- Он соблюден: "Без лютости отвага".
- Ну, расскажите коротко и прямо. И начнут, бывало, юноши говорить, и скажут друг о друге:
- Отец, Язон медведицу под себя подмял и отпустил, увидев двух малолеток-медвежат. Он мать почтил.
- А Актеон у барса вырвал из когтей козленка и погрозил когтистому зверюге: "Смотри в другой раз!.." Барс был сыт и рвал козленка без нужды - от ярости и злобы.
…Но сегодня наставник не спросил их, как бывало. Он даже не оглянулся на охотников.
Осторожно свалили юноши на траву стволы с добычей и стали рядом. Смотрят во все глаза на Хирона. Сегодня он иной. Таким герои-полубоги еще не видели мудрого кентавра.
Неподвижно, долго-долго стояли удивленные юноши, наблюдая учителя. И вот Актеон осторожно, чуть подтолкнув Язона, шепнул ему:
- Ты видишь?
- Вижу.
- Это что?
В буром золоте бороды Хирона что-то серебрилось и белело. Казалось, будто Время, которое еще никогда не подступало к бессмертному кентавру, вдруг потянулось к нему паутинными пальцами и, перебирая в его играющей золотом бороде волос за волосом, тончайшей, тоньше воздуха, кистью неслышно серебрило то один волосок, то Другой.
И вдруг, не выдержав, шагнул Актеон к Хирону и спросил:
- Отец, кто проводит по золоту твоих волос серебром, как у стариков? Ведь ты не подвластен Хроносу-Времени.
- Я познал утрату, - ответил Хирон.
- И что ж! Утраты не омрачают радость богов. Они были у тебя и прежде. Осенью много листьев опадает с деревьев. Разве кто жалеет листья? Это ж осень. Не так ли ты нас учил?
И ответил Хирон:
- Ты, мальчик, прав. Так говорил я вам и себе. Я видел утраты - и свои, и чужие, но тогда я еще не познал их. Утрату познают, когда любят. Тогда впервые слышишь голос Ананки-Неотвратимости. Я услышал сейчас ее голос. И учусь сейчас новому мужеству, более твердому, чем былое.
Переглянулись ясными глазами Актеон и Язон, полубоги, и слегка пожали плечами. От таких плеч отползли бы львы в кусты. Они были молоды, и хотя были смертны, но еще не познали утрат. А Любовь?.. И тут оба разом обернулись друг к другу, и встала перед их глазами Меланиппа, с конским телом, блестящим, как агат, и с девичьим торсом, золотисто-белым, словно цветы асфодели, - их подруга-красавица, внучка Хирона.
И вдохнули юноши в себя полмира:
- Меланиппа!
А у входа в пещеру тихо испустила свой последний вздох Харикло.
- Умерла…
- Актеон, мне будто послышался голос учителя. Кто-то сказал: "Умерла". Ты слышал? - В глазах Язона стоял вопрос.
- Слышал. Да, ведь старая Харикло была смертной. Но и в глазах Актеона стоял тот же вопрос.
- Пойдем, окунемся в волны.
И пошли юноши, полубоги-герои, к потоку, где жила нимфа Окирроэ, дочь Хирона, мать девушки-кентавра красавицы Меланиппы.
Сказание о мальчике-боге Асклепии и об океаниде Филюре
Что за горный поток, то журча, то бурливо кипя, бежит за скалой на закат далеко, к подножию Пелиона? В том потоке живет речная нимфа Окирроэ.
Раз подошел к потоку, где жила Окирроэ, бог Аполлон, принес в гнезде птицы-феникса младенца. Положил гнездо с младенцем на берегу и исчез бог Аполлон. Только Заря-Эос улыбнулась младенцу и сказала:
- Здравствуй, Асклепий!
Нашла на заре Окирроэ гнездо. Понесла гнездо с новорожденным к Хирону в пещеру. А Хирон уже все знал о младенце и сказал дочери Окирроэ:
- Пестуй.
И стала Окирроэ пестуньей Асклепия.
Спросили юноши-герои Хирона:
- Отец, кто этот малютка? Он титан? Или, как мы, герой?
И ответил им Хирон:
- Он бог.
Близ потока в гроте пестовала нимфа Окирроэ Асклепия. Говорил, бывало, малютка-бог нимфе:
- Окирроэ, расскажи мне какую-нибудь правду! Ты ведь знаешь столько настоящих правд. И спросит Окирроэ Асклепия:
- А какую правду ты хочешь услышать?
- Расскажи мне настоящую правду, но и самую-самую лучшую.
- Хорошо, - отвечает Окирроэ, - расскажу я тебе правду чудес, настоящую правду. Живет эта правда чудес за океаном. И поют о ней океаниды и ветры. И поют о ней сестры Сирены. А мы, речные нимфы, слышим отсюда тот дальний-дальний голос Сирен из-за океана.
И начнет Окирроэ течь словами, такими словами, какие еще никогда не текли на горе Пелион.
Кругом сидят юноши - полубоги-герои, и слушают ту правду чудес, настоящую правду. И слушает ее Меланиппа, внучка Хирона, а бывало, и сам мудрый кентавр Хирон.
- Стоит средь океана, на Мировой реке, голый каменный остров. На каменном острове - скала. А на скале сидят птицы - не птицы, девы - не девы, змеи - не змеи. Будто срослись в них птица с девой и дева со змеей. Что за птицы чудные! И в хвосте у них змейки. Да как вдруг запоют!.. Чуть услышишь их песни - так стал, и ни с места. Только и в тебе все поет. И дышать - не дышишь. Подумаешь: вот оно, пение муз на горе Геликон! Да ведь где Геликон! А стоит здесь каменный остров средь океана. На каменном острове - скала. А на скале сидят птицы - не птицы, девы - не девы, змеи - не змеи… и поют. Что за сладкий сон! Берегись, берегись этих снов, мореход! Берегись Сирен!..
Спи же, Асклепий, спи. Сирены - нам сестры…
И скажет Асклепий, малютка-бог:
- Я сплю. Расскажи мне еще одну правду чудес, Окирроэ.
И начнет течь Окирроэ словами:
- У праотца потоков и рек, у древнего титана Океана, было пятьдесят дочерей-океанид. И среди них - океанида Филюра, с волосами как лесная листва. Не захотела Филюра жить только в одном океане, между мирами живой жизни и мертвой. Захотела Филюра выплыть в море Крона, в живую жизнь. Захотела не то видеть, что за океаном, захотела видеть то, что впереди океана, где живут титаны и великаны. Выплыла она из черных вод в воды зеленые. А затем увидела и воды синие. А за ними воды голубые. И только залюбовалась голубыми, как увидела и воды пурпурные.
Так плыла Филюра все дальше и дальше, то играя с сестрами-нереидами, то с дельфинами, то с морскими конями. Гнались за нею разные Дивы - и морские титаны, и боги. Уходила от них океанида. Доплыла она до гор Магнезии, близ суровых берегов Пелиона, где вдали по склонам пасутся небывалые нимфы-кобылицы, все, как одна, густозеленые.
Спи же, Асклепий, спи…
Увидала их океанида Филюра. Захотелось ей поиграть с кобылицами. Вышла Филюра на высокий берег, вся одетая морской пеной. Как увидели ее кобылицы, одетую в морскую пену, понеслись они к лесам Пелиона. А за ними океанида по травам. Колышутся высокие травы, словно моря зеленые волны, и плывет по ним океанида. Обняли ее ласковые травы и несут к лесной листве Пелиона. Впереди же скачут кобылицы, все, как одна, густозеленые, и шумит уже листва вторым зеленым морем.
Окунулась в море листвы Филюра, плывет по листве, а ветви плещут. Все ближе подплывает к кобылицам. А они то скачут, то играют…
Спи же, Асклепий, спи…
Доплыла Филюра до одной кобылицы, прикоснулась к ней, и - так оно бывает - обернулась она сама в кобылицу, обернулась и поскакала. Смотрит - скачет рядом конь золотой.
"Что за чудо-конь, весь золотой? - подумала Филюра. - И откуда он? Не прямо ли с солнца, из упряжки Гелия-титана?" А конь уже не золотой, а весь серебряный. "Что за чудо-конь, весь серебряный? - думала Филюра. - Не от месяца ли? Не конь ли Луны-Селены?" А уж чудо-конь не серебряный, а весь сине-синий, словно в поле выкормлен васильками. Только глаз у него смарагдовый - смотрит неотрывно на океаниду. И Филюра на нем глаза покоит: не видела таких коней ни в океане, ни в море…
Спи же, Асклепий, спи…
Кругом шумят липы-исполины. И листва ходит волнами, да какимиВдруг покрыло их зеленое море. Только сказал ей небывалый конь:
- Филюра! С тобой Крон - вождь титанов Уранидов.
Утонула Филюра с конем в море листвы. Но не вынырнула из него кобылицей: вынырнула нимфой - лесной Липой-Великаншей.
Родила нимфа Липа-Филюра от Крона на Пелионе кентавра Хирона. И затем, как рассказывали волны, уплыла океанида обратно к отцу Океану.
Да мало ли что расскажут волны! А кентавр Хирон, сын Крона, остался на горе Пелион…
Спи же, Асклепий, спи…
И уснет малютка-бог Асклепий под самую лучшую, настоящую правду пестуньи Окирроэ.
И слушал, бывало, эту настоящую правду сам мудрый Хирон и юноши герои-полубоги.
Сказание об охоте на Железного Вепря
И в этот день все было как всегда на Пелионе - для лапитов, кентавров и нимф. Но для Хирона выпал день иной.
В этот день раньше, чем обычно, вернулись с охоты юноши герои-полубоги Язон, Актеон и другие.
Они были угрюмы и пришли без добычи.
Спросил их Хирон:
- Что вы так? Где же медведи? Где вепри? Где львы? Даже кореньев не вижу у вас в руках! Все ли вы здравы?
Но в смущении, потупившись, стояли полубоги-охотники перед учителем и молчали.
И в тревоге спросил Хирон:
- Где же мальчик?
- Я здесь, отец, - ответил Асклепий. - Не ходил я с ними на охоту. Я играл с Гелием в метанье копья. Я метал его до самого солнца, и Гелий метал его вместе с лучом мне с неба обратно - в самый полдень, когда до солнца так близко. Но копье раскалилось, и я отдал его Окирроэ в волны, чтобы его остудить.
- Так, - сказал Хирон. - Гелий - добрый копейник. - И спросил Актеона:- А где твое копье, Актеон?
- Оно в вепре, отец. Ты не учил нас стыду, а нам стыдно. Мы не можем одолеть Железного Вепря - даже все вместе. - И так недоуменно посмотрел в глаза Хирону незнакомый с промахом Актеон.
А вслед за Актеоном сказал Язон: