А затем отвлекли нас, после восшествия повелителя правоверных Хишама аль-Муайяда, превратности судьбы и вражда вельмож его правления, и были мы испытаны заточением, и охраной, и сокрушительными взысканиями, и скрывались, и загремело междоусобие, и набросило руки свои, охватив всех людей и выделив нас особо. И, наконец, преставился отец мой, везир, - помилуй его Аллах! - когда мы были в таких обстоятельствах, после полуденной молитвы в день субботы, когда оставалось две ночи от месяца зуль-када года четыреста второго. И продолжалось для нас подобное состояние после него, и были у нас однажды похороны кого-то из семьи нашей, и я увидел ту девушку, когда поднялись вопли, стоящею в этом печальном собрании, среди женщин, в числе прочих плакальщиц и причитальщиц. И оживила она погребенную страсть и привела в движение неподвижное, и напомнила старое время" и давнишнюю любовь, и век минувший, и исчезнувшие времена, и месяцы прошедшие, и истлевшие сказания, и дни, что ушли, и следы, которые стерлись. Она возобновила мои горести и взволновала во мне заботы, и хотя я потерял в этот день близкого человека и был поражен бедою с многих сторон, я не забыл ее, но усилилась моя грусть, и вспыхнули страдания, и окрепла печаль, и удвоилась скорбь, и призвала любовь ту часть свою, что была скрыта, и ответила она ей: - Я здесь!
И сказал я тогда отрывок, где есть такие стихи:
Она плачет о мертвом, что умер в почете, но поистине, живой достойней льющихся слез.
Дивись же той, что горюет о муже погребенном, а о том, кто убит неправедно, не горюет.
А затем нанесла судьба свой удар, и переселились мы из нашего жилища, и взяли над нами власть войска берберов, и вышел я из Кордовы в первый день мухаррема года четыреста четвертого, и скрылась та девушка от моего взора после этого единого свидания на шесть лет и больше. Но потом вступил я в Кордову, в шаввале года четыреста девятого, и поселился у одной из наших женщин, и увидел там эту девушку, но едва мог узнать ее, пока мне не сказали: - Это такая-то. И изменилась большая часть ее прелестей, и исчезла ее свежесть, и пропало ее сияние, и уменьшился блеск лица ее, который был видим как начищенный меч или индийское зеркало. И завяли те цветы, к которым направлялся взор, ища света, и бродил среди них, выбирая, и удалялся от них, смущенный, и осталась только часть, вещающая о целом, и повесть, повествующая о том, каково было все, и случилось это из-за малой заботы девушки о себе и утраты попечения, на котором она была вскормлена во дни нашей власти, когда простиралась наша тень, и теперь она не жалела себя, выходя для того, что ей было необходимо, а раньше ее охраняли иотстраняли от этого. Женщины ведь цветы, которые без ухода не дорастают, и постройки, разрушающиеся, когда за ними нет присмотра. Поэтому и сказал тот, кто сказал: - Поистине, красота мужчин более верна, крепче корнями и превосходнее по достоинству, так как она выносит то, от чего сильнейшей переменой переменились бы лица женщин, если бы пришлось им выстрадать что-нибудь из этого, например зной, песчаный вихрь, ветер, перемену воздуха и отсутствие покрывала.
И если бы получил я от той девушки малейшую близость и проявила бы она ко мне некоторую дружбу, я бы, наверное, помешался от восторга и умер бы от радости, но именно эта отчужденность и сделала меня терпеливым и заставила меня утешиться.
При такого рода причинах утешения утешившийся, в обоих случаях, оправдан и не достоин упрека, так как здесь не было ни утверждения любви, обязывающего к верности, ни обета, который надлежит соблюдать, ни обязанностей прошлого, ни крайнего взаимного доверия, погубить и забыть которое считается дурным.
К причинам забвения относится и жестокость любимой. Когда она достигнет в ней крайности и перейдет меру и встретит в душе любящего некоторую гордость и величие, любящий забудет ее.
Когда жестокость невелика и проявляется с перерывами или постоянно, либо когда она велика и проявляется с перерывами, ее можно стерпеть и на нее закрывают глаза; если же она становится частой и постоянной, против нее не устоишь, и не порицают человека, который забыл при подобных обстоятельствах любимую.
Одна из причин забвения - измена; это то, чего никто не стерпит, и не станет благородный закрывать на нее глаза. Вот истинное орудие утешения, и утешившегося из-за неверности не порицают, каким бы он ни был - забывшим или внешне стойким. Напротив, упрек постигает того, кто терпит измену, и если бы не были сердца в руках вращающего их (нет бога, кроме него!), - так что человек не обязан отклонять свое сердце и изменять предпочтение его, - если бы не это, я бы, право, сказал, что проявляющий внешнюю стойкость в своем утешении после измены едва ли не заслуживает упрека и порицания.
Ничто так не призывает к утешению людей свободных, обладающих честью и благородными качествами, как измена, и терпит ее только низкий мужеством, обладатель ничтожной души, презренных помыслов и низкой гордости.
Об этом я скажу отрывок; вот часть его:
Любовь твоя - я подойду к ней близко! - обманчива, - и ты для всякого, кто приходит, ложе.
И если ты терпишь разлуку с одним любимым, то вокруг тебя их число большое.
И если бы была ты эмиром, право, не взялся бы встретить тебя эмир, боясь их множества.
Я вижу, ты, как желанье, - тем, кто приходит к нему, даже если много их, нет обмана,
И нет для него от приходящих защиты, хотя бы собрал против них людей звук трубный.
Затем - восьмая причина: она ни от любящего, ни от любимой, но от Аллаха великого, - и это утрата надежды. Разновидностей ее три - или смерть, или разлука, при которой нет надежды на возвращение, или несчастье, приводящее к влюбленным болезнь любящего; возлюбленная из-за нее спокойна, но она изменяет ее.
Все эти виды относятся к причинам забвения и внешней стойкости, но на любящем, который забыл любимую при подобных обстоятельствах, разделяющихся на три разряда, лежит поношение и хула немалая, и заслуженно называется он дурным и изменником.
Поистине, утрате надежды присуще дивное действие па душу, и она - великий снег для жара сердца.
При всех этих видах, упомянутых сначала и в конце, обязательна неторопливость, и прекрасно с такими забывшими выжидание, когда возможно медлить, и правильно будет выжидать. Когда же оборвутся чаяния и прекратятся надежды, тогда возникает оправдание.
У поэтов есть особый вид стихотворений, где они порицают тех, кто плачет над следами кочевья, и восхваляют людей, продолжающих предаваться наслаждениям, - а это входит в главу о забвении. Аль-Хасан ибн Хани был изобилен в этом отношении, хвалился этим и часто приписывал себе в своих стихах явную измену, по произволу своего языка и по способности к слову. О подобном этому я скажу стихотворение, где есть такие стихи:
Оставь это и спеши навстречу жизни! Седлай в холмистых садах коней вина!
Подгоняй их дивными песнями лютни, чтобы не ускорили они шаг от звуков флейты.
Поистине, лучше, чем стоять у жилища, остановить пальцы около струи,
Когда появился нарцисс дивный, подобный влюбленному, - взор его томен, качается он как в дурмане.
Цветом своим он подобен влюбленному до безумия, и влюблен, нет сомнения, он в бехар.
Но защити Аллах от того, чтобы забвение исчезнувшего стало нашим свойством, и ослушание Аллаха, в опьянении вином, - нашим качеством, и застой в помыслах - присущей нам чертою! Достаточно нам слова Аллаха о поэтах, - а кто правдивее его по слову? "Не видишь ты разве, что они во всякой долине блуждают и что говорят они то, чего не делают?" Вот свидетельство Аллаха, великого, властного, о поэтах, но отделять сказавшего стихотворение от достоинства его стихов - ошибка.
А причиною появления этих стихов было то, что Дана-амиридка, одна из любимиц аль-Музаффара Абд аль-Мелика ибн Абу Амира, заставила меня их сложить, и я согласился, - а я уважал ее. Ей принадлежит подражание моим стихам, в виде песни размером басит, весьма прекрасное. Я продекламировал эти стихи одному моему Другу из людей образованных, и он воскликнул, радуясь им: - Их следует поместить среди чудес мира!
Всех разрядов в этой главе, как видишь, восемь, и три из них - от любящего. Из этих трех два навлекают на забывшего порицание со всех сторон - это пресыщение и переменчивость, а при одном из них порицают забывшего и не порицают внешне стойкого, и это позор, как сказали мы раньше.
Четыре разряда - от любимой. При одном из них порицают забывающую и не порицают внешне стойкую - это разрыв, длящийся постоянно, а при трех утешившуюся не порицают, какой бы она ни была - забывшей или внешне стойкой, - это отчужденность, жестокость и измена. Восьмой разряд - от Аллаха, великого, славного, - это утрата надежды из-за смерти, или разлуки, пли длительного несчастья, и выказывающая стойкость тут оправдана.
А про себя я расскажу тебе, что я создан с двумя качествами, из-за которых мне никогда не бывает приятно существование, и встреча их во мне заставляет меня тяготиться жизнью; мне хотелось бы иногда скрыться от своей души, чтобы утратить ту горесть, которую я из-за них терплю. Эти два качества - верность, без примеси изменчивости, когда равны и присутствие, и отсутствие, и явное, и тайное, - ее порождает дружба, при которой не отказывается душа от того, к чему привыкла, и не ожидает исчезновения того, с кем дружна, - и гордость души: она не допускает несправедливости, и заботит ее малейшая перемена в знакомых, доходящая до нее, и предпочитает она этому смерть. И каждое из этих свойств зовет к себе.
Поистине, со мною поступают жестоко, но я терплю и прибегаю к долгому отдалению и такой осторожности в обращении, на которую едва ли способен кто-нибудь, но когда переходит дело границу и распаляется душа, тогда я смиряюсь и терплю, а в сердце то, что в сердце.
Об этом я скажу отрывок, где есть такие стихи:
Два качества есть во мне - из-за них пью печаль я глотками; они смущают мне жизнь и стойкость губят мою.
Каждое зовет меня к своему собранию, и я - точно пойманная добыча между волком и львом.
Это - истинная верность - не покидал я любимую, и печаль моя о ней прекращалась с концом века -
И гордость - не живет обида в равнинах ее, и порывает из-за нее душа с богатством и саном.
Вот нечто похожее на то, чем мы заняты, хотя оно и не принадлежит к этому.
Одного человека из друзей моих поселил я на месте моей души и отбросил между нами осторожность и берег его как драгоценность и сокровище. А он часто слушал всякого, кто говорит, и заползали между нами сплетники, и подействовали на него, и привело их рвение к успеху. И стал он воздерживаться от того, что я знал прежде, и выждал я с ним такой срок, в который вернется отсутствующий и простит недовольный, но его сдержанность только увеличилась, и оставил я его с его положением.
Глава о смерти
Но иногда усиливается дело, и слабеет природа, и увеличивается забота, и бывает это причиной смерти и разлуки со здешним миром. Дошло в предании: - Кто любил, и был воздержан, и умер, тот мученик, - и я скажу об этом отрывок, где есть такие стихи:
Если погибну я от любви, погибну мучеником, а если будешь ты милостив, прохладятся мои глаза.
Передали это нам люди верные, утвердившиеся в правде, далекие от хулы и лжи.
Рассказывал мне Абу-с-Сирри Аммар ибн Зияд, друг наш, со слов человека, которому он доверял, что писец Ибн Кузман был испытан любовью к Асламу ибн Асламу ибн Абд аль-Азизу, брату хаджиба Хашима ибн Абд аль-Азиза (а Аслам был пределом красоты), и заставило Ибн Кузмана слечь то, что было с ним, и ввергло его в дела гибельные. Аслам часто ходил к нему и навещал era, и не знал ои, что в нем корень недуга ибн Кузмана, пока тот не скончался от горя и болезни. - И рассказал я Асламу после его кончины о причине болезни и смерти его, - говорил рассказчик, - и Аслам опечалился и воскликнул: - Почему не осведомил ты меня раньше? - А для чего? - спросил я, и Аслам молвил: - Клянусь Аллахом, я увеличил бы близость к нему и почти бы с ним не расставался, - для меня бы не было от этого беды.
А этот Аслам был человек превосходно и разносторонне образованный, с обильной долей знания в фикхе и глубокими сведениями о поэзии. У него есть прекрасные стихи, и он знает песни и различные способы их исполнять. Ему принадлежит сочинение о мелодиях песен Зирьяба, с рассказами о нем, - это диван весьма удивительный.
Аслам был одним из прекраснейших людей по внешности и по свойствам; он отец Абу-ль-Джада, который жил в западной стороне Кордовы.
Я знаю невольницу, принадлежавшую одному вельможе: он отказался от нее из-за чего-то, что узнал про нее (а из-за этого не следовало гневаться), и продал девушку, и опечалилась она поэтому великой печалью, и не расставалась с ней худоба и горе, и не уходили слезы из глаз ее, пока не сделалась у нее сухотка, и было это причиной смерти ее. Она прожила после ухода от своего господина лишь немногие месяцы, и одна женщина, которой я доверяю, рассказывала мне про эту девушку, что она встретила ее (а та сделалась точно призрак - такой она стала худой и тонкой) и сказала ей: - Я думаю, это случилось с тобой от любви к такому-то? - И девушка тяжело вздохнула и воскликнула: - Клянусь Аллахом, я никогда не забуду его, хотя он и был жесток со мной без причины! - И прожила она после этих слов лишь недолго.
Я расскажу тебе кое-что про Абу Бекра, брата моего - да помилует его Аллах! Он был женат на Атике, дочери Калда, начальника Верхней границы во дни аль-Мансура Абу Амира Мухаммада ибн Абу Амира. Это была женщина столь прекрасная и благородная по качествам, что дальше ее не было цели для красоты и благородных качеств, и не создавал мир ей подобной по достоинствам. Мой брат и жена его были в поре юности, когда власть ее владела ими: обоих сердило всякое словечко, которому нет цены, и они, не переставая, гневались друг на друга и обменивались укорами в течение восьми лет. Атику иссушила любовь к мужу, и изнурила ее страсть, и похудела она от сильной влюбленности, так что сделалась похожа на воображаемый призрак из-за долгого недуга. Ничто в жизни ее не веселило и не радовало ее из ее богатств, хотя были они обильны и многочисленны, ни малое, ни великое, так как миновало согласие ее с мужем и его доброта к ней. И так продолжалось это, пока брат мой не умер - помилуй его Аллах! - во время моровой язвы, случившейся в Кордове в месяце зуль-када года четыреста первого (а было ему двадцать два года), и с тех пор как он ушел от жены, не оставлял ее внутренний недуг, и болезнь, и сухотка, пока она не умерла через год после него, в тот день, когда завершил он год под землею. И рассказывали мне про нее ее мать и все ее невольницы, что она говорила после смерти мужа: - Ничто не укрепило бы моего терпения и не удержало бы моего духа в этой жизни, даже на один час после кончины его, кроме радости и уверенности, что никогда не соединит его с женщиной ложе. Я в безопасности от этого, а не страшило меня ничто другое, и теперь мое самое большое желание - присоединиться к нему. - А не было у моего брата, ни до нее, ни при ней, другой женщины, и у нее также не было никого, кроме него, и случилось так, как она думала, - да простит ей Аллах и да будет он ею доволен! Что же касается истории друга нашего Абдаллаха Мухаммада ибн Яхьи ибн Мухаммада ибн аль-Хусейна ат-Тамими, прозванного Ибн ат-Тубни - помилуй его Аллах! - то казалось, что красота создана по подобию его или что сотворен он из вздохов всех тех, кто его видел. Я не видывал ему равного по красоте, прелести, нраву, целомудрию, скромности, образованности, понятливости, рассудительности, верности, величию, чистоте, благородству, кротости, нежности, сговорчивости, терпеливости, снисходительности, разуму, мужеству, благочестию, знаниям и памяти на Коран, предания, грамматику и язык. Он был чудесным поэтом, красиво писал и обладал разносторонним красноречием, владея изрядной долей в диалектике и искусстве спорить. Он принадлежал к ученикам Абу-ль-Касима Абд ар-Рахмана ибн Абу Язида аль-Азди, моего наставника в этом деле, и между ним и его отцом было двенадцать лет разницы. Мы с ним близки по годам и были неразлучными друзьями и столь искренними приятелями, что не могла пробежать между нами вода. Потом налегла смута грудью и развязала бурдюки, и случилось разграбление войском берберов наших жилищ в Палатах Мугиса на западной стороне Кордовы, и расположились они в них, - а дом Абдаллаха был в восточной стороне Кордовы. А затем повернули меня дела к выезду из Кор-? довы, и поселился я в городе Альмерии, и мы часто обменивались нанизанным и рассыпанным. Последнее, с чем обратился он ко мне, было послание, в тексте которого есть такие стихи:
О, если бы знал я, остается ли веревка твоей дружбы для меня новой, не стершейся!
О, если бы видел я, что увижу когда-нибудь черты твои и буду беседовать с тобой в Палатах Мугиса.
Если бы могло терпенье поднять жилища, пришли бы к тебе Палаты, как просящий о помощи.
Если бы могли сердца ходить, направилось бы к тебе мое сердце шагами спешащего.
Будь со мной, каким хочешь, - я любящий, и нет у меня ни о чем, кроме вас, разговора.
Если ты и забыл, храню я тебе обещание в глубине сердца, его не нарушая.