- Я в пути уже восемь дней и все это время видел, как непрерывно двигалось войско. И в полях, и в горах, на реке и на море - повсюду полным-полно самураев… Я простой слуга, знаю счет от четырех-пяти сотен и, пожалуй, до тысячи… дальше считать не умею! Сколько там войска - много ли, мало - не ведаю! Вчера у речки Кисэ я слыхал, будто войска у Минамото двести тысяч!
- А, ничто мне так не досадно, как медлительность и беспечность военачальника Корэмори! - услышав такой ответ, воскликнул правитель Кадзусы. - Если бы мы выступили из столицы хоть на день раньше, то сейчас уже перевалили бы через вершину Асигара и вышли бы на равнины востока. Нас обязательно поддержали бы воины из рода Хатакэямы и братья Оба… А стоило им присоединиться к нам, как все Восемь земель востока покорились бы нам, как гнутся под ветром деревья и травы! - так досадовал Тадакиё, да поздно.
Князь Корэмори призвал Санэмори Сайтоо, потому что тот хорошо знал здешний край, и спросил:
- Скажи, Санэмори, много ли в восточных землях таких могучих стрелков из лука, как ты?
Громко рассмеялся в ответ Санэмори.
- Стало быть, ты считаешь меня, Санэмори, сильным стрелком из лука? - сказал он. - А ведь мои стрелы длиной всего-навсего в тринадцать ладоней! Таких стрелков, как я, полным-полно на востоке! Хорошими стрелками здесь называют тех, у кого стрела не короче чем в пятнадцать ладоней. Оттого и луки у здешних стрелков такие тугие, что согнуть их под силу лишь пятерым или шестерым сильным мужчинам, а их стрелы пробивают насквозь даже двойной или тройной панцирь! У тех, кого здесь именуют даймё, даже у самых малоимущих и худородных, не бывает меньше пятисот вассалов. А уж когда едут верхом, с коня не упадут, по какой бы крутизне ни скакали, и коня не загонят! Кто бы ни пал в бою - отец ли, сын ли, - скачут все вперед и вперед, прямо по трупам, и продолжают сражаться!
В западных землях воюют иначе: если погибнет отец, служат заупокойную службу и не идут в наступление, пока не окончится траур. А уж если погибнет сын, - так сокрушаются и горюют, что вовсе бросают сражаться! Истощится провиант - весной засевают поля, осенью соберут урожай и лишь тогда вспоминают о битве. Летом сетуют: "Жарко!" - зимой недовольны: "Холодно!" На востоке такого нет и в помине! Воинам Минамото, уроженцам Кай и Синано, хорошо знакома здешняя местность. Возможно, они продвинутся по равнине вдоль подножья горы Фудзи, обогнут твое войско и зайдут тебе в тыл… Нет, не думай, будто я хочу запугать тебя такими речами! Вовсе нет! Но недаром говорится - не числом воюют, а хитроумием! Что же до меня, Санэмори, я не собираюсь беречь свою жизнь в предстоящем сражении и не чаю живым вернуться в столицу! - И, услышав такие его слова, воины Тайра задрожали от страха.
Наступил канун двадцать третьего дня десятой луны. Назавтра Тайра и Минамото решили начать сражение у реки Фудзи. Спустилась ночь; поглядели Тайра из своего боевого стана в сторону Минамото - и что же предстало их взору? Испуганные предстоящим сражением, землепашцы и прочие жители земель Суруга и Идзу поспешили покинуть свои жилища; одни убежали в поля или спрятались в горах, другие сели в лодки и отчалили вниз по реке, подальше на взморье. Теперь все они жгли костры, готовя вечернюю трапезу. "О ужас! - увидев эти огни, подумали в страхе воины Тайра. - Сколько огней в боевом лагере Минамото! На горах и в полях, на реке и на море, - враги так и кишат повсюду! Что делать?!"
Той же ночью, около полуночи, водяные птицы, в великом множестве гнездившиеся в болотах у подножья вулкана Фудзи, как видно, чем-то потревоженные, внезапно снялись всей стаей. Как посвист бури, как гром небесный, раздался шум бесчисленных крыльев, взлетевших в воздух. "Беда! - закричали воины Тайра. - Это войско Минамото перешло в наступление! Они зашли нам в тыл, как предупреждал о том Санэмори! Если нас окружат, мы пропали! Прочь отсюда, лучше встанем обороной в Суномате или на берегу речки Овари". И, побросав все как было, они с величайшей поспешностью обратились в бегство, торопясь обогнать друг друга. Так велик был обуявший их страх, такой начался тут беспорядок, что схвативший лук позабыл взять стрелы, взявший стрелы - позабыл схватить лук; тот вскочил на чужого коня, его конь достался чужому, а иной, взгромоздившись на неотвязанного коня, как безумный бессмысленно кружился вкруг коновязи. Многим гулящим женщинам и девам веселья, приглашенным из близлежащих селений, в суматохе пробили голову, многих задавили, и они громко охали и стонали.
Наутро двести тысяч всадников Минамото подступили к берегам Фудзи, и так громко прозвучал их троекратный боевой клич, что покачнулась земля и содрогнулось небо!
12. Праздник Пяти Мановений
Из боевого стана Тайра в ответ ни звука! Послали несколько лазутчиков на разведку. "Все убежали!" - доложили они, вернувшись. Многие подобрали и принесли с собой - кто забытый панцирь, кто брошенный походный шатер. "Во вражеском стане даже мухи не сыщешь!" - доложила разведка. Ёритомо сошел с коня, снял шлем, ополоснул рот и руки, отвесил земной поклон в направлении столицы и молвил:
- В этой победе нет ни малейшей моей заслуги! Великий бодхисатва Хатиман - вот кто ниспослал нам сию победу!
Тотчас же приступили к раздаче взятой земли: край Суруга достался Тадаёри Итидзё, край Тоотоми - Ёсисаде Ясуде. Надо было бы преследовать войско Тайра, но в тылах было неспокойно, и от равнины Укисима отряды Минамото повернули обратно и вернулись в Сагами. А на всех постоялых дворах, вдоль всей Восточной Приморской дороги, гулящие женщины и девы веселья смеялись: "Ах, вот срам-то! Ни одной стрелы не послал полководец столичного войска и удрал восвояси! На войне позорно бежать, увидев врага, а эти даже не увидали, а всего-навсего услыхали, и то удрали!" Много было сложено насмешливых песенок и стихов:
То-то, должно быть,
перетрухнул Мунэмори,
как повалилась,
рухнула в доме
подпорка под обветшавшею крышей!
* * *
Много проворней,
чем воды Фудзи-реки
через пороги, -
мчались по горным тропинкам
воины Тайра из Исэ.
Были стихи и о том, как Тадакиё, правитель Кадзусы, во время бегства бросил в реку Фудзи свой панцирь:
Храбро бежал он,
в речку доспех зашвырнув.
Вот так вояка!
Лучше напялил бы рясу
да о душе помолился…
* * *
Неустрашимый,
на пегом удрал он коне -
так был напуган.
Вот уж кому не пристало
сбруей богатой кичиться!
В восьмой день одиннадцатой луны князь Корэмори возвратился в столицу. Правитель-инок был вне себя от гнева. "Военачальника Корэмори сослать на остров Демонов, а старшего самурая Тадакиё, правителя Кадзусы, - предать смерти!" - приказал он. На следующий, девятый день той же луны самураи Тайра, молодые и старые, сошлись на совет и стали судить и рядить - неужели и впрямь казнить Тадакиё? Тут выступил вперед Морикуни, Главный конюший, и сказал:
- Никто никогда еще не называл Тадакиё трусом. Помню, когда ему было всего восемнадцать лет, в дворцовую кладовую, в Тобе, проникли два разбойника, первейшие головорезы во всех Пяти Ближних землях. Никто не решался приблизиться к ним. А Тадакиё в одиночку перепрыгнул средь бела дня через каменную ограду, ворвался внутрь кладовой, одного разбойника зарубил, а второго взял в плен живьем и прославился этим подвигом на долгие времена! Нынешний его промах для него совсем необычен! Все эти события лишний раз напоминают нам, как опасны военные смуты!
А князю Корэмори в десятый день той же луны пожаловали новое, еще более высокое воинское звание.
- Возглавил войско, ничего не добился, не совершил… За что же тогда награда? - шептались люди.
Князю Сигэхире, четвертому сыну Правителя-инока, тоже пожаловали новое высокое звание. В ту же одиннадцатую луну, на тринадцатый день, в Фукухаре закончилось сооружение дворца, и император соизволил поселиться в новых покоях. Подоспела пора церемонии Подношения Первого риса, однако многое препятствовало ее свершению.
Обычно еще в конце десятой луны император выезжал к реке Камо и совершал ритуальное очищение в ее водах. На северной стороне дворцового сада ставили церемониальный павильон, готовили там облачение для государя, все необходимые сосуды и утварь. Перед зданием Государственного совета, у извилистой галереи Драконий хвост, сооружали купальню, там император совершал омовение. Рядом ставили священный павильон, где и происходила церемония, здесь устраивали настил для даров, подносимых богам. Затем император давал торжественный пир, звенели струны, звучали песни, исполнялись разные пляски. Церемония восшествия на престол всегда совершалась в зале Государственного совета, а священные танцы и песнопения кагура исполнялись во дворце Летней Прохлады, пировали же во дворце Изобилия и Радости. Так повелось исстари, но, увы, в новой столице Фукухаре не было здания Государственного совета, стало быть, и праздновать восшествие на престол было негде. Не было дворца Летней Прохлады, значит, исполнять священные пляски кагура было негде. Не было дворца Изобилия и Радости, стало быть, и пировать было негде… Того ради вельможи, посовещавшись, решили ныне ограничиться только церемонией Подношения Первого риса и закончить ее праздником Пяти мановений. Торжество совершилось, но все же не в Фукухаре, а в старой столице, в зале Ведомства культа.
Праздник Пяти мановений учредили в память события, случившегося в царствование императора Тэмму. Однажды ночью, когда дул сильный ветер и луна светила особенно ярко, во дворце Ёсино император вдохновенно играл на цитре; внезапно с неба спустилась фея и исполнила танец, пятикратно взмахнув рукавами своей одежды.
13. Возвращение столицы
Нынешний перенос столицы поверг в скорбь и господ, и вассалов. И вот все монастыри и все храмы во главе со Святой горой и обителью Кофукудзи дружно обратились с прошением, в коем указывали на неправомерность подобных действий. Тут уж сам Правитель-инок, обычно поступавший наперекор всему свету, и тот согласился: "Что ж, в таком случае придется вернуть столицу на прежнее место!" Заволновалась, зашумела вся Фукухара. В ту же двенадцатую луну, на второй день, внезапно объявили о возвращении. В новой столице на полночной стороне высились горы, на полуденной - тянулась к морю низина. Постоянно шумели здесь неспокойные волны, веял пронзительный, пропитанный солью ветер. Из-за этого ветра как-то незаметно пошатнулось здоровье прежнего императора Такакуры, и он поспешно отбыл из Фукухары. Все вельможи и царедворцы, во главе с канцлером и министрами, наперебой устремились прочь отсюда. Витязи Дома Тайра, во главе с Правителем-иноком, тоже умчались в Киото, торопясь обогнать друг друга. Да и кто стал бы хоть на лишний миг оставаться в постылой сердцу новой столице! С шестой луны минувшего года в старой столице ломали строения, перевозили добро и разную утварь, наконец кое-как обосновались на новом месте, а теперь снова в безумной спешке торопились обратно! На сей раз уже ничего не ломали, не разбирали, а побросали все, как было, и умчались назад, на старое пепелище. Там ни у кого не осталось жилья, и потому пришлось расселиться по окраинам, в Яхате, Камо, Саге, Удзумасе, на Западной горе Нисияме, на Восточной - Хигасияме, временно приютиться в галереях монастырей, в молитвенных залах храмов. Так жили даже знатные люди.
Если же спросить, какова истинная причина нынешнего решения перенести столицу, то все дело в том, что старая столица располагалась слишком близко к монастырям на Святой горе и в городе Наре. Монахи по всякому поводу учиняли смуту и беспорядки, бесчинствовали, угрожая то священным ковчегом Хиёси, то божьим древом Касуга. А Фукухара, отделенная водами и горами, отстояла на значительном удалении, и монахам было бы нелегко затевать новые смуты.
В ту же двенадцатую луну, в двадцать третий день, в край Оми выслали войско, двадцать тысяч всадников под началом князя Томомори и правителя Сацумы Таданори, - усмирить восставших родичей Минамото. Отряды Минамото, по отдельности бунтовавшие в Ямамото, Касиваги, Нисигори и других уездах, удалось разгромить, и вскоре войско Тайра, преодолев перевал, вступило в земли Овари и Мино.
14. Сожжение Нары
Еще в те дни, когда принц Мотихито укрывался в обители Миидэра, в столице пришли к решению: "Монахи Нары заодно с мятежником-принцем, больше того - они намерены оказать ему помощь, а значит, все они суть ослушники государя! Наказания заслуживает не только монастырь Миидэра, надо проучить и монахов Нары!" Прослышав об этом, зашумели, взволновались монахи. Напрасно взывал к ним канцлер: "Если вам есть что сказать в свое оправдание, говорите! Я доложу обо всем государю Го-Сиракаве, сколько бы раз ни потребовалось!" - но успокоить монахов не удавалось. Тогда канцлер послал к ним для переговоров вельможу Таданари, возглавлявшего Школу поощрения наук. Но монахи не унимались. "Тащите этого скота из его поганой кареты!", "Отрежьте ему пучок!" - кричали они. Перепуганный насмерть, Таданари поспешно бежал из Нары. После Таданари послали к монахам вельможу Тикамасу. Его тоже встретили воплями - "Отрезать ему пучок!" - и он тоже сломя голову бежал прочь. На сей раз поплатились два его свитских из Школы поощрения наук - им отрезали волосы.
Но монахам и этого было мало: они изготовили большой деревянный шар и объявили, что это, мол, голова Правителя-инока. "Бей, пинай его!" - кричали они. Однако недаром сказано: "Кто не в меру болтлив, сам накличет себе беду. Кто неосторожен в речах, сам готовит себе погибель!" Ведь Правитель-инок - напомним с благоговением! - приходился родным дедом ныне царствующему владыке! И если монахи Нары так его поносили, то не иначе как по наущению демонов и злых духов!
Мог ли обрадоваться Правитель-инок, прослышав о подобных бесчинствах? "Немедленно положить конец дерзкому своеволию монахов Нары!" - приказал он и назначил Канэясу из Сэноо, уроженца земли Биттю, главою сыска в краю Ямато. Канэясу отправился в Нару с отрядом в пятьсот всадников. Перед отъездом он наказал своим подчиненным: "Ни шлемов, ни панцирей с собой не берите! Колчаны и луки оставьте дома!" Но монахи, не ведая об этом его приказе, захватили шестьдесят человек из его вспомогательного отряда, всем снесли голову и развесили эти головы вокруг пруда Сарусава.
Великим гневом запылал тут Правитель-инок. "Коли так, ударим же по Южной столице!" - сказал он и послал в Нару войско числом в сорок тысяч всадников, военачальником назначил князя Сигэхиру, своего четвертого сына, а помощником - племянника Митимори. Монахи приготовились к обороне; и стар и млад, все, сколько их было в Наре, туго затянув шнуры шлемов, выкопали рвы на двух главных дорогах, ведущих к холму Нарадзака и к храму Высшей Мудрости, Ханнядзи, соорудили заслоны, вбили в землю заостренные рогатины-колья и стали поджидать карателей. Тайра, разделив свое войско на два отряда, подступили одновременно к храму Мудрости и к холму Нарадзака. Грянул боевой клич. Монахи все были пешие, воины Тайра - все верховые; на конях скакали, здесь догоняли, там настигали, мечом разили, из луков стреляли, дождем стрел поливали… Монахов, державших оборону, становилось все меньше, многие уже полегли. Первые стрелы полетели на рассвете, в час Зайца; весь день длилась битва. К ночи пали оба укрепления монахов - у храма Ханнядзи и у холма Нарадзака.