Стих 86
Когда преступно я ишачу…
Когда преступно я ишачу,
тяжелой головы не поднимая,
скажи, где на мольбы мои ответ?
Когда на сердце сходит мрак кромешный,
скажи мне, милостивый, где Твой свет?
Вознаграждает небо послушанье
и прославляют все миры
награду, заработанную честно.
Но где же милости бесплатные дары?
Стих 87
О, знающий все тайны мирозданья…
О, знающий все тайны мирозданья
и сообщающий творенью живость,
на помощь всякой плоти Ты приходишь,
когда Тебя зовет ее нужда.
Даруй моей душе раскаянье,
а сердцу – исцеляющую милость!
Ты властен все грехи простить -
и властен покарать ничтожного раба.
Стих 88
И жизнь, и смерть, и их причины…
И жизнь, и смерть, и их причины
в одной Твоей лишь власти пребывают.
Ты бережно хранишь изорванный халат,
который люди небом называют.
Скажи, о всемогущий Господин!
Могу ли я, ничтожный раб,
закон Твой преступить?
И кто вообще изволил согрешить,
когда Ты сам создал меня из глины
и приказал самим собою быть?
Стих 89
Вчера в квартале гончаров я вечером гулял…
Вчера в квартале гончаров я вечером гулял
и вышел на огромный ряд горшков -
не менее двух тысяч насчитал.
Один из них, владевший даром речи,
всех удивил внезапным красноречьем:
– Друзья мои,
вопрос меня смущает!
Кто создал нас,
кто продает,
кто покупает?
Стих 90
Похоже, лунный всадник…
Похоже, лунный всадник
стремит коня на всем скаку
к пределам Рамазана.
На шею жеребца горячего желанья
опять набросят строгую узду.
Но перед тем как огласят конец Шабана,
и Рамазан потребует положенную мзду,
я сладкого вина напьюсь
и на парах его хмельных
в последний день поста
легко перенесусь!
Стих 91
Во всем огромном мудром мире…
Во всем огромном мудром мире
нет ничего ценнее этой чаши,
что нас склоняет к сотням поцелуев.
И все же, почему наш Мастер несравненный
из грубых, ненадежных элементов
свои изделья делает все краше?
Неужто для того, чтобы, упав на землю,
они рассыпались на тысячи фрагментов?
Стих 92
Когда гончар свои изделья создает…
Когда гончар свои изделья создает -
кувшины и горшки – из глины молчаливой,
а пьяница рукою нечестивой
о пол таверны их с размаху бьет,
Мать-глина вечные вопросы задает:
кого изготовлением сосудов прославляют?
Кого их разрушеньем проклинают?
Стих 93
Поскольку наш Хранитель подобрал…
Поскольку наш Хранитель подобрал
все наши склонности и свойства,
не значит ли, что в заданный порядок
Он сам привносит неустройство?
– Зачем Он лучшие творенья разрушает? -
мы вопрошаем боязливо.
– В чем виноват какой-то глиняный кувшин?
В том, что поставлен криво?
Стих 94
Хотя огромным испытаньем…
Хотя огромным испытаньем
для нас окажется Последний Суд,
и грозный Судия, как говорят,
весьма горяч и крут,
бояться нет причин:
вердикт поручат огласить Добру,
оно же никогда не сопричастно Злу.
Стих 95
Когда по воле Божьей, наконец…
Когда по воле Божьей, наконец,
придет пора уйти поэту,
и все, чем я являюсь в здешнем мире,
четыре ветра разнесут по белу свету,
да будет слеплен из меня
вместительный кувшин,
чтоб вещество мое всецело пропиталось
букетом редких, драгоценных вин.
Стих 96
Когда судьба меня затопчет в землю вдруг…
Когда судьба меня затопчет в землю вдруг
и отсечет надежды корень безвозвратно,
друзья мои, сойдитесь в тесный круг
и сделайте из праха моего простой кувшин
для влаги ароматной.
Стих 97
Вот наступил Шавваль
Вот наступил Шавваль,
что следует за Рамазаном.
Приветствуй месяц радости и лютни,
и благозвучных песнопений
на собранье званом!
Все бурдюки набухли от вина
и, громко булькая, кричат наперебой:
– Смотрите, вон носильщики идут
и нас на праздник заберут с собой!
Стих 98
Когда я смертью буду взят…
Когда я смертью буду взят,
мой тленный труп вином омой
и под напевы пьяных песен
предай его земле сырой.
А если в Судный день со страху
захочешь повидать меня,
копай у входа в наш кабак -
там встречу я тебя.
Стих 99
Лелей меня вином…
Лелей меня вином,
пои меня его пьянящей сутью
из чаши золотой:
пускай рубиновым огнем
заполыхают щеки восковые.
Когда же я умру,
вина божественною влагой
мой бренный труп омой
и из лозы его родной
сплети носилки гробовые.
Стих 100
Какое наслажденье пить доброе вино!..
Какое наслажденье пить доброе вино!
Пусть этим ароматом нежным
пропахнет воздух над моей могилой.
Когда же мимо шагом безмятежным
пройдет вина ценитель рьяный,
он остановится, вдохнет -
и наземь свалится, мертвецки пьяный!
Стих 101
Когда-то, много лет тому назад…
Когда-то, много лет тому назад,
тянулся я к молитвам и постам,
прельщенный славой благородной.
Могу поклясться, что душой свободной
я Богу предан был
и чтил обет священный!
Увы, в который раз
подверглась поруганью чистота!
Всего один глоток вина проникновенный
разрушил до конца
мой подвиг несравненный.
Стих 102
Пусть репутация моя…
Пусть репутация моя
вином разрушена до основанья,
я от него не откажусь
вплоть до последнего дыханья,
хотя порой меня вопрос
до глубины души терзает:
"Что равноценное Вину
на деньги от его продажи
мой винодел приобретает?"
Стих 103
Увы мне! Книга подвигов юнца…
Увы мне!
Книга подвигов юнца прочитана до корки.
Ее не перелистывать мне снова.
Зеленые луга, раздевшись догола,
ждут – не дождутся снежного покрова.
А птицы юности веселою гурьбой,
смеясь и хохоча, все разом улетели:
стремительные дни в их обществе игривом
так незаметно замолчали вдруг,
когда свое отпели.
Стих 104
О, если б только мне найти…
О, если б только мне найти
спокойное, уединенное местечко
и там предаться безмятежно сну!
О, если б только, наконец,
дорога эта завершилась наяву!
О, если б снова я расцвел,
как раннею весной цветок,
найдя в земных глубинах скрытых
какой-то тайный, неизведанный поток!
Стих 105
Когда б имел я власть…
Когда б имел я власть
над этим Божьим миром,
я бы разрушил небеса до основанья
и новый парадиз воздвиг,
где души все
без всякого страданья
исполнили бы все свои желанья!
Стих 106
О смертная моя Луна!..
О смертная моя Луна!
Никто из здешних голосов
не скажет, что грядущее скрывает.
Прими как должное, что в чашах нет вина:
лучистый лунный свет их осушает.
Наступит ночь прекрасная, когда,
возможно, мир перевернет
твоя небесная сестра,
разыскивая нас во всех концах земли,
и глубоко вздохнет, когда узнает,
что мы уже ушли.
Стих 107
Мои дражайшие друзья!..
Мои дражайшие друзья!
С весельем в сердце приходя на встречи
и празднуя святые вечера,
не забывайте всех товарищей ушедших
и помните, о чем
Хайям просил вчера:
когда вы будете в кругу стоять,
чтоб честь воздать прекрасному сосуду,
соединив союзом брачным
наполненные чаши и уста,
Омара добрым словом помяните
и чашу, что теперь пуста,
верх дном переверните.
Стих 108
Хайям – раскройщик шкур для мудрости шатра…
Хайям -
раскройщик шкур для мудрости шатра -
в смертельные объятья Скорби угодил:
его друзей и собутыльников заветных
Князь смерти ятаганом раскроил.
Огонь страданья мозг испепеляет
и в жилах кровь бурлит и негодует,
теперь Надежда, ловкая меняла,
его на песню выгодно сторгует.
Стих 109
Глупцы! Вам суждено быть проклятыми вечно…
Глупцы! Вам суждено быть проклятыми вечно
и топливом для адского огня служить!
До коих пор вы за Хайяма будете молить
и милости просить у Милости Предвечной?
Стих 110
Хотя хвалу во славу Божью я не нанизывал…
Хотя хвалу во славу Божью я не нанизывал,
как жемчуга, на нитку,
хоть пыль грехов, как корка грязи,
слоями на челе моем спеклась,
на милость безграничную я уповаю
и буду уповать всегда.
Когда это Омар оспаривал Единство
и разделял его на два?
Стих 111
Там где дворец, глухой стеною окруженный…
Там где дворец, глухой стеною окруженный,
в простор небес взмывает куполами,
где короли стоят коленопреклоненно
пред наглухо закрытыми вратами,
на зубьях арки крепостной
сидит голубка и воркует в высоте:
– Где, где?
– Где, где?
– Где, где?
– Где, где?
Приложения
Приложение 1
Послесловие переводчика: размышления над стихами хайяма
В приложении к данному изданию мне представляется полезным рассмотреть некоторые философские концепции, бытовавшие в эпоху Хайяма, и порассуждать о его поэзии в свете суфийских идей, которые явно проглядывают сквозь живую ткань стихов. Эта тема заслуживает внимания хотя бы потому, что суфийская духовная культура, к которой принадлежал Хайям, оказала огромное влияние на современное мышление, в том числе и научное, заложив основы критического и беспристрастного изучения действительности, а также либеральных ценностей светского общества. Актуальность Хайяма состоит еще и в том, что его стихи формируют совершенно новый контекст для поиска высшей реальности, не ограниченный ни религиозными, ни атеистическими шорами. У читателя, однако, остается возможность пренебречь этими интерпретациями и просто наслаждаться поэзией, тонким юмором и пафосом свободного самовыражения великого мыслителя.
Свобода и воображение
33 Пришел бы я сюда,
когда б другим был жребий мой?
Когда б я мог свободно выбирать, где быть
и кем мне стать под этим небом?
Была б судьба моя иной,
возможно, более счастливой,
когда б я не пришел, не стал
и даже вовсе не был?
На основании стихов, подобных этому, некоторые западные исследователи сформировали суждение, что Хайям был фаталистом, по крайней мере, не признавал за человеком существенного участия в собственной судьбе.
Другой катрен мог бы охарактеризовать Хайяма с совершенно противоположной стороны:
47 Когда, однажды,
сбросив тленные покровы,
моя любимая душа,
ты станешь сутью обнаженной
и воспаришь, свободою дыша,
в бескрайние божественные сферы,
лицо твое покроется румянцем от стыда
за то, что ты страдала и томилась
в темнице мрачной плоти,
пока тюрьма сама не развалилась.
В отличие от предыдущего четверостишия, тут Хайям провозглашает свободу выбора, он предлагает идею, что уже здесь и сейчас человек имеет возможность перестать "томиться в темнице мрачной плоти", не дожидаясь посмертного освобождения. Быть может, он имеет в виду свободу, которая является результатом устранения ментальной обусловленности и депрессивных психологических зависимостей с помощью суфийских методов трансформации сознания. С другой стороны, некоторые могут увидеть в подобных стихах косвенный призыв наслаждаться жизнью здесь и сейчас, коль скоро жизнь скоротечна и тленна, и, соответственно, не без оснований, считают, что Хайям был гедонистом.
Возможен и третий вариант, такой же упрощенный как теория гедонизма, а именно: Хайям в этом катрене воспевает аскетический подвиг освобождения от плотских уз через уход из мира. Но такую откровенную пропаганду монашеского самоотречения, скорее свойственную ранним буддийским и христианским анахоретам, трудно ожидать от поэта и ученого, который, насколько известно, никогда не был аскетом и притом жил в обществе, где идеалы монашества вряд ли смогли бы кого-то вдохновить. Известное высказывание Пророка Мухаммада гласит: "Нет монашества в Исламе".
В любом случае, два процитированных стихотворения выявляют некоторое противоречие в системе взглядов Хайяма, который, будучи математиком и, стало быть, мастером логики, должен был бы избежать подобных противоречий (если, конечно, это именно противоречия, а не что-то совсем иное).
В поисках этого иного, наверное, будет правильным рассмотреть предполагаемое несоответствие во взглядах Хайяма в контексте философской риторики того далекого времени. Хайям жил в эпоху формирования основных философских школ ислама, когда экзистенциальный вопрос о свободе или несвободе человека (в европейском контексте этот вопрос находится под рубрикой "свободы воли") занимал умы практически всех теологов, мыслителей и ученых. Вопрос этот получил развитие в религиозных идиомах Корана и был сведен к следующей полемике: одни философы настаивали, что человек подчинен судьбе или предопределению, спущенному свыше Аллахом, звездами или причинно-следственной цепочкой многосложных событий известного и неизвестного характера, другие им возражали, признавая за человеком некоторую свободу на том основании, что предопределение или судьба сводит на нет ценность любой человеческой инициативы и превращает нравственный выбор в чистую фикцию. Так вот, самое удивительное – это то, что в стихах Хайяма можно найти доводы в пользу и того, и другого тезиса. Возникает вопрос: во что верил сам Хайям, и верил ли он вообще во что-либо? Был ли он "жертвой противоречий собственного разума", как о нем думали восточные схоласты и Фицджеральд?
Зачем ему понадобилось защищать в своих стихах и ту, и другую позицию? Неужели, забавы ради, чтобы польстить своему авторскому эго, он просто хотел их выразить в поэтической форме? Но ведь возможно, что Хайям просто использовал пафос вышеописанной полемики для того, чтобы озвучить совсем иной, более изощренный взгляд на эту проблему.
Попробуем сформулировать этот же вопрос в терминах современных понятий. Последние исследования ДНК свидетельствуют о чуть ли не тотальной зависимости человека от наследственного багажа, с которым он приходит в этот мир. Болезни и здоровье, сила и слабость, внешний облик, голос, мыслительные паттерны и даже, как сейчас выясняется, предрасположенность к определенному типу поведения – все это записано в информационных структурах ДНК, и мы мало что можем изменить. Та небольшая толика свободы, которая нам все же остается, съедается психологической, культурной и социальной обусловленностью, контролирующей наше мышление, чувства и так называемый "выбор".
Эти ограничения, по сути, являются смирительными рубашками, надетыми на человека одна поверх другой и сковывающими его на всех уровнях существования. Но самыми коварными путами нас, конечно же, связывает время. Оно задает движение по одной единственной, безальтернативной траектории, скорее всего, по кругу. Где же выход из этой многослойной тюрьмы, и есть ли он вообще?
Возможно, ответ на этот вопрос содержится в вышеприведенном тридцать третьем катрене, если взглянуть на него в свете суфийских идей. Прежде всего, в нем слышится отголосок знаменитого шекспировского "быть или не быть?", но у Хайяма эта тема сформулирована радикальнее и глубже. За фасадом поэтического и, быть может, даже схоластического философствования скрывается суфийский метод мышления и тонкого воздействия на реальность. Эта мысль требует некоторого пояснения. Мы все знаем поговорку: "История не терпит сослагательных наклонений", но кто знает, если бы больше людей мыслили сослагательно, рассматривая вероятности даже самого невероятного характера, многое в нашей истории могло бы сложиться по-другому. И многим людям было бы легче предположить, что их внутреннее состояние и мышление непосредственно воздействуют на происходящее с ними и вокруг них. Именно к ним обращается Хайям в сорок седьмом катрене, когда говорит, что у человека есть возможность "выйти из темницы мрачной плоти" (освободиться от уз обусловленности, ментальных автоматизмов) до того, как эта тюрьма сама "развалится". В тридцать третьем четверостишии Хайям показывает, как надо мыслить в терминах сослагательных конструкций, чтобы не упустить ценную возможность бегства из тюрьмы. Предположив вероятность такого варианта, мы снимем с поэта все обвинения в фатализме или пессимизме, которые могут показаться вполне оправданными человеку, не знакомому с суфийской подоплекой его стихов.