– Происхождение ваше сейчас не важно, и я не намерен его касаться. Вполне достаточно и того, что вы уже успели сообщить о себе. Ваша искренность только увеличила мое уважение к вам. Но я хочу знать ваше теперешнее положение – тут я могу быть вам полезен, поэтому прошу вас обстоятельно рассказать о нем.
– Я хорошо обеспечен, сударь, как вы сами видите, – сказал я, – настолько хорошо, что совсем недавно едва ли смел бы на это надеяться. Случай свел меня с барышней не первой молодости, которая изъявила желание выйти за меня замуж. Я не стал отказываться, и мы обвенчались. У нее весьма недурное состояние, права на которое закреплены за мной. Но я молод и вижу вокруг себя людей, которые успешно прокладывают себе путь к успеху. Почему бы и мне не последовать их примеру? Я хотел бы употребить с пользой молодые годы и подняться выше. Но для этого нужны друзья. Говорят, только с помощью покровителей можно чего-нибудь достичь.
– Значит, вы пока ничего не делаете, – сказал он, – но были бы непрочь чем-нибудь заняться. Так вот, я готов стать тем другом, который вам поможет; рассчитывайте на меня. Но скажите, вы еще не пытались где-нибудь устроиться?
– Пытался, – ответил я. – Несколько дней тому я ездил в Версаль и искал протекции у господина де Фекура. Но господин этот большой оригинал. Кажется, я имел несчастье не понравиться ему; судите сами, сударь; я вам расскажу, что произошло. Он соглашался меня устроить, а именно отдавал мне место господина д'Орвиля, – того самого, в чьем доме хирург делал вам сегодня перевязку – потому что болезнь мешает этому достойному человеку исполнять свои обязанности. Я принял было его предложение, но когда увидел госпожу д'Орвиль, которая пришла умолять господина де Фекура о милосердии, а тот отказывал на том основании, что место уже отдано мне, я не счел возможным на это согласиться.
– Так вот при каких обстоятельствах вы познакомились с госпожей д'Орвиль? – заметил граф. – Эта дама заслуживает лучшей участи, и если Фекур ничего не сделает, я о ней позабочусь.
Эти слова он произнес, как мне показалось, с большой горячностью, чем подкрепил впечатление, какое оставила во мне их первая встреча.
– Что касается вас, – продолжал он, – неудивительно, что ваше поведение ему не понравилось. Великодушие не свойственно ему подобным и кажется им неприятным вызовом. Они невольно воздают ему должное; они бы и сами рады вести себя великодушней, но занятия их таковы, что унижают их природу. Не огорчайтесь, я могу вам помочь, не отягощая вашу совесть столь неприятными минутами. Впрочем, должен сказать, вы с честью вышли из этого испытания. Но объясните пожалуйста, кто направил вас к де Фекуру? Ведь он известен как человек весьма неприступный.
– Меня послала к нему его невестка, – ответил я.
– Вот как! – воскликнул граф. – Вы попали по нужному адресу! Видимо, она хотела, чтобы вы остались в Париже. У этой толстой мамаши отменный вкус, и она редко оказывает протекцию бескорыстно. Видимо, вы дали ей понять, что далеко не глупы, и сумели ей понравиться.
– Должен вам сказать, – поспешил я вставить, – что знакомством с госпожей де Фекур я обязан госпоже де Ферваль.
Граф невольно расхохотался, и я понял, что теперь ему все ясно. Я упомянул о госпоже де Ферваль только в надежде отвлечь его от догадок насчет госпожи де Фекур, ибо малейшая нескромность с его стороны могла мне повредить в глазах госпожи де Вамбюр. Но желая избежать подозрений, я возбудил их вдвойне. Словцо, которое он мимоходом вставил насчет отношений между шевалье и благочестивой госпожей де Ферваль, разъяснило мне, что он все знает, а мне лучше даже не пытаться разубедить его, ибо он уже все равно утвердился в своем мнении.
– Вы недурно начали свой путь в общество, – сказал он, – но мне не терпится тоже оказать вам покровительство. Положитесь на меня. Я ни в чем не уступлю этим вашим дамам; только мои услуги обойдутся не так дорого.
Он потребовал более подробных сведений о моей женитьбе, и я рассказал ему все без утайки; я боялся, что он и так все знает.
Лакей тем временем вернулся и передал графу ответ моей жены: она заверяла, что весьма польщена намерением графа посетить ее в ближайшее время, и просила меня вернуться домой не слишком поздно.
– Мы увидимся завтра, – сказал мне господин д'Орсан, вставая, – теперь я знаю, что вам нужно, и мы вместе подумаем, как устроить вашу карьеру. Я знаю кое-кого, кто окажет вам могущественную поддержку и притом с искренним удовольствием. А теперь пойдемте.
Мы вернулись в гостиную, где застали все общество за картами. Мне не пришлось ловить взгляд госпожи де Вамбюр. При малейшем шуме она украдкой поглядывала на дверь. Я подошел к столику, за которым она сидела. Госпожа де Данвиль, игравшая за тем же столом, шумела и суетилась. Она смешивала карты, брала и бросала их без всякой нужды, проклинала каждый неудачный ход, громко возмущалась несвоевременным пассом или гано; словом, была в великом волнении. Госпожа Де Вамбюр, напротив, была очень спокойна, смеялась над своими промахами, но без волнения, и сразу забывала об игре, когда ход был сделан.
Вы бы подумали, что первая в проигрыше, а вторая обогатилась за ее счет. Каково же было мое удивление, когда при окончательном расчете оказалось, что весь проигрыш пришелся на долю госпожи де Вамбюр, а выиграла госпожа де Данвиль; это не мешало ей кричать, что если бы не промахи ее партнерши, она выиграла бы втрое и даже вчетверо больше. Я не знал, чему больше дивиться: жадности одной или благодушию дугой.
Сели ужинать. За ужином не случилось ничего особенного. Несмотря на все настояния господина д'Орсана, я скромно сел в конце стола и таким образом оказался далеко от госпожи де Вамбюр. Во взгляде ее я прочел упрек в недостатке внимания, хотя вернее было бы обвинять меня в глупой робости. Я еще не научился владеть своими чувствами, и взгляд мой молил ее о прощении так открыто и красноречиво, что графу пришлось воззвать к моему рассудку, незаметно сделав знак, понятный мне одному.
Не стану рассказывать обо всем том вздоре, какой я услышал за столом. Скажу только, что если бы у меня не было лучшей приманки, чем отменные яства, ужин показался бы мне чересчур длинным. Наконец все встали из-за стола, гости начали разъезжаться. Господин д'Орсан сказал, что отвезет меня домой.
– Куда вы спешите, граф? – сразу вмешалась госпожа де Данвиль. – Неужели хотите уехать? Как жаль. Останьтесь! Да, да, вы останетесь! Для вас найдется кровать. А вы, сударь, – обратилась она ко мне, – можете воспользоваться экипажем графа. Или вот что: у госпожи де Вамбюр своя карета, и она живет в том же квартале. А если госпоже де Вамбюр неудобно, вас доставят домой мои люди.
Из всех этих предложений, на которые я отвечал поклонами, мне больше всего улыбалось поехать в карете госпожи де Вамбюр, и на этом я попросил бы госпожу де Данвиль остановиться. Но граф, который, очевидно, не хотел тут оставаться, – хотя я был бы этому очень рад, – твердо заявил, что отвезет нас обоих, меня и госпожу де Вамбюр, по домам. И мы отъехали, сопровождаемые напутствиями госпожи де Данвиль.
– Д'Орсан, берегите руку. Так завтра утром я жду от вас известий. Сударь, вы спасли ему жизнь, прошу вас беречь его. Прощайте, сударыня, двое храбрых сопровождают вас, не бойтесь ничего. Сударь, я буду рада вас видеть.
Забыл вам сказать, что я готов был возблагодарить судьбу за огромные фижмы госпожи де Вамбюр; заняв ими все заднее сиденье кареты, она предложила мне сесть напротив нее, на откидной банкетке. Если бы я увидел свободное место на заднем сиденье в глубине кареты, я счел бы своим долгом сесть именно там.
Весь путь наша беседа была далеко не оживленной, и если бы не граф, разговор каждую минуту грозил иссякнуть. Я любил, я был любим; я верил, что это так, и будущее подтвердило, что я был прав; в таких положениях рассудок наш дремлет и не подсказывает ничего. Граф говорил, мы отвечали ему односложно. Кто сам испытал такие минуты, знает, сколько в них очарования. Невольно говоришь себе, что твоя немота и смятение порождены глубоким счастьем.
Что касается меня, то скажу откровенно: ни великодушие мадемуазель Абер, ни заигрывания госпожи де Ферваль, ни прямые атаки госпожи де Фекур не вызывали во мне таких чувств, как смущение госпожи де Вамбюр. Оно пробуждало смутные надежды, осуществление которых я представлял себе совсем неясно. Уважение к этой любви исключало всякую мысль о мимолетной связи, а брак мой представлялся неодолимой преградой. Мог ли я предвидеть, что наступит день, когда мои мечты сбудутся?
Мы довезли госпожу де Вамбюр до ее дома, и граф д'Орсан получил разрешение привезти меня к ней в ближайшие дни. До моей квартиры было рукой подать. Я откланялся графу и отправился домой пешком, хотя граф был готов сопровождать меня до самых дверей.
Войдя в дом, я уже с лестницы услышал, как мадам Ален успокаивает мою жену.
– Эх, право же, сударыня, – говорила она, – и зачем вы расстраиваетесь! Он в почтенном доме. Что с ним может приключиться? Бросьте! Хороша бы я была, если бы волновалась каждый раз, как моему покойному муженьку вздумается пропасть на целую ночь. А он был далеко не такой красавец, как ваш! И ходил в кабак, да, в обыкновенный кабак. Так что же, прикажете горевать? Вот еще вздор! С какой стати! Спросите вот у Агаты. Когда мне докладывали, что он в кабаке, я говорила: "Ах, он изволит развлекаться. А я чем хуже? Его нет, значит, я приглашаю соседа, будем ждать вместе, с улыбкой на лице. Полночь, моего благоверного все нет. До свидания, куманек; дочка, идем спать. Захочет – придет". Вот как надо поступать. А вы что же, хотите, чтобы муж сидел, как пришитый к вашей юбке? Так, соседушка, не бывает. Он у вас молодой, ему охота повеселиться. Так что терпите. Мне и двадцати не было, когда мой забулдыга взял привычку оставлять меня одну, а вам уже за сорок. Пустяки все это! Надо чем-нибудь развлечься. Время придет и его приведет.
– Мой возраст, о котором вы упоминаете через каждые два слова, – ответила жена сердито, – только усиливает мое беспокойство.
При этих словах я вошел в комнату, и еще не остыв от сладостных воспоминаний о госпоже де Вамбюр, нежно обнял жену, принес тысячу извинений за то, что пришел поздно, горячо поблагодарил ее за заботы обо мне, рассказал вкратце о моем уличном приключении и его последствиях, не упомянув, конечно, ни словом о госпоже де Вамбюр; ее имя я не смел даже произнести вслух. Сердце мое жаждало говорить о ней, но я заставлял себя хранить на этот счет молчание.
– О боже! – воскликнула жена. – Вы подняли оружие против своего ближнего? Может быть, и ранили кого-нибудь или сами ранены?
– Нет, дорогая, – ответил я, – зато я спас жизнь одному из первых царедворцев.
– Велик господь, – воскликнула она, – это он послал вас, |Чтобы спасти погибающего человека; да будет он благословен во веки веков; вы никогда не держали в руках шпагу, и в первый же день так удачно употребили ее. Вижу в этом промысел божий!
– Ну, вот и он! Цел и невредим, чего же еще! – вставила госпожа д'Ален. – Кого бог хранит, с тем ничего худого не случится. Прощайте, голубушка, беспокоиться больше нечего. Она, бедняжка, уже вас оплакивала. (Это говорилось мне.) Ничего, жизнь научит терпению. И я такая же была, как выходила замуж; потом-то уж попривыкла. Да, всему свое время. Выдам вот замуж дочку, и с ней будет то же самое. Такова жизнь. Ну вот, вы теперь вместе, конец тревогам, и спокойной ночи. Он у вас молодой, так уж верно частенько будет пропадать до полуночи; дай бог, чтобы каждый раз он мог найти такое хорошее оправдание.
Спускаясь с лестницы, она все повторяла: "Ничего, ничего, жизнь всему научит". Я остался со своей женой. Только теперь она смогла объяснить, как ее встревожило мое приключение. Не переставая говорить о пережитых волнениях, она торопила кухарку, чтобы поскорее убирала со стола, а сама тем временем расстегивала крючки на своем платье. Не успел я разогнать ее страхи, как она уже улеглась в постель.
– Иди сюда, милый, – сказала она мне, – остальное доскажешь лежа, рядышком со мной. Слава создателю за то, что уберег тебя от опасности.
Пока она говорила это, я кончил раздеваться, а женушка моя, позабыв про подстерегавшие меня опасности и про уберегший меня от них божий промысел, жаждала одного – убедиться в том, что я действительно жив и здоров. И я рассеял все ее сомнения на этот счет. Воображаю, как она в душе своей благодарила всевышнего, вырвавшего меня из рук трех гнусных убийц! Признаюсь, если бы она проникла в мое сердце, то убедилась бы, что не только господь, но в равной степени и госпожа де Вамбюр заслуживала ее благодарности.
Не успел я утром проснуться, как мне подали записку от госпожи де Фекур с приглашением явиться к ней не позже одиннадцати часов по важному делу. Госпожа де Ля Валле непременно хотела сама прочесть записку, хотя я пересказал ей, что в ней было написано, и долго не позволяла мне встать и отправиться на свидание, объясняя, как будет беспокоиться, пока я не вернусь. Я обещал не задерживаться. Сколько нежных поцелуев я получил, пока заверял мою супругу, что вернусь как можно скорее! Что ни говори, а я убедился на собственном опыте, что набожные дамы одарены такой способностью разжигать нежные чувства, какой не обладают обыкновенные женщины. Да, стоило мне побыть часок наедине со своей супругой, как я забывал все на свете. Пусть я был очарован госпожей де Вамбюр, пусть питал к ней глубокое чувство, признаюсь, я изменял ей в нежных объятиях моей жены.
Но человеческое сердце непостижимо! Едва я покинул супружеское ложе, как образ госпожи де Ля Валле снова поблек и уступил место образу возлюбленной. Я опять стал другим! Мне захотелось сейчас же увидеть госпожу де Вамбюр; но можно ли это сделать? – спрашивал я себя. Ведь граф просил разрешения привести меня к ней в дом; значит, я не должен являться туда без него. Я уступил доводам рассудка, проклиная в душе городские церемонии. То ли дело деревня! – думал я. Вот Пьеро полюбил Колетту, и не нужно никаких посредников, ежели Колетта согласна. Однако, я ведь женат (как видите, голос разума брал верх). Это не имеет значения – возражало сердце. Ведь пойдешь же ты к госпоже де Фекур, несмотря на то, что женат. Правда, идешь ты к ней ради корысти, но и любовный интерес тут не совсем в стороне. Когда страсть овладевает человеком, он всегда находит оправдание для своих планов или действий.
Поразмыслив обо всех этих материях, я решил отправиться к госпоже де Фекур и отправиться при шпаге. Признаться, взяв ее в руки, я с удовлетворением подумал: с некоторых пор это не просто украшение у меня на поясе. Я уже выходил, когда госпожа де Ля Валле еще раз попросила меня вернуться поскорее, тем более, что она себя плохо чувствует. Мне и в голову не приходило, что ее головная боль, которую я приписывал бессоннице, вскоре доставит мне немало хлопот, а в дальнейшем откроет дорогу к новым успехам.
Я не видел ничего опасного в недомогании моей жены и потому отправился к госпоже де Фекур, у которой застал и ее брата. Этот господин не стал дожидаться, когда я поздороваюсь с ним (ибо время у финансистов стоит дорого, каждая минута, не отданная подсчетам, кажется им потерянной; думаю, даже удовольствия они ценят лишь постольку, поскольку в них входит расчет. Не потому ли дельцы обычно берут своих любовниц на содержание? Они заботятся об их хозяйстве, подсчитывают расходы, заказывают одежду и прочее, и тем самым господа эти получают двойное удовлетворение, так как расчеты служат прелюдией к иным удовольствиям, которые от этого только возрастают).
Таковы все банкиры; что касается господина де Фекура, то он, наморщив брови и не дав мне времени поклониться, буркнул своей кузине:
– Да, это он самый. Что же мне с ним делать? Я нашел отличный случай его пристроить, а он, видите ли, разыграл рыцаря. Выбирайте тщательнее своих подопечных, дорогая моя, или учите их уму-разуму прежде чем посылать ко мне. Ну-с, друг мой, – продолжал он, кладя руку мне на плечо, – ты поразмыслил? Одумался?
Этот фамильярный жест, который еще два дня назад совсем не показался бы обидным господину де Ля Валле, уже не мог понравиться другу графа д'Орсана; если бы не боязнь рассердить госпожу де Фекур, я бы просто ушел; но она могла еще пригодиться, да и деверь ее тоже; поэтому я ограничился тем, что ответил довольно строптиво:
– Нет, сударь, хотя мой поступок кажется вам глупым, он был продиктован чувством справедливости. Я недостаточно образован, чтобы судить, что хорошо, а что дурно, но когда сердце мне подсказывает: "делай так", я следую велению сердца и до сих пор ни разу не пожалел об этом. Я познакомился с господином д'Орвилем, он достоин сострадания, и было бы жестоко и несправедливо лишить его последних средств к существованию. Я же молод, здоров, живу безбедно, словом, могу и подождать. А он всецело зависит от вашей доброты, к тому же болен и, может быть, смертельно. Не помочь ему – нельзя. Спросите госпожу де Фекур.
– Прекрасная речь, вы слышали, кузина? Он изволил вторично прочесть мне проповедь! Вы сами видите, ничего не поделаешь. Я не могу быть ему полезен.
– Знаете, – сказала тогда госпожа де Фекур, ибо по натуре не была злой (и до тех пор не сказала ни слова); – по-моему этот черноволосый мальчик прав. Я, правда, совсем не знаю д'Орвиля; но зачем его увольнять? Кто он такой?
– Это нищий дворянин, – ответил ей деверь, – он женился по любви на красивом личике и с этим рассчитывает прожить на свете. Вполне в духе этих мелкопоместных аристократов! Они обратились ко мне, я взял его на службу, он постоянно болеет, жена корчит недотрогу, он мне не нужен, я его увольняю. Разве я неправ? Держи я у себя пять-шесть таких служащих, хороша была бы моя контора, очень хороша!
– Не его вина, что он заболел, – сказал я. – Ведь раньше вы были им довольны?
– Стал бы я его иначе держать, – с нетерпением возразил финансист, – но прекратим этот разговор. Д'Орвиль остается на своем месте, кузина, я так решил; но вакансий у меня нет, и пусть молодой человек подождет. Продолжай в том же духе, юнец, далеко пойдешь! Придется тебе поотвыкнуть от твоего глупого состраданья. Коли будешь жалеть всех несчастных, так больше ни на что времени не хватит. С таким образом мыслей непременно останешься в дураках, так и знай. Окажись ты на моем месте, и ты разорился бы на том, на чем другие разбогатели.
– Может быть и так, сударь, – согласился я, стараясь не раздражать человека, который сделал над собой немалое усилие, чтобы сохранить за д’Орвилем его место, – думаю, что недолго вам заботиться о д'Орвиле, а его вдова…