II
Рабин. Ступай на рынок.
Сир. В такую даль?
Рабин. До рынка три шага, но для тебя, ленивца, это две мили. Погоди, я вылечу тебя от лени! Поручений даю много - считай по пальцам, чтобы лучше запомнить. Первым делом завернешь к портному и возьмешь от него сборчатый камзол, если платье уже готово. Потом поищешь Корнелия, гонца. Он большею частью пьянствует в "Олене". Спросишь, нет ли писем для меня и когда он собирается в дорогу. Потом зайдешь к булочнику и от моего имени попросишь не беспокоиться, что я не прислал денег к назначенному сроку, - в ближайшее время будет уплачено.
Сир. Когда? В греческие календы?
Рабин. Насмехаешься, обжора? Нет, еще до мартовских календ! На возвратном пути свернешь влево и узнаешь у книгопродавца, нет ли новых книжек из Германии. Выясни, какие именно и по какой цене. После этого попросишь Гокления пожаловать к моему столу - иначе, дескать, хозяин будет обедать в одиночестве.
Сир. Еще и гостей зовешь? Да у тебя в доме мышь и ту нечем накормить!
Рабин. Вот ты и зайди к мяснику, когда исполнишь остальное, и купи нам баранью лопатку. И отменно ее зажаришь. Все слышал?
Сир. Больше, чем хотелось бы.
Рабин. Да смотри ничего не забудь.
Сир. Хорошо, если половину упомню.
Рабин. Ты еще здесь, медлитель? Другой бы на твоем месте уже вернулся!
Сир. Кто может справиться один с такою уймою дел? Я проводи, я и встреть. Я ему и за метельщика, и за горшконоса, и за скорохода, и за штопальщика, и за виночерпия, и за книгоношу, и за счетовода, и за мальчика на побегушках, и даже за цепного пса! А теперь надо стать еще и поваром - иначе он скажет, что у меня слишком много досуга.
Перед школою
I
Сильвий. Иоганн
Сильвий. Почему ты бежишь сломя голову, Иоганн?
Иоганн. Шкуру свою спасаю, как говорится.
Сильвий. При чем здесь шкура?
Иоганн. А при том, что если я не поспею вовремя, - пока еще не прочли список, - с меня не одну, а семь шкур спустят.
Сильвий. Ну, тогда тебе не о чем тревожиться. Пятый час едва миновал. Взгляни на часы: стрелки еще не коснулись отметки между пятым и шестым.
Иоганн. Не очень-то я верю часам - врут они постоянно.
Сильвий. Хорошо, поверь мне: я слышал голос колокола.
Иоганн. И что же он говорил?
Сильвий. Пробил пять.
Иоганн. Но есть и еще причина для страха. Надо прочитать на память вчерашний урок, очень длинный, а я едва ли сумею.
Сильвий. Эта опасность не твоя, а общая. Я тоже помню урок неважно.
Иоганн. А ведь ты знаешь, какой свирепый у нас учитель. Он бы каждую провинность карал смертью. Так отхлещет, словно бы зады наши обтянуты бычьею кожей.
Сильвий. Но его не будет в школе.
Иоганн. А кого он оставил вместо себя?
Сильвий. Корнелия.
Иоганн. Этого косоглазого? Бедные наши ягодицы! Он до того драчлив, что и самого Орбилия посрамит.
Сильвий. Да, правда, и я часто молюсь, чтоб у него рука отнялась.
Иоганн. Это нехорошо - проклинать учителя. Скорее самим надо остерегаться, чтобы не попасть в лапы к тирану.
Сильвий. Давай почитаем друг другу. Один будет говорить, другой - следить по книге.
Иоганн. Прекрасная мысль!
Сильвий. Успокойся, соберись с духом. Страх отшибает память.
Иоганн. Я бы легко стряхнул с себя робость, да ведь опасность какая! В этакой крайности кто сохранит присутствие духа?
Сильвий. Конечно. Но все же рискуем мы не головою, а как раз противоположною частью.
II
Корнелий. Андрей
Корнелий. Водить пером ты умеешь, но у тебя бумага протекает: влажновата она, вот чернила и расплываются.
Андрей. Пожалуйста, очини мне это перо.
Корнелий. Ножа перочинного нет.
Андрей. Вот, возьми.
Корнелий. Да он совсем иступился.
Андрей. На тебе точильный камушек.
Корнелий. Как ты любишь писать - чтоб острие потверже было или помягче?
Андрей. Примеряй по своей руке.
Корнелий. Мне нравится помягче.
Андрей. Пожалуйста, напиши мне все буквы по порядку.
Корнелий. Греческие или латинские?
Андрей. Сперва попробую списать латинские.
Корнелий. Ладно. Давай бумагу.
Андрей. Бери.
Корнелий. Но у меня чернила слишком жидкие, оттого что воду часто подливал.
Андрей. А у меня листок совсем высох.
Корнелий. Ну, так высморкайся на него, а если хочешь - пописай.
Андрей. Нет, нет, я сейчас у кого-нибудь попрошу.
Корнелий. Лучше иметь дома свое, чем просить об одолжении.
Андрей. Что такое школьник без пера и чернил?
Корнелий. То же, что воин без меча и щита.
Андрей. Эх, были бы у меня пальцы такие же проворные!.. А то я не поспеваю за учителем, когда он диктует.
Корнелий. Главное - это чтобы писать хорошо, а уж потом - чтобы скоро. Если достаточно хорошо, - значит, и достаточно быстро.
Андрей. Отлично сказано. Только песенку эту - насчет "хорошо" и "скоро" - ты спой учителю за диктовкою.
Поклонник и девица
Памфил. Мария
Памфил. Здравствуй, жестокая, здравствуй, железная, здравствуй, адамантовая!
Мария. Здравствуй и ты, Памфил, - столько раз, сколько сам пожелаешь, и под каким угодно именем. А вот мое имя ты, кажется, позабыл. Меня зовут Марией.
Памфил. А надо бы зваться Марсией.
Мария. Это еще почему, скажите на милость! Что общего у меня с Марсом?
Памфил. А то, что и Марсу убийство в забаву, и тебе тоже. Только ты еще бессердечнее: губишь всех подряд, даже людей, которые тебя любят.
Мария. Вот тебе и раз! Да где они, эти груды трупов? Где кровь убитых?
Памфил. Один бездыханный труп и сейчас перед тобою: взгляни-ка на меня.
Мария. Что я слышу? Мертвый разговаривает и ходит? О, если бы страшнее тебя привидений мне не суждено было встретить на моем веку!
Памфил. Ты еще шутишь, а между тем отнимаешь у несчастного жизнь, и куда более жестоко, чем если бы пронзила его копьем. Увы, я весь истерзан долгою пыткой.
Мария. Эй, призрак, отвечай, сколько беременных выкинули от страха, повстречавшись с тобою?
Памфил. Разве бледность моя не свидетельствует, что я мертвее загробной тени?
Мария. Но твоя бледность цвета левкоя. Ты такой же бледный, как поспевшая вишня или виноград, налившийся багровым соком.
Памфил. Как бесстыдно насмехаешься ты над несчастным!
Мария. Если мне не хочешь верить, поглядись в зеркало.
Памфил. Не надо мне другого зеркала: то, в которое я смотрюсь, - по-моему, самое ясное, яснее не сыщешь.
Мария. О чем ты толкуешь?
Памфил. О твоих глазах.
Мария. Остер, как всегда! Но как ты докажешь, что ты мертвец? Разве тени едят?
Памфил. Едят, да только вкуса не чувствуют. Вот и я так же точно.
Мария. Чем же они питаются?
Памфил. Мальвою, пореем да волчьими бобами.
Мария. Но ведь ты и от каплунов, и от куропаток не отказываешься?
Памфил. Да, но радости моему нёбу они доставляют не больше, чем если бы я жевал мальву или свеклу без перца, вина и уксуса.
Мария. И за всем тем такой толстячок? Ах ты, бедняга! А разве мертвые разговаривают?
Памфил. Так, как я, - чуть слышным голосом.
Мария. Но когда ты недавно поносил своего соперника, слышно было совсем недурно. Но скажи, пожалуйста, разве тени разгуливают взад-вперед, одеваются, спят?
Памфил. И даже не в одиночестве, а друг с дружкой, только на особый лад.
Мария. Ну и болтун!
Памфил. А если я Ахилловыми доводами докажу и то, что я мертвец, и то, что ты убийца?
Мари я. Избави боже! А впрочем - приступай к своему софизму.
Памфил. Во-первых, я надеюсь, ты уступишь мне в том, что смерть - это не что иное, как отделение души от тела.
Мария. Уступаю, получай.
Памфил. Но так, чтобы подаренного обратно не требовать!
Мария. Конечно, нет.
Памфил. Далее. Ты не станешь отрицать, что если кто отнимет у другого душу, он убийца.
Мария. Согласна.
Памфил. Согласись еще и с тем, что сказано у самых почтенных авторов и подкреплено суждением стольких веков, - что душа человеческая не там, где она животворит, а там, где любит.
Мария. Это объясни попроще: я не совсем тебя понимаю.
Памфил. И тем, стало быть, я несчастнее: ты и здесь мыслишь и чувствуешь иначе, чем я.
Мария. А ты заставь, чтобы одинаково.
Памфил. Сперва заставь чувствовать адамант.
Мария. Я же все-таки девушка, а не камень!
Памфил. Верно, но тверже адаманта.
Мария. Однако продолжай.
Памфил. Кто захвачен божественным наитием, те не слышат, не видят, не чуют, не ощущают боли - хоть режь их на куски.
Мария. Да, это мне известно.
Памфил. А как по-твоему, - отчего?
Мария. Скажи ты, философ.
Памфил. Оттого, конечно, что дух покинул тело и воспарил в небеса, к тому, кого он пламенно любит.
Мария. И что же дальше?
Памфил. Что дальше, жестокая? Из этого как раз и вытекает, что я мертвец, а ты убийца.
Мария. И где твоя душа?
Памфил. С тою, кого любит.
Мария. А кто отнял у тебя душу? Что вздыхаешь? Говори смело - скажешь безнаказанно.
Памфил. Одна безжалостная, беспощадная девица, которую, однако ж, ненавидеть я не могу даже мертвый.
Мария. Какая мягкая натура! Но почему ты, в свою очередь, не отнимешь душу у нее, отплачивая, как говорится, тою же монетой?
Памфил. Ах, если б можно было устроить такой обмен, чтобы ее душа переселилась в мою грудь, как моя, вся целиком, живет в ее теле, - не было бы меня счастливее!
Мария. А можно ль и мне выступить в роли софиста?
Памфил. Софистки, - хочешь ты сказать.
Мария. Допустимо ли, что одно и то же тело одушевлено и бездыханно?
Памфил. Нет, в одно и то же время недопустимо.
Мария. Когда души нет, тогда тело мертво?
Памфил. Мертво.
Мария. И никоим иным образом, кроме как собственным присутствием, душа не животворит?
Памфил. Пусть будет так.
Мария. Как же тогда получается, что душа, находясь там, где любит, животворит, однако ж, тело, которое покинула?
Памфил. Да ты заправский софист, но меня в такие сети не изловить. Душа, которая каким-то образом управляет телом любящего, душою зовется неточно: на самом деле это лишь жалкие остатки души, - все равно как запах розы остается на пальцах, когда цветка уже нет.
Мария. Да, поймать лисицу силками не просто, как я погляжу. Но вот тебе еще вопрос: тот, кто убивает, действует?
Памфил. Еще бы!
Мария. А тот, кого убивают, испытывает действие?
Памфил. Конечно.
Мария. В таком случае, как же это: любящий действует, любимая испытывает действие, но ты утверждаешь, будто убивает та, кого любят, хотя скорее любящий убивает себя сам?
Памфил. Ничего подобного: любящий испытывает действие, а та, кого любят, действует.
Мария. Так тебе никогда не выиграть перед ареопагом грамматиков.
Памфил. Не беда - выиграю перед амфиктионами диалектики.
Мария. Не сочти за труд ответить еще на один вопрос: добровольно ты любишь или против своей воли?
Памфил. Добровольно.
Мария. Ну, а коли есть свобода любить и не любить, по-видимому, тот, кто любит, - самоубийца; и девицу он винит вопреки справедливости.
Памфил. Да не потому убивает девица, что она любима, а потому, что не любит взаимно! Ведь всякий, кто может спасти, но не спасает, - убийца.
Мария. А если любовь юноши непозволительна - если он любит чужую жену? или деву-весталку? Полюбит ли любимая взаимно, чтобы спасти любящего?
Памфил. Но в нашем случае любовь юноши дозволена, чиста, честна и благородна, и все-таки его убивают! А ежели убийство - обвинение недостаточно тяжкое, я вчиню тебе другой иск - в колдовстве.
Мария. Боже упаси! Новую Цирцею хочешь из меня сделать?
Памфил. Нет, ты свирепее. Уж лучше быть медведем или свиньею, мне кажется, нежели тем, во что обратился я, то есть мертвецом.
Мария. Каким же это колдовством гублю я людей?
Памфил. Сглазом.
Мария. Значит, на будущее мне отводить в сторону зловредные глаза?
Памфил. Что ты, наоборот! Только на меня и смотри!
Мария. Если глаз у меня дурной, почему тогда не чахнут и прочие, на кого я гляжу? Нет, наверно, колдовство не в моих глазах, а в твоих.
Памфил. Мало тебе отнять у Памфила душу - надо еще и поизмываться над ним?
Мария. Какой, однако, милый и забавный мертвец! А когда похороны?
Памфил. Скорее, чем ты ожидаешь, если ты же не придешь на помощь.
Мария. Полно, разве это в моих силах?
Памфил. В твоих силах даже мертвого вернуть к жизни, и к тому же - почти без труда.
Мария. Да, если кто вложит мне в руки панацею.
Памфил. Никаких снадобий не нужно - ты только ответь на любовь! Что может быть легче и, вместе с тем, справедливее? И никак иначе от обвинения в убийстве ты не очистишься.
Мария. Какой суд будет слушать мое дело? Ареопаг?
Памфил. Нет, судьею тебе будет Венера.
Мария. Говорят, она снисходительна.
Памфил. Напротив, нет божества страшней и неумолимее во гневе.
Мария. Она что, вооружена молнией?
Памфил. Нет.
Мария. Трезубцем?
Памфил. Нет.
Мария. Копьем?
Памфил. Нет. Но она владычица моря…
Мария. А я по морю не плаваю.
Памфил.… и есть у нее сынишка…
Мария. Малютка - чего ж его бояться?
Памфил.… мстительный и упорный.
Мария. Что он мне сделает?
Памфил. Что сделает? Боги всевышние да избавят тебя от его мести! Не хочу вещать и накликивать беду той, кому желаю только добра.
Мария. И все-таки скажи, не скрывай! Я нисколько не суеверна.
Памфил. Ладно, скажу. Ежели ты отвергнешь этого жениха, не совсем, как мне представляется, недостойного взаимной любви, то, пожалуй, малютка, по приказу матери, метнет в тебя дротик, отравленный самым ужасным ядом, и ты без памяти влюбишься в какое-нибудь ничтожество, и вдобавок безнадежно.
Мария. Что за мерзкая казнь! Чем любить урода, позабывши обо всем на свете, да еще и безответно, - право, я бы охотнее умерла!
Памфил. А ведь недавно как раз такая беда стряслась с одною девицею в поучение всем прочим.
Мария. Где это случилось?
Памфил. В Орлеане.
Мария. Сколько лет назад?
Памфил. Сколько лет? Еще и десяти месяцев не прошло!
Мария. А как звали девушку? Что примолк? Не помнишь?
Памфил. Нет, я знаю ее так же, как тебя.
Мария. Почему ж тогда имя не называешь?
Памфил. Огорчать тебя неохота. Если б она звалась как-нибудь по-другому! Но у нее твое имя.
Мария. Кто был ее отец?
Памфил. Он жив и теперь, известный правовед, очень богатый.
Мария. А имя?
Памфил. Мавриций.
Мария. А фамилия?
Памфил. Аглаиус.
Мария. А мать жива?
Памфил. Недавно скончалась.
Мария. От какой болезни?
Памфил. От какой болезни, спрашиваешь? От огорчения. Да и отец, хотя человек на редкость крепкий, едва не умер.
Мария. А имя матери тоже не тайна?
Памфил. Разумеется! Кто не знал Софронию! Но что означает этот допрос? Или ты думаешь, я тебе притчу сочиняю?
Мария. Мне ли тебя подозревать в обмане? Такие подозрения скорее навлекает на себя наш пол. Рассказывай, однако ж, что приключилось с девицею.
Памфил. Девица была, как я уж говорил, хорошего рода, весьма состоятельная, прекрасной наружности. Чего ж еще? Хоть за князя отдавай! И жених сватался ей под пару.
Мария. Как его звали?