Поросшая вереском местность Мусаси, наводненная лунным светом;
Местность без единого холма, трава редкая, но все-таки попадается.
А местный летописец поправил их так:
Поросшая вереском местность Мусаси, наводненная лунным светом;
Местность без единого холма, безжизненная, но вот крыши домов.
Здесь упоминается знаменитый город Эдо – гораздо позже названный Токио. Сукэсигэ той ночью планировал встретиться с Мито-но Катаро и братьями Казама в деревне Ёцуя, или Четыре Дома, название которой наглядно характеризует населенные пункты этого заболоченного места. Весь день он ничего не ел, его лошади тоже ничего не перепало, кроме пресной бамбуковой соломы, завядшей на зимнем холоде. Лошадь споткнулась, и наш князь, пребывавший в обморочном состоянии от голода и жажды, вылетев из седла, простерся по земле. И тут произошло чудо: там, куда ударился он локтем, из земли ударил ключ. По крайней мере, именно так по традиции объясняется его наличие в этом месте. Как только Сукэсигэ утолил жажду, тут же по болоту пришел бодрый жрец, выглядящий пожилым уже человеком, с сопровождающим его послушником. Увидев князя в обморочном состоянии, он тут же достал свою котомку и еду. Знакомого с болотом лучше, чем Сукэсигэ, его деси отправили в ближайший сельский дом сообщить о неудачном падении. Здесь же набрали пук сена для животного, и жрец настоял на пополнении дорожной сумки князя едой из его собственной котомки. Жрец сказал: "Для того, кто следует путем Будды, дорога всякая жизнь". Когда Сукэсигэ самыми искренними словами поблагодарил его и выразил удивление тем, что тот находится в таком безлюдном месте, расположенном далеко от храма и монастыря, жрец улыбнулся. "Совсем не так уж и далеко от храма и монастыря, ведь вся Япония представляет собой церковный приход. Вашего смиренного жреца зовут Югё Дзёа, а его задача состоит в оказании помощи людям, попавшим в беду и встретившимся на моем пути, в спасении тех, для кого эта жизнь висит на волоске. Он в этом не видит ни заботы, ни радости, он не чувствует ни симпатии, ни антипатии. Для меня все это – обязанность: оказывать помощь покалеченным и несчастным, хотят они того или нет, но главное в моем деле заключается в следовании принципу. А вы, милостивый государь, соблаговолите назначить Дзёа доброе имя и пристанище". Почтительно поклонившись, Сукэсигэ отвечал так: "Что же касается моей скромной персоны, то я – выходец из провинции Хитати, зовут меня Кодзиро Сукэсигэ, мой отец – ханван Огури Хёэ-но Дзё Мицусигэ". Жрец от удивления поднял руку: "Наше знакомство без всякого преувеличения можно назвать событием знаменательным! Теперь о Дзёа можно позабыть. Ваш жрец Будды покинул этот мир, и у него не осталось родителей, брата или племянника. Но в светской жизни Дзёа числился младшим братом Мицусигэ, а звали его Сакон Митинобу. При достижении им ранней зрелости он отказался от оружия войны, взял на вооружение учение Будды и пошел его путем. Ваше знакомство на самом деле заслуживает того, чтобы назвать его знаменательным. Совершенно очевидно, пути вашей жизни сошлись в силу некоторой кармы". Вежливо попрощавшись и раскланявшись, жрец и самурай расстались. Получив рекомендации относительно продолжения пути, Сукэсигэ пришел в Ёцуя-мура, где его встретили заждавшиеся рото.
В Дайгёдзи неподалеку от Оямы эти рото собрались для того, чтобы одновременно вступить в город Юки, теперь уже находящийся совсем рядом. Так случилось, что в тот день отребье Юки страдало от жажды, чувствовало большое недовольство жизнью, а также всячески его проявляло в соответствии со своим положением в обществе. Один из новообращенных с какой-то стати вообразил, будто в "Юкии" можно подкрепиться. Этот человек поселил в них решительность. Один из бездельников предположил так: "Таробэ предпочитает пить стоя, но не на голове. У Хэйроку-сан очень крепкая рука". Второй добавил: "А наш Кэндзиро не любит себя чувствовать игральной костью в ящике, встряхиваемом сначала Хэйхатиро-сан". Третий продолжил мысль: "Отсюда начинается вся игра. Быть может, она послужит платой сбора за вход чужака в Юки". Девять мужчин в надвинутых на глаза соломенных шляпах пришли по узкой дороге, служившей шоссе, ведущим к этому крупному городу. "Легкая добыча!" – решили единогласно участники шайки отребья и двинулись наперерез новоприбывшим путникам, рассчитывая их остановить. "Ты думай, что делаешь", – предупредил Икэно Сёдзи, когда один из разбойников попытался столкнуть его с дороги на рисовое поле. "Не маши своим посохом", – отреагировал Казама Хатиро на попытку еще одного из них ударить его по голове. Отребье подняло крик: "Что это за наглецы собрались пройти туда, где их не ждут. Да тут каждый пришлый болван думает, будто город Юки – это вам общественный выгон, где можно найти пропитание на жизнь. Гоните их прочь, или пусть заплатят положенную дань за вход". Так началось состязание с попытками столкнуть с дороги и потолкаться на ней, причем самураи защищались от черни без особого труда. Сукэсигэ попросил: "Будьте с ними понежнее. Не следует брать город с боем, если сражения можно избежать". Он едва произнес эту фразу, как ему и его спутникам навязали серьезную драку. Один из нападавших размахнулся, чтобы ударить Мито-но Катаро, который казался самым тщедушным по комплекции из группы путников. Котаро тут же приложил его прямо промеж глаз. Падая на спину, тот своим посохом ударил Казаму Дзиро по голове. Дзиро не мешкая схватил этого грабителя за шкирку и швырнул его в сырую грязь находящегося рядом рисового поля. Затем в драку вступили остальные представители отребья. Все закончилось совсем скоро. Исход драки определился, и наступил покой. Сукэсигэ и его рото с веселым смехом продолжили свой путь в сторону города. Тем временем к Танабэ поспешал самозваный вестник зла. "Сэнсэй! Сэнсэй! В наш город вторгаются чужаки. Народ в страхе разбегается, карабкается на крыши домов и запирает двери. Помоги нам, сэнсэй! Помоги нам!" Хэйроку высказал свои подозрения: "Что-то у нас не так. Нашим горожанам надо бы помочь, брат". Разобрав увесистые дубины, они продолжили путь, толпа уважительно расступалась перед ними. Перед путниками открылось пространство, и здесь кёдай Танабэ неожиданно увидел своего господина. "Так, – произнес Хэйроку, – складывается фактическое положение дел (тайхен), брат! Нам только остается попросить прощения у нашего господина за все произошедшее". Распростершись лицом на руки, они обратились к Вака-доно: "Молим простить нас за дерзость и непочтение к вашей светлости, проявленные, когда мы входили в Юки. Мы, глупцы, даже не подозревали о пребывании здесь вашей светлости. Мы рассчитывали на то, что вы находитесь в городе Камакуре". Тем временем народ в толпе ждал, когда его противники разойдутся по одному. Среди жителей города поселились удивление и замешательство: "Сильный человек стремится к сильному человеку, а слабак никогда не найдет себе защитника". Совершенно определенно, в данном случае все выглядело совсем по-другому. Хэйрокуро хмуро сказал: "Немедленно повинитесь перед нашим господином, иначе все ждите наказания. Такого неуважительного приветствия терпеть нельзя". – "Ах! Это же их господин! Приносим свои извинения и выражаем свое почтение господину нашего обожаемого сэнсэя"; после этого толпа горожан почтительно начала расходиться по своим домам. В народе пошли разговоры о чудесном открытии того, что банто Дэнкуро оказался самураем, впрочем, как все и подозревали. Теперь Сукэсигэ перестал смеяться и с его лица пропала улыбка, так как он начал обсуждение по поводу предвзятого отношения к О-доно и его трудностей, а также гнусного обвинения, выдвинутого против его сына. "Увы! Следует признать, что дело дрянь, – констатировал Хэйрокуро. – Зато здесь у вас, ваше сиятельство, спокойно и можно легко поддерживать связь с Камакурой. Наш отец готов пойти на все, чтобы открыть глаза О-доно на правду. Только вот нам ничего не остается, кроме как ждать развития событий". Таким образом, в 25 году периода Оэй (1418) Сукэсигэ со своими рото поселился в городе Юки, где ему пришлось ждать, когда снова прозреет его отец, а также когда он избавится от своего предвзятого отношения к сыну.
Прием в городе Юки
Прошли годы, причем годы весьма неблагоприятные для Мицусигэ, отсиживавшегося в Камакуре. Сёгуну Ёсимоти в нашей легенде отводится совсем незначительная роль, но со своим характером этот человек оказал громадное влияние на судьбу Мицусигэ и остальных участников мятежа во главе с Удзинори. Приведем пример из жизни обитателей двора в Киото. На протяжении девятого месяца 27 года периода Оэй (октября 1420 года) наш Дайдзю (Великая тройка = Ёсимоти) необычно крепко занедужил. В наши дни ему прописали бы курс "водных процедур" с пахнущими отвратно солями. В его же времена и в его случае соли не использовали, а призывали духов для лечения подобного подобным. Итак, на пятнадцатый день (22 октября) жрецы Урабэ-но Канэнобу и Синто провели специальную службу во дворце перед специальным алтарем, подобающим образом устроенным и украшенным перед изваянием Семи Будд Якуси Сэйзу. Перед алтарем из сандалового дерева в самой искусной манере расставили жреческую мебель, чаши, цветы диковинной формы, зеркала, флаги и т. п. Курильницы благовоний украсили изображениями птиц, воробьев, черепах и других зверей (за исключением кошек), при этом в них сжигали без ограничений дорогостоящие и редкие ароматические составы. Намечалось помолиться семи Нёраи, а также кугэ и букэ, наряженным в белые хитатарэ (одежды) и выстроенным в длинные коленопреклоненные шеренги, помолиться богам за дарование их господину здоровой головы и печени. Уважительно Канэнобу взывал к Семи Буддам Сингона. Стояла совершенно тихая, безветренная погода, однако флаги развевались и хлопали, как на сильном ветру. К ноздрям поднимался дым; мимолетное благоухание заметили все присутствовавшие люди. Потом Оммиё Хакасэ (профессор астрологии) Садамунэ в обморочном состоянии как-то неловко споткнулся. Его неудачному примеру последовали здесь же Сирохаси Дайнагон Канэнобу Кё, Урамацу Санги Ёсисукэ, Хино Санги Аримацу, Касюдзи Сатюбэн Цунэоки и врач-целитель Мия Ути-но Сёсукэ Котэн. Теперь здесь находятся как минимум три посвященных советника дворца (Санги и Дайнагон), способные уклониться от этого представления сёгуна под предлогом того, что они задыхаются, страдают головокружением и готовы упасть в обморок. Среди букэ и кугэ возникло большое смятение и страх. Лишившихся чувств участников вынесли наружу, а по залу, подвергшемуся очищению Канэнобу, разнесли тонизирующие средства, чтобы побороть проявления зла, как он сказал, поразившие участников моления. После этого никто не осмелился проявить свою слабину. Императорского лекаря Тэняку-но Ками Садамунэ арестовали и подвергли пытке, чтобы избавить его от поразившего недуга. В конечном счете под длительным воздействием такого эффективного средства он признал свои прегрешения. Предсказание (урабэ) получило подтверждение, а нашего лекаря сослали в Сануки. Остальных грешников выявить оказалось проще. С позором их поручили заботам Кампаку Мицунори K°, и на долгое время им запретили появляться при дворе, но все-таки разрешили жить в Киото. Тем временем Канэнобу молился и плясал на протяжении пяти дней; сёгун Ёсимоти воздерживался от крепких напитков; от головной боли удалось избавиться. Велико было милосердие богов!
Таким был человек, к помощи которого пришлось обратиться Мицусигэ. Между тем трудности для него возникали из-за вздорного языка и происков Фудзинами. Сукэсигэ все еще оставался живым. Прошло несколько месяцев, и она узнала, что он находится в Хитати. Никакой пользы от преследования его О-доно не видел. На самом деле к ней теперь относились с недоверием; однако в конечном-то счете она все-таки родила Мантё. Фудзинами решила усилить свое влияние при дворе. Вызвав к себе одного Кадзигути Дзиро, служившего начальником сэндо (лодочников) дома Огури, числившегося ее собственным родственником и считавшегося глуповатым болтливым стариком, она начала рассказывать ему сказки о поведении Сукэсигэ. С группой разбойников он нашел прибежище в Хитати, и люди такого сорта тянулись к нему, как к своему по нравственным стандартам человеку. Говорили, что на самом деле он нацеливался на свержение самого князя, претендовал на второе место при дворе и собирался сменить Майру Масакадо на его посту, да к тому же с его неукротимой яростью и спесью он бы не постеснялся напасть на своего сюзерена, которому по этой причине постоянно угрожала опасность. Этот старый глупец вполне оправдал ее ожидания. Все ее сказки очень скоро стали предметом обсуждения во всех парикмахерских и купальнях Камакуры, кэраи Иссики радостно принес эти выдумки своему господину Акихидэ. Можно предположить, что их только он и ждал. Акихидэ занялся сбором таких рассказов, и скоро тонко сработанной лжи накопилось достаточно много. Потом он отправился во дворец, чтобы представить всеобъемлющий отчет князю Мотиудзи. Причем добавлять от себя ему не пришлось, так как с таким обилием слухов в этом не виделось ни малейшей необходимости и могло бы выглядеть как-то совсем бестактно. Тем более что его коллеги советники, разумеется, сами были в курсе тех же разговоров в городе. Иссики сказал: "Сын не позволит себе таких действий без согласия и поддержки своего отца. Этот непонятный спор, причин которого никто не знает, выглядит просто отговоркой". Мотиудзи приказал привести к нему старого даймё. Зная о предубеждении Иссики, он не слишком поверил во все эти рассказы, но они послужили причиной усиления его гнева и веры в успех намеченного дела. Он сказал: "Ты, его отец, безусловно, не можешь ничего не знать. Верится в это с трудом. Все дело в разговорах, занимающих жителей города. В чем якобы состоит различие между Сукэсигэ и тобой?" Ответ Мицусигэ прозвучал незатейливо. Его собственная укрепляющаяся уверенность в том, что его обманули, не позволяла ему справедливости ради упоминание истинной причины. Его отставку сформулировали совсем коротко. Теперь ему грозило бесчестье.
Он покинул дворец огорченным и в глубокой задумчивости. "Причиной всех наших бед следует считать злой язык Фудзинами. Настолько сильно она на самом деле ненавидит Сукэсигэ, да к тому же не понимает скрытых настроений, влияющих на положение дел во дворце. Женщина своим языком разрушила все". Складывалась серьезная ситуация. Но с тех пор как сёгун снизошел до Сатакэ Хикигаяцу, прошло уже несколько дней. После битвы, проигранной вождями того клана, все вспороли свои животы, а их самураев разогнали кого куда. Просто Мотиудзи сводил счеты с наиболее заметными строптивцами, замешанными в деле Удзинори. "Ах! Вот если бы Сукэсигэ находился под рукой, чтобы заняться всеми этими проблемами!" Его рассудок уже давно освободился от заблуждений. Теперь он это признал и поэтому обратился к своему родному сыну за поддержкой. На самом деле Сукэсигэ потом поскакал во весь опор к городу Камакуре по вызову старого Хэйты, которому очень не нравилась сложность развивавшихся отношений. Несколько дней спустя сёгун Мотиудзи замкнул кольцо окружения. Теперь он находился в готовности предпринять активные действия против этого старого изменника Мицусигэ. "Раз уж он так любит Киото, пусть он туда вернется и там сложит свою голову. Но он должен поделиться своими пристрастиями с нашим советом". Последнюю сцену действия подготовили со всей тщательностью. Обсуждение открыли по поводу отношений с самим сёгуном. Князь Мотиудзи храбро разнес в пух и прах Ёсимоти – самого "Кубо Сама"! Именно он стоял у истока мятежа под руководством Удзинори. Именно он постоянно настраивал Канто против своего господина. В первый месяц (23 января – 22 февраля 1422 года) текущего года он демонстративно посетил своего брата Гиэна, возглавлявшего секту Тэндай на Хиэйсане, и жрецов, обитающих на этой горе. Он грозил уйти в отставку, а также назначить вместо себя вечно пьяного и ни на что не годного сыта Ёсиказу. Это грозило позором и сокращением богатства правящего клана. Заниматься его судьбой не имели права ни жрец, ни горький пьяница. Надо было собирать вооруженные отряды Канто и незамедлительно выступать в поход на Киото.