Пишу вам свой поклон со душевным расположением и всеконечной покорностью. Премногочтимейший господин! Поскольку сказано в Аристотелевых "Категориях": "Сомневаться в отдельных вещах небесполезно", есть на мне один грех, о коем много печалуюсь и угрызаюсь совестью. Был я недавно с одним бакалавром на Франкфуртской ярмарке, и там, идучи улицей, что выходит на площадь, повстречались нам двое, наружностью весьма достойные, в черных и просторных одежах с капишонами на снурках. И видит бог, помыслил я, что сие магистры наши, и приветствовал их, снявши биретту; а сопутник мой, бакалавр, ткнул меня локтем и говорит: "Господи помилуй, что вы содеяли? Ведь это жидовины, вы же сняли пред ними биретту", и тут вострепетал я, как будто узрел самого диавола. И сказал: "Почтеннейший бакалавр, господь да простит мя, согрешил бо по неведению. Однако ж рассудите, зело ли тяжек мой грех?" И он ответствовал, что по мнению его сей грех смертный, ибо я нарушил первую из десяти заповедей, гласящую: "Веруй во единого бога". А посему кто поклонится жидовину либо язычнику, яко бы пред ним християнин, тот прегрешает против християнства и сам уподобляется жидовинам и язычникам, жидовины же и язычники при сем говорят: "Эге, стало быть, наша вера правильней, ежели християне нас почитают", и утверждаются в вере своей, а от веры християнской отвращаются и не идут креститься. На это я отвечал: "Истинно так, ежели кто совершит сие с умышлением, я же согрешил по неведению, и, стало быть, мой грех простителен. Ибо будь мне ведомо, что они жидовины и я бы им при сем поклонился, достоин был бы сожжения на костре, ибо сие есть ересь. Но свидетель бог, они ни словом, ни делом себя предо мною не оказали, и мнил я, что они магистры наши…" Он же сказал, что все единственно сие есть грех, и добавил: "Таковой же случай был и со мною. Пришел я раз во храм, а там пред распятым Спасителем постановлен деревянный жидовин с молотком в руке, я же помыслил, что сие святой Петр с ключом и, снявши биретту, преклонил пред ним колена, однако сей же час спохватился, что предо мной жидовин, и раскаялся, но когда пришел к исповеди в обитель братьев проповедников, духовник мне сказал, что сие есть грех смертный, ибо надлежит нам завсегда бдеть". И еще сказал он, что отпустить таковой грех может токмо епископ, буде же грех мой вольным, а не невольным, отпущение мог бы дать токмо самоличный папа. Однако я получил отпущение, потому как духовник мой был облеченный епископской властью. И видит бог, я уверен, что ежели вы хотите спасти свою душу, вам непременно надобно покаяться перед официалом консистории. Неведение же не может извинить таковой грех; ибо надлежит завсегда бдеть, и опричь того жидовины непременно носят желтый круг на одежах, и вы должны были сие узреть, как узрел я; посему неведение ваше душевредно и не может извинить греха". Таковые слова сказывал сей бакалавр. И как есть вы глубокомысленные богословы, молим вас покорнейше и всесмиренно рассудить об оном вопросе и отписать, совершил ли я смертный грех или же грех простительный и можно ли ему быть отпущену простым священником, либо же епископом, либо токмо самоличным папою. И еще отпишите, хороши ли вам покажутся обычаи во Франкфурте, где жидовинам дозволяется разгуливать по улицам, одетым совершенно как магистры наши; я же мыслю, что сие нехорошо и срамно, когда жидовинов не отличишь от магистров наших, через что учиняется поругание священному богословию. И предержащий государь император не должен тому попустить, чтобы жидовин, каковой не лучше собаки и враг Христов, разгуливал по городу, яко бы доктор священного богословия. При сем препровождаю вам послание магистра Борзоперия, в обиходе прозываемого Шустерписером, что получилось от него из Виттенберга. Вы с ним сделали знакомство еще в Девентере и водили дружбу; и он мне говорил, что дружба ваша была зело веселая. Он и ныне такой же веселый друг и об вас поминает со всяким удовольствием; да благословит вас господь и ниспошлет вам здравия. Писано в Лейпциге.
3
Магистр Бернард Борзоперий магистру Ортуину Грацию желает здравствовать на множество лет
"Горе той мыши, которая знает одну лишь нору". Сие, достопочтеннейший муж, подтвердительно могу сказать и о себе, ибо, имеючи одного лишь друга, был бы сир и убог, а ежели б он меня предал, неоткуда было бы мне обресть дружелюбивое утешение. И есть тут один поэт, прозываемый Георгий Сибут, из светских поэтов, и читает публично лекции о поэзии, во всем же прочем веселый друг. Но да будет вам известно, что сии поэты, ежели они еще и не богословы, подобно вам, норовят всех поносить и в особенности изливают хулу на богословов. Раз как-то давал он у себя на дому угощение, потчевал нас торгауским пивом, и засиделись мы до третьего часу ночи, а я присем был в изрядном подпитии, потому как пиво обыкновенно ударяет мне в голову, и один человек при всяком случае искал меня уязвить, я же смиренно предложил выпить про его здравие, и он того не отринул; однако в свой черед и не подумал ответить мне тем же; я его до трех разов к тому побуждал, а он отмалчивался, будто воды в рот набравши; тогда сказал я себе: "Сей бездельник взирает на тебя свысока и при всяком случае норовит уязвить". В сердцах схватил я кружку и разбил об его голову. Поэт же, озлобясь, сказал, что я сделал конфузию у него за столом, и велел мне убираться из его дома ко всем чертям. Я же на это ответствовал: "Плевал я на то, что вы мне будете не приятель. У меня таковые мерзостные неприятели были во множестве. Но я над всеми одержал верх, и экая важность, что вы поэт? Да я имею в друзьях поэтов почище вас, ваши же вирши ставлю не выше дерьма. Как вы обо мне полагаете? Что я дурак или что у меня кочан на месте головы?" Он же обозвал меня ослом и сказал, что я и в глаза не видывал ни одного поэта. На что я отвечал: "От осла и слышу, а поэтов видывал поболе твоего", - и помянул вас, и магистра нашего Сотфи из бурсы Кнек, сочинителя "Достопамятной глоссы", и достопочтенного Рутгера, лиценциата богословия, из Нагорной бурсы; с тем я ушел, и сделались мы с ним неприятели. А посему прошу отписать мне милостиво и премилостиво какое ни на есть поэтичное послание, дабы мог я похвалиться пред оным поэтом и всеми прочими, что вы есть мой друг и почище его поэт. А еще отпишите, как ныне идут дела у достопочтенного Иоанна Пфефферкорна, и все ли пребывает он в борениях с доктором Рейхлином, и все ли вы держите его сторону, как доселе, и какие вообще новости. Храни вас Христос.
4
Магистр Иоанн Горшколепий магистру Ортуину Грацию пишет свой поклон
Премногочтимейший господин магистр, коль скоро мы с вами почасту учиняли друг над другом всякие шкоды, не будет вам докукою, ежели расскажу кой-чего, и вознамерился сделать сие безо всякой опаски, что сочтете зазорною ту проделку, про которую пропишу в сем письме, ибо сами вы охочи до этаких штук. Не сумневаюсь, что будете много смеяться, потому как история сия зело смехотворна. Тут недавно был к нам один из братьев проповедников, гораздо понаторелый в богословии, он искусно умеет рассуждать, и многие к нему благожелательствуют. Прозывается он Георгий; прежде он обретался в Галле, а засим объявился здесь и небезуспешно проповедовал с полгода и поносил в проповедях своих всех и вся. Даже самого государя и его вельмож. Однако же в застолье веселился от души и пил купно со всеми вполпьяна и допьяна; но всякий раз после вчерашней попойки беспременно помянет нас наутро в проповеди: "Се восседают магистры университета сего, кои всю ночь с приятелями в винопийстве, веселии и глупствовании пробдели, и заместо того, чтоб других от такового дела отвращать, они сами всему зачинщики", - и меня не единожды срамил поносными словесами. Я на него затаил обиду и стал думать, как бы ему отмстить; однако ничего не надумал. И вот прослышал я от одного человека, что проповедник сей ходит в ночи к одной бабе и имеет от нее всякое удовольствие и с ней спит. Сие прослышавши, созвал я своих однокашников из коллегии, и об десятом часе пришли мы к ее дому и вломились в дверь; монах, вздумавши улизнуть, не поспел одеться и прыгнул через окошко в голотелесном виде. А я так хохотал, что чуть кишка не лопнула, и крикнул ему: "Доброчестный брате, вы позабыли портки!" - однокашники же мои схватили его и вываляли в дерьме, а засим окунули в лужу; но я их удержал и сказал, что надобно блюсти пристойность; однако же мы всем скопом поимели ту бабу; так я отмстил монаху, и более он уже не поминал меня в проповедях. Только вы об сем деле ни гугу, ибо братья проповедники ныне держат вашу сторону супротив доктора Рейхлина и обороняют церковь и веру католическую от светских поэтов: лучше бы тот монах был из какого другого ордена, потому как сей орден паче всех иных творит великие чудеса. Отпишите и вы мне что-нибудь смехотворное да не прогневайтесь. Пребывайте во здравии. Писано из Виттенберга.
5
Иоанн Страусовласий Ортуину Грацию желает здравствовать многая лета и иметь столько приятственных ночей, сколько звезд на небе и рыб в море
Да будет вам ведомо, что я здоров и матушка моя тоже здорова. То же желаю слышать и о вашем здоровии, ибо всякий день непременно об вас поминаю. Однако дозвольте мне поведать о неслыханном деле, кое учинило здесь одно высокородное благородие, чтоб ему провалиться во преисподнейший ад; ибо сей человек вел хульные речи супротив почтеннейшего магистра нашего Петра Мейера за столом, где сидело много сиятельств и благородиев, и обошелся с ним безо всякого почтения, а напротив того, был столь продерзостен, что и слов нет. Охальник сей говорил так: "Доктор Иоанн Рейхлин, вот это доктор, не вам чета", - и щелкнул у него перед носом пальцами. А магистр наш Петр ответствовал: "Пускай меня вздернут на виселицу, если это так. Свидетельствуюсь пресвятою Девою, что доктор Рейхлин в богословии яко младенец, и всякий младенец более смыслит в богословии, нежели доктор Рейхлин. Свидетельствуюсь пресвятою Девою, уж я-то в сем деле смыслю: он не знает ни единой строчки из книг "Изречений". Свидетельствуюсь пресвятою Девою, что предмет есть зело тонкостный, его не можно выучить, яко грамматику и поэзию. Вот я хоть сейчас могу стать поэтом, стоит мне только пожелать, и буду слагать вирши, потому что слушал в Лейпциге Сульпиция об стихотворных размерах. Только к чему мне сие? А вот он пускай попробует сделать мне богословский вопрос и приведет аргументы "за" и "против". И он многоразличными способами раздоказал, что никто не может в совершенстве постичь богословие иначе, как через посредствие святого Духа. Один святой Дух преисполняет сим искусством. Поэзия же есть пища диавола, как говорит блаженный Иероним в своих посланиях. А тот охальник сказал, что это враки и что доктор Рейхлин тоже преисполнен святого Духа и довольно превзошел богословие, ибо написал книгу весьма богословскую, не знаю уж, какое там у нее название, и обругал магистра нашего Петра скотиной. И еще присовокупил, что магистр наш Гохштрат - нищеброд. И все много смеялись. Я же сказал, что простой школяр не смеет так дерзить и вести хульные речи об докторе богословия. А доктор Петр до того прогневался, что вскочил из-за стола и привел из Евангелия: "Ты самарянин и бес в тебе". Я же сказал: "Вот тебе, получай!" - и возрадовался, что он так ловко разделался с сим охальником. И вам необходимо надобно впредь стоять на своем, обороняя богословие, и ни на кого не взирать, будь то благородие, либо мужепес, ибо ученость ваша велика и предостаточна. Умей я сочинять стихи, подобно вам, я не поглядел бы и на князя, пускай даже грозил бы он меня умертвить. А пуще всего ненавистны мне сии законники, что носят красные сапоги и шубы на куньем меху и не оказывают достодолжного почтения ни магистрам, ниже магистрам нашим. А еще смиренно и всепокорно прошу мне отписать, каковы учинились в Париже дела с "Глазным зеркалом". Молю бога, дабы благословенный Парижский университет взял вашу сторону и предал сожжению сию еретическую книгу, ибо она содержит премного поносной хулы, как пишет магистр наш Арнольд Тонгрский. И еще слышу я, что магистр наш Сотфи из бурсы Кнек, сочинивший "Достопамятную глоссу" к четырем книгам Александровым, преставился. Надеюсь, однако, что сие неправда, ибо был он муж преславный и многомудрый во грамматике, не в пример нонешним грамматикам, которые из поэтов. А еще благоволите передать мой поклон магистру Ремигию, некогда несравненному моему наставнику, почасту мне говорившему: "Гусак ты, гусак, нет никакой моей возможности выучить тебя искусству логики". Я же ответствовал: "Помилосердствуйте, почтеннейший магистр, я исправлюсь". И он иной раз прогонял меня с глаз, а иной раз крепко драл розгами; я же был об ту пору довольно смирен и с охотой принимал вразумление за нерадивость свою. А более писать не об чем, кроме как пожелать вам сто лет жизни. Пребывайте и здравствуйте в мире. Писано в Майнце.
8
Франциск Гуселапий магистру Ортуину Грацию
Желаю вам столь премногого здравия, что и тыще талантов не перевесить. Достойнейший господин магистр, надобно вам ведать, что идет здесь об вас великая молва, и богословы воздают вам хвалы, что вы, ни на кого не взирая, сочинительствуете в защиту веры и супротив доктора Рейхлина. Но некоторые здешние скудоумные школяры, а иже с ними законники, не осененные верой Христовой, многие ведут против вас речи, однако не могут взять верх, ибо богословский факультет держит вашу сторону. А недавно, когда доставились сюда книги, именуемые "Парижские определения", все магистры их купили и вельми радовались; я тоже купил и послал в Гейдельберг для прочтения. Пребываю в надежде, что когда гейдельбергцы их узрят, то сей же час раскаются, что не споспешествовали благословенному Кельнскому университету супротив доктора Рейхлина. И еще слышу, что Кельнский университет принял статут во веки веков не допускать к испытательному диспуту ни единого, кто обучался на бакалавра или магистра в Гейдельберге; и распрекрасное дело, пускай знают, каков есть Кельнский университет, и наперед будут с ним заодно. Не худо бы подобное же учинить и над прочими, но полагаю, что прочие университеты не знали сего, и можно простить ихнее неведение. А еще один мой друг дал мне превеликолепное ваше стихотворение, каковое вы, надо быть, пожелали возвестить Кельнскому университету, я же, показуя его магистрам и магистрам нашим, слышал, что они зело его похваляли. И послал я его во многие города, ко славе вашей, ибо вы мне любезны. А вот и стихотворение сие, дабы ведали вы, об чем речь:
"Аще кто ересь читать восхощет ныне
И учиться при сем классической латыни,
Должон "Парижские определения" добыти
С изложением недавних парижских событий,
О том, яко Рейхлин заблуждался в вере,
Что магистр наш Тонгрский доказал в полной мере.
Магистр Ортуин хощет читать писанья эти
В сем благодатном университете,
И тако и сяко тексты толковати,
И кой-что существенное в них выделяти,
И все "за" и "против" досконально оспорить,
В том желая парижским богословам вторить,
Егда "Глазное зеркало" они изучили
И оного Рейхлина наставительно осудили,
Яко ведают о том братья кармелиты,
А такожде те, что зовутся иаковиты".
Воистину дивлюсь, сколь много имеете прозорливости; и столь преискусственно сочинительствуете, что я, читаючи сладостные писания ваши, возвеселяюсь и желаю вам многая лета и преумножения славы, ибо велика польза от ваших трудов. Господь да сохранит вас, и сбережет вам жизнь, и не отдаст вас на волю врагов ваших; и да будет по слову Псалмопевца: "Да даст тебе Господь по сердцу твоему и все намерения твои да исполнит". И опричь того отпишите мне об своих делах, ибо уповаю слышать и видеть, что делаете и творите: а засим пребывайте во здравии. Писано из Фрейбурга.